— Службу несет только этот ваш наряд!
— Еще один расположен вон на том холме, — показал Тагильцев.
Там, куда указывал старший сержант, барханы были в зарослях саксаула, и сколько Рыжов ни вглядывался, не мог обнаружить солдат Корнева.
Тагильцев четко, не вдаваясь в подробности, доложил офицеру свой замысел организации службы.
— Дельно, — заметил капитан. — Ваш план одобряю. Со службой ясно. Теперь расскажите, как живете. Как настроение, все ли здоровы, как налажено питание?
И на эти вопросы Тагильцев ответил коротко и деловито. Рассказал и о том, как почистили колодец.
— Хвалю за инициативу. Разумно решили проблему.
— Вот, Ивашкин придумал. Он и спускался в колодец вместе с Корневым. Умыться не желаете?
— Сполоснемся, — Рыжов закурил папиросу, которую во время доклада Тагильцева разминал в пальцах, с улыбкой глянул на Ивашкина. — Молодец…
Прислушиваясь к разговору, Ивашкин наблюдал за местностью и думал, какая, однако, сегодня жара, спасу нет. Но при последних словах начальника заставы ему стало еще жарче. Но он ничего не сказал в ответ на похвалу капитана.
— Ну, ладно, все идет хорошо, — сказал Рыжов, подумал и добавил. — Так… хорошо. Ну, начальник, показывай свой гарнизон.
Пока Тагильцев с капитаном ходили к другому наряду, побывали у колодца, заглянули в мазанку, Ивашкин размышлял над тем, что означало оброненное капитаном: «Хорошо». То ли он одобрил решение старшего сержанта почистить колодец, то ли похвалил его, Ивашкина, осмелившегося спуститься в темную и страшную глубину. Но так и не смог определиться, к чему относилось сказанное.
В это время Елкин допытывался у солдата, прибывшего с капитаном, как идет жизнь на другом колодце.
— А, ничего. Живем, загораем… службу несем. Все так же, как и у вас, — отвечал тот.
Он явно не отличался многословием, к тому же, видимо, изрядно упарился, пока шел. На разговор его не тянуло, и Елкин отстал.
Вскоре Тагильцев и Рыжов вернулись. Еще на подходе Ивашкин услышал, как начальник заставы толковал отделенному:
— Направления наиболее вероятного движения нарушителей вы определили, считаю, верно. А в порядок службы внесите изменения. В каждом наряде достаточно двух человек. Трое пусть постоянно находятся в мазанке, попеременно отдыхают. Это позволит сохранить силы. Как появится враг, вы выходите на него с трех точек. Получше отрабатывайте сигналы взаимодействия. Это очень важно… — капитан Рыжов присел под куст, сел на выступающее горбом корявое корневище. — Учтите вот что… Все пограничные заставы нашего отряда продолжают нести усиленную охрану границы. В тылу участка беспрерывно ведется поиск, прочесывается местность. Но все эти меры пока не дали желаемого результата. Сколько сил потрачено…
— Есть, я все понял. Приказ будет выполнен, — кивал Тагильцев.
— Ну, еще минут пяток отдохнем, — и в обратную дорогу, — сказал Рыжов, лег на спину, сунув руки под голову, и смежил глаза.
Однако отведенный себе срок на отдых капитан не выдержал, поднялся раньше.
— Нам пора. Никаких невыясненных вопросов не осталось? — спросил он.
— Один имеется, правда, не по службе. Он может подождать до более удобного случая, — сказал Тагильцев и тут же пожалел об этом, потому что стал невольным виновником задержки начальника заставы.
— Что за вопрос? Давайте сейчас.
— Мы с Ивашкиным обходили окрестности, подступы к колодцу осматривали…
— Разведку вели… — не утерпел и пояснил Ивашкин.
Ему почему-то очень хотелось, чтобы капитан Рыжов задержался, казалось, стоит начальнику заставы уйти, как нарушатся нити, связывающие их маленькую группу с заставой, с пограничным отрядом. И снова станет неуютно и одиноко в их крохотном «гарнизоне». Так думал он и сам себя представлял маленьким, затерянным в глухой пустыне путником.
— Если идти по этой лощине, — показал Тагильцев, — то она приведет к какому-то не то заброшенному кладбищу, не то случайному захоронению. Удивительное дело, можно сказать, в глубине песков и вдруг такое…
Слушая, капитан развернул полевую сумку, поглядел на карту, нашел нужную точку.
— Примерно в километре отсюда? Мне приходилось там бывать с Берды Мамедовым. Дальние тыловые подступы к заставе изучали. Загадочного там нет, место историческое. В боевой летописи нашего отряда записан тот случай. Крупная банда, около полусотни всадников, в основном бывших басмачей, бежавших в свое время за кордон, нарушила границу и напала на ближайший от заставы аул. Разграбила его, сожгла, захватила скот. Многие активисты, колхозники погибли тогда от рук бандитов. Но уйти банде не удалось. Пограничники загнали ее сюда и покончили с нею. Так появилось это захоронение. Оставшиеся в живых бандиты похоронили убитых по мусульманскому обычаю.
— Это очень давний случай?
— Схватка произошла около двадцати лет назад.
— Вот как… Выходит, тут и клинки звенели, и пули свистели. И если бы не захоронение, ничто бы не напоминало об этом, — в задумчивости проговорил Тагильцев.
— И тем не менее, все было. И шашки сверкали, и пули летали.
