Почему в кабинете белые стены – где привычный интерьер, книги, картины? Почему он лежит на узкой белой кровати – где его кресло? Почему его руки крепко привязаны к кровати? Почему на окне решетка? Почему ему снится один и тот же сон? Вечно один и тот же сон? Это смерть? Или ад?
Игумен Анисим положил ему на лоб прохладный успокаивающий компресс. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как ему удалось избежать смерти и вырвать пистолет из рук Олигарха, чтобы тот не причинил вреда и себе самому. Тело Олигарха осталось невредимым, но вот рассудок его покинул навсегда. Нашел ли Олигарх успокоение в сферах, где он сейчас пребывал, игумен Анисим не знал. Олигарх часто метался и стонал во сне. Игумен прошептал молитву и вышел из монастырского лазарета.
Любовь
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!
Сойдет ли ночь на землю ясная,
Звезд много светит в небесах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах!
Звезда любви, звезда волшебная,
Звезда моих прошедших дней!
Ты будешь вечно неизменная
В душе измученной моей!
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!
1941 год. Враг наступал. Это был беспощадный, бессердечный, не знающий жалости враг. Она знала – пощады не будет. У нее внутри все словно замерло, наступила абсолютная тишина. Она словно умерла – что делать, куда бежать, и главное – как? В колыбельке всхлипнул ребенок, и женщина очнулась, вернулась из небытия, подошла, тихонько покачала, малышка успокоилась.
Трое детей мал мала меньше – и младшенькой всего восемь месяцев. Господи, как она с ними управится в дороге? Скудный запас продуктов, одеяло, немного белья – вот и вся ноша. И трое детей. Младшей восемь месяцев. Молоко пропало. В дороге не найти. И свекор. Женщина повернулась к окну, у которого на узкой кровати без движения лежал молчаливый худой старик.
Он слег еще до начала войны, но тогда ее муж был дома и вместе они справлялись – успевали и в колхозе поработать, и по хозяйству, и за детьми присмотреть, и за свекром поухаживать. Старик всегда был строгим, особых «нежностей» не допускал. Она его уважала и побаивалась, и ей всегда хотелось, чтобы старик был поласковее, помягче. Когда муж был дома, ей было проще. Теперь ее муж воевал, и ей приходилось справляться со всем одной, превозмогая страх, усталость, войну.
Женщина посмотрела на свои руки – когда-то они были нежными, с тонкими пальцами, аккуратными розовыми ногтями. Муж любил целовать ее пальцы, каждый по очереди, и в конце ее теплые ладони. Ей нравилась эта ласка. В тяжелые минуты одиночества она вспоминала это ощущение – прикосновение теплых любящих губ к своим ладоням, и ей становилось легче.
Теперь ее руки стали черными, сухими, морщинистыми, как у старухи.
Она подошла к свекру – старик давно не вставал, с трудом двигал руками. Поправила ему подушку, напоила водой и засмотрелась в окно: соседи собирали скудный скарб и готовились уходить из родного Прионежья. Нет, не так, – бежать, спасаясь от безжалостного врага. Женщины готовили в дорогу детей, немногочисленные мужчины пытались собрать инструмент, который мог бы пригодиться в дороге, оружие для защиты хотя бы на первый случай.
В окно стукнула соседка и поманила ее – выйди, мол, на улицу. Евдокия вышла во двор, присела на лавочку, рядом примостилась Суви, зеленоглазая красавица с вьющимися темными волосами. В последние месяцы они с Суви особенно сдружились, их сблизила схожая ситуация: у соседки муж также воевал, у нее был ребенок, мальчик десяти лет, и больная лежачая мать.
– Ох, Дуся, смотри, почти уже все село разбрелось, а тот, кто пока остался, отчалит на последнем пароме. Ты сама-то что надумала? Тоже парома ждешь или уже место присмотрела, где схорониться?
– Не знаю, Суви, не решила я еще, – Евдокия вздохнула, закрыла глаза и прислонилась головой к деревянной стене дома.
Она и правда пока еще не пришла к окончательному решению: с одной стороны, нужно спасаться, с другой – дети, свекор. Даже если ей удастся найти телегу, она не представляла, как сама сможет преодолеть паромную переправу и добраться до относительно безопасной территории с тремя детьми и лежачим свекром.
– Как не решила? – Суви аж подпрыгнула на скамейке. – Ты что? Ты понимаешь, что если ты останешься, вы все погибнете? Эти изверги никого не пожалеют. Ты ведь сама слышала – им что бабы, что дети, что старики.
– Да, Суви, я все это понимаю, но я не знаю, как с тремя детьми и свекром я выдержу дорогу.
– Ты собираешься его брать? Это ведь обуза какая.
Евдокия с удивлением вскинула глаза на соседку.
– Конечно, собираюсь, как же его оставлю? Он ведь не встает, еле двигает руками – он погибнет здесь!
– А с ним вы погибнете! Все! Тебе себя, детей не жалко?
– Жалко. И свекра жалко.
