— Раз такое дело… что ж, я не посторонний. Не забыли, я же грузчик. Довелось разных тяжестей поднять-опустить не только при помощи кранов и лебедок, но и вручную. Что-нибудь придумаем, — проговорил он. — Крепкую бы жердь поперек положить…
Он взял топор и скоро принес из-за барханов, оттуда, где рубили дрова, хотя и кривой, но по толщине вполне подходящий ствол саксаулового дерева. Уложили его поперек сруба и хорошо укрепили. Герасимов перекинул через него веревку и к концу ее привязал толстый обрубок.
— Садись, держись за веревку, а мы будем потихоньку стравливать ее, — говорил Герасимов.
Сейчас он был энергичным и сообразительным, словно не сам полчаса назад уныло доказывал, что надо поскорее дать тягу с колодца.
— Итак, до наступления темноты осталось часа полтора, от силы, два. Успеем? — спросил Тагильцев, хотя никто не мог ответить на вопрос, потому что никому не было известно, как скоро удастся почистить колодец и, вообще, выйдет ли что из задуманного.
— Для страховки надо еще одну веревку. Принеси, Федя, — попросил Герасимов.
Пока Ивашкин ходил за веревкой в мазанку, он рассказал, как однажды грузчики в порту вот так же опускали в трюм углевоза парня и приключилась беда. Внизу скопилась угольная пыль, грузчик задохнулся и потерял сознание. Не окажись страховки, несчастья не миновать.
— Я слышал от местных жителей, что здесь в таких вот засыхающих колодцах иногда появляется вредный газ… — проговорил Герасимов. — Так ты, Петро, того, как чуть почуешь запах, дергай за веревку, тут же поднимем.
— Этот колодец не засыхающий. Мы же черпали в нем воду, — возразил Корнев.
— Ну, я на всякий случай сказал.
Молчаливый и решительный Корнев уселся на обрубок верхом. Спуск его прошел быстро и без помех.
Наступила очередь Ивашкина. Веревкой его подхватили под мышки и он, стараясь не глядеть в черный провал колодца, стал спускаться. Скоро снизу дохнуло влажной испариной. Глаза привыкли к сумраку, Ивашкин рассмотрел, что стенка колодезного ствола оплетена прутьями, чтобы не осыпалась. Дно колодца оказалось довольно широким. Ивашкин встал, ноги его погрузились до щиколоток в вязкую черную жижу. Потревоженная, она испускала тяжелый запах.
— Если о таком газе говорил Герасимов, так мы его стерпим. Правда, Федя? — сказал Корнев.
Ивашкин кивнул, но ничего не ответил. Дышать и впрямь было тяжело.
Подергав за веревку, Корнев потребовал опустить ведра и котелок, потому что без посуды жижу вычерпать было нельзя. Еще наверху они с Герасимовым и Тагильцевым условились не кричать. Кто знал, как могли отозваться стенки колодца на громкие звуки. Не обрушились бы.
Ведра опустились солдаты начали попеременно заполнять их и дергать за веревку, чтобы поднимали. Работали торопливо, скоро им стало жарко. Поначалу казалось, им никогда не вычерпать вонючую черную гущу, но постепенно она стала убывать, сползать к середине, где котелком они выбрали углубление. Потом лопатами очистили от черноты все дно, стали насыпать в ведра влажный желтый песок. Оба взмокли, гимнастерки можно было выжимать. Ивашкин то и дело смахивал пот со лба ребром ладони.
— Уморился? — Корнев всаживал лопату в песок, покрякивал. — Эту гниль-черноту сняли, вроде и дышать стало полегче.
— Я не устал, — сказал Ивашкин, думая, что Корнев успокаивал его, говоря, что воздух стал чище.
— Каких-нибудь два десятка ведер еще и закончим.
Дно они сделали покатым к середине, вырыли яму глубиной по колено, и подали сигнал об окончании работы. Ивашкин убрал высветленную песком лопату в чехол, взглянул вверх. Ему показалось, что круг неба, видимый через колодезное отверстие, был не бесцветным, вроде бы пыльным или туманным, каким он выглядел при солнечном свете наверху, а голубовато-прозрачным. И на нем тлели чуть заметные звезды.
Неужто они так долго работали и не заметили, как стемнело? Когда их подняли, они увидели, что наверху еще день. Земля исходила жаром, хотя солнце и скатывалось за горизонт. Ивашкин спрашивал себя: а где же прозрачное небо и звезды? Не померещились же они ему.
— Будет вода, ребята? — спросил Герасимов.
— Утром поглядим, — устало ответил Корнев.
Глава шестаяПИТЬ ХОЧЕТСЯ
Поужинали консервами с сухарями, выпили по кружке чая. Тагильцев подытожил — осталось всего лишь два ведра воды.
Как только стемнело, часовые снялись с наблюдательных пунктов и спустились к колодцу. Тагильцев построил отделение на боевой расчет. Он с самого начала решил сделать распорядок дня таким же, каким он был на заставе, чтобы жизнь и служба пограничников шли в привычном ритме и каждый солдат знал бы свое место и задачу на предстоящие сутки.
Люди валились с ног, день измотал их вконец. Тагильцев видел это, у него самого все тело ломило, голова была тяжелой, глаза слипались. В прошлую ночь, несмотря на ранний отбой, все же им не дали выспаться. Потом они тряслись по ухабистой дороге в кузове автомашины, шли пешком по горячим барханам, несли службу на постах наблюдения.
