Ивашкин взял вчетверо