— Некоторые могилы, заметили мы, недавно подправлены, на палках свежие ленточки привязаны, — сказал Тагильцев.
— Хвалю за наблюдательность. Факт, заслуживающий внимания. Он тоже в какой-то степени объяснимый. В ближайших аулах еще живут люди, когда-то имевшие связи с басмачами… Больше вопросов нет?
— Нет. Задача нам ясна.
— Желаю успеха. Через день-два я снова наведаюсь к вам, — капитан встал и вышел на «тропу», — ого, ветер изрядный разыгрался.
Действительно, дувший с утра легкий ветерок, сейчас усердно трепал ветки саксаула. Занятые встречей с начальником заставы, пограничники не сразу обратили на это внимание.
С каждым часом ветер дул все сильнее, срывал верхушки барханов и казалось, что они курятся. И тут возникли протяжные звуки, сначала слабые, потом все усиливающиеся. То они напоминали легкий посвист, то монотонное завывание. Было такое ощущение, будто пустыня ожила, зашевелилась.
— «Запели» барханы, — громко, чтобы услышали солдаты, сказал Тагильцев.
— Отчего это… «пение», товарищ старший сержант? — спросил Ивашкин.
— Тоже загадка здешней природы. Песчинки летят по ветру, трутся одна о другую. А так как их несметное количество, то и рождается этот самый звук.
Скоро видимость упала, даль размылась, в сотне шагов стало трудно что-либо различить. Тагильцев снял оба наряда и выставил охрану возле колодца.
И среди ночи ветер продолжал дуть напористо, с такой же упрямой силой, какую набрал к вечеру. По-прежнему пели барханы, с той лишь разницей, что завывание стало ровным, без перебоев. Казалось, какая-то невиданных размеров и невероятной мощности турбина пропускала через себя воздух, делала его тугим, спрессованным и непрерывно гнала по пустыне. Воздух был насыщен песком, он как мучная пыль набивался в волосы, уши, лез за воротник, насыпался в голенища сапог, даже проникал сквозь гимнастерку, налипал на влажную кожу.
Ивашкин снова был в наряде. Усмехнулся, вспомнив, как за ужином, ругая скрипевший на зубах песок, злясь на ветер, Герасимов сел на своего привычного конька и стал припугивать молодых солдат:
— Это пока цветочки, ягодки будут впереди. Скоро пыльная буря разыграется. Светопреставление. Кусты с корнями выдирает и швыряет в небо. Все летит вверх тормашками.
— Э, Гена, тут у нас народ легкий, если подхватит ветром, не страшно, — сказал Корнев, отхлебывая из кружки обжигающий чай. — Глянь на Бубенчикова — пушинка. Полетит и как бабочка опустится. Это ты у нас грузный, потому как от физзарядки бегаешь будто черт от ладана. Ты полетишь да грохнешься — землетрясение будет.
Пограничники засмеялись, а Бубенчиков просто залился, представив себя бабочкой, порхающей над барханами.
— Ладно, скальте зубы, веселитесь.
— А чего нам унывать. Ты, говоришь, попадал в песчаную бурю и ничего… жив-здоров. Надеемся и мы уцелеть, — весело продолжал Корнев, подзадоривая Герасимова. — Верно, ребята? Вон Сереже Бубенчикову и Феде Ивашкину еще жениться надо, — Корнев обхватил за плечи сидевших по обе стороны от него пограничников, привлек к себе.
— Герои вы, как я погляжу, — не хотел сдаваться Герасимов…
Ветер стих внезапно, будто кто-то выключил ту, без устали гнавшую воздух, турбину. Сразу над пустыней разлилась давящая на уши тишина. И только какое-то время еще с легким, чуть слышным шорохом сыпался поднятый в воздух песок. Скоро и небо очистилось, звезды казались нестерпимо яркими, будто висели очень низко. Заметно посвежело.
А когда рассвело, пограничники ахнули. Окружавшие котловинку и ставшие привычными барханы, неузнаваемо изменились. Иные передвинулись со своих мест на десятки метров. Вокруг колодца и мазанки, как и прежде, было чисто, лишь чуть присыпало песочком. Берды Мамедов говорил правду: умная голова придумала вырыть колодец в этом месте.
Глава восьмаяКОГДА ОПУСТИЛИСЬ СУМЕРКИ
— Ты знаешь, за что наш командир получил медаль «За отвагу»? — спросил Ивашкин у Корнева.
Тот с такой энергией и старанием взмахивал своей малой саперной лопатой, будто взял подряд перекидать весь бархан, на вершине которого они оборудовали себе позицию. Он слышал вопрос Ивашкина, но только повернул к нему распаренное лицо, промолчал, продолжая кидать песок.
Они получили приказ нести службу возле «тропы». Если раньше название «тропа» было условным, то теперь и вовсе не осталось от нее никаких признаков. Не было ни «тропы», ни того бугра, где располагался заслон вчера. Его начисто смело ветром. Кусты, дававшие пограничникам, хотя и слабую, но все же защиту от палящих солнечных лучей, оказались не кустами, целыми деревьями с толстыми корявыми стволами. Бархан передвинулся, и они открылись во весь рост. Ивашкин продолжал дивиться происшедшим переменам. Смотрел широко распахнутыми глазами и рисовал в воображении, будто ночью заявился великан с огромным совком и вволюшку порезвился, как озорной малыш в песочнице, вроде сына начальника заставы, постоянно раскидывавшего песок по детской площадке у них в городке.