Особенно тяжело, понимал Тагильцев, было молодым бойцам. Все они осеннего призыва, полгода, как надели военную форму, в здешнюю жару втянуться еще не успели. Но он был доволен ими, ребята держались, никаких жалоб не было.
Всем им сейчас нужен отдых. Тагильцев опасался, не случилось бы с кем солнечного удара. Вода, будь она неладна, нужна до зарезу. Появится она в колодце или не появится? И это больше всего беспокоило старшего сержанта.
Сейчас он задержал пограничников лишь потому, что хотел поделиться с ними своими мыслями. План организации службы, продуманный им в подробностях, казался ему приемлемым, способным обеспечить выполнение поставленной перед отделением задачи. Нельзя допустить и малейшую оплошность.
В общем-то, плен был прост. Ночью отделение находится возле колодца. Для охраны подступов к нему выставляются секреты. С рассветом пограничники двумя группами устраивают засады на вероятных направлениях движения нарушителей. А направления он выбрал такие: первое — путь следования отделения на колодец, второе — низинку, ведущую сюда от старого кладбища.
И тактику действий в засаде определил: обнаружив нарушителей, пропустить их к колодцу, отрезать пути отхода и задержать.
Но прежде чем сказать все это солдатам, Тагильцев, как и полагалось на боевом расчете, подвел итоги за минувшие сутки, похвалил пограничников за сноровистый сбор по тревоге и добросовестное исполнение возложенных на каждого обязанностей в течение дня.
Свой план Тагильцев изложил коротко и, как ему казалось, достаточно убедительно. Но все же спросил для уверенности:
— Поняли, как организуем службу и будем действовать при задержании нарушителей?
Пограничники отвечали дружно:
— Как не понять. Все ясно.
— Пусть только появятся… не ускользнут.
Конечно, они понимали: будет тяжело, спать придется урывками, целыми днями находиться под палящим солнцем. Но уверенный голос старшего сержанта не позволял усомниться в том, что все это необходимо для того, чтобы выполнить поставленную перед ними задачу.
Бубенчиков потер пальцем лоб, потоптался и так истолковал замысел командира отделения:
— Это называется тактической хитростью. Заманиваем противника как будто мышь в мышеловку и берем его голыми руками.
Хорошо бы так-то… Тагильцев усмехнулся. Все-то для тебя легко, Бубенчиков, без сложностей. Все умеешь с ходу объяснить, без излишних затей и сомнений. А жизнь часто вдребезги разбивает самые, казалось бы, безупречные замыслы, толковые планы и загадывает загадки, которые не вдруг разгадаешь. Вот… прошли же нарушители и скрылись. А ведь не одна умная голова думала над тем, как не допустить такого…
Командир отделения закончил боевой расчет:
— На службу назначаются: с вечера, вид наряда секрет, старший сержант Тагильцев, с ним рядовой Елкин. С полночи до утра рядовой Герасимов, старший, с ним рядовые Бубенчиков и Чернов. Ефрейтору Корневу и рядовому Ивашкину с рассветом приготовить завтрак. Возле колодца и мазанки произвести уборку, чтобы ничто не указывало на наше присутствие здесь. Очаг перенести на ближний бархан, туда, где берем саксаул. Сейчас всем свободным от службы отдыхать. Курить с соблюдением маскировки.
— Водички бы хлебнуть, — вздохнул Герасимов.
— С этим придется повременить… до утра, — сказал Тагильцев, ощущая сухость во рту.
Не ко времени напоминание. Но и понять Герасимова можно — кружка чая за ужином после целого дня пребывания на жаре жажды не утолила.
На ночлег Ивашкин и Бубенчиков расположились рядом. Разрыли песчаный бугор, расстелили шинели и улеглись.
— Ложе царское, мягко и тепло, — сказал Бубенчиков, устраиваясь. — Замечательная одежда наша шинель: и подушка, она же и одеяло. Не пух-перо, но все же…
— Одеяло, говоришь, а сам не укрываешься, — запахнув полу, Ивашкин укутал уставшие за день ноги.
— Песок остынет, тогда укроюсь.
— Серега, ты всему находишь объяснения… — сказал Ивашкин задумчиво. — Я днем из колодца на небе звезды видел. Что ты на это скажешь?
— Где-то я читал об этом. Но… вразумительного ничего ответить не могу. Вернемся домой — в книжках поищем объяснение… Ладно?
Они помолчали. Бубенчиков закинул руки за голову, потянулся, хрустнул суставами, повернулся к Ивашкину, лицо которого смутно белело в темноте, и почему-то шепотом спросил:
— Ты веришь, будет вода в колодце?
— Не верил бы, не стал спускаться.
Проснулся Ивашкин от того, что кто-то сильно тряс его за плечо.
— Что, подъем? — спросил он.
— Больно ты, парень, метался во сне и кричал. Гляди, с шинели-то сполз. Гимнастерка задралась, голой спиной лежишь на песке, а он остыл уже, — сказал Корнев, стряхивая и перестилая шинель. — Поспи, время еще есть.
— Где Серега? Он рядом был.
— В наряде Серега. Где ему еще быть.
Корнев прикрыл его другой шинелью, видимо, своей. Ивашкин быстро пригрелся и снова уснул.