– Да он старик, он свое уже отжил! К тому же он ведь даже тебе не отец!
У Евдокии сердце похолодело – ей показалось, что сейчас соседка уговаривает не ее, а себя саму.
– Суви, а ведь у тебя мать болеет, почти не ходит.
– И она понимает, что с ней погибну и я, и ее внук. Она не эгоистка!
– Ну то, что она так говорит, это понятно. А ты сама как считаешь? Что сердце твое говорит?
Суви насупилась и отодвинулась.
– Она старшая в доме, как скажет – так я и сделаю. Ладно, прощай, пойду, дел много.
Евдокия еще немного посидела на лавочке и вошла в дом. Свекор все так же лежал на своей узкой кровати, но он явно был взволнован: время от времени он бросал на Евдокию быстрые, растерянные взгляды из-под густых седых бровей. Таким Евдокия своего свекра никогда не видела, на мгновение ей показалось, что она увидела, каким этот суровый дед был в детстве – такими мальчишечьими, беззащитно-детскими вдруг стали его много повидавшие на своем веку глаза. Евдокия не могла этого выносить, она подошла к старику, еще раз поправила ему подушку.
– Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Старик посмотрел на нее и только вздохнул.
На следующий день Евдокия прошла по всему поселку, спрашивала, нет ли у кого лишней телеги в хозяйстве, чтобы она смогла вывезти свое семейство. Телеги не оказалось. По дороге домой она уже начала придумывать, как к кровати старика приделать колеса, чтобы хоть его можно было везти, а уж детей она как-нибудь дотащит.
Когда она, уставшая и голодная, наконец пришла домой, дед подозвал ее к себе.
– Дочка…
Евдокия вздрогнула – старик никогда ее так не называл.
– Дочка, Дусенька, ты не думай обо мне. Я прожил долгую жизнь. Свое уже отжил. Собирай ребят в дорогу. Главное – детей спасти. А я тут останусь. Ты мне немножко хлебца и водички оставь. И идите с богом.
Евдокия остолбенела. Такого она никак не ожидала. Потом, вспоминая этот момент, она подумала, что, наверное, старик услышал ее разговор с соседкой и принял такое решение.
Но в ту минуту она стояла словно каменная, не зная, что сказать. Она присела рядом с дедом на кровать, взяла его руку и прижала к своей щеке.
– Не волнуйтесь, отец, все будет хорошо, я придумаю, я справлюсь. – больше она ничего не смогла сказать, слезы душили. Старшие дети подошли к ним и прижались к матери.
– Мы все выдержим, главное – вместе, мы сможем, – Евдокия погладила детей по мягким волосам и чмокнула их в теплые макушки.
Старик молчал. Он долго жил и пережил не одну военную кампанию, знал, что такое отступление, знал, что такое находиться в тылу врага, и не питал иллюзий на этот счет. Он прекрасно понимал, что с ним они погибнут, но все надеялся на лучшее, чего-то ждал. И это «чего-то» так и не наступило. Когда он понял, что рассчитывать больше не на что, он и сказал Евдокии о том, что пора перебираться в другое место.
– Дети, как там наша малышка? – Евдокия подошла к колыбельке.
К счастью, девочка была спокойной, много спала, скорее всего отстраняясь сном от волнений внешнего мира. Вот и теперь она тихо спала в колыбельке среди тревог и опасностей войны. Этот островок мирного счастья жил такой особенной, безмятежной жизнью, что Евдокия еле сдержалась, чтобы не зарыдать, не завыть в голос от ужаса, который накатил на нее холодной волной, – как она сбережет среди смерти эти жизни? Как она сможет это сделать?
Евдокия покормила детей и свекра, остатки доела сама и стала готовиться в дорогу. Немного вещей уместилось в одеяло, немного еды – в котомку. В сарае Евдокия нашла два колеса от старой телеги и попыталась придумать, как их приспособить к кровати старика так, чтобы она смогла ее тащить. Как лошадь. Ну и ладно.
Завтра она сходит к соседу-кузнецу, может, он поможет ей с этим.
– Дотащу как-нибудь, ничего.
Евдокия верила, что они смогут добраться и до парома, и пережить переправу и потихоньку добраться до более спокойного места, куда враг еще не дошел. Крики на улице отвлекли ее от раздумий.
– Последний паром будет сегодня вечером, враг наступает! Сегодня вечером будет последний паром! Уходите! Уходите все! – мальчишка бежал по улице, останавливался у каждого дома, стучал в окна.
Через минуту улица заполнилась спешащими людьми: хлопали ворота, плакали дети, кричали женщины, немногочисленные мужчины мрачно выводили лошадей, у кого они еще остались, собирали семьи, все торопились к озеру, никто не хотел пропустить последний паром. Это означало смерть.
Дуся вбежала в дом и замерла у порога. Дети молча сидели на лавке рядом с колыбелькой, старик, с трудом приподнявшись на локтях, смотрел в окно на бегущих по улице людей. Когда он повернулся, Дуся едва не задохнулась невыплаканными слезами – глаза старика пылали, словно два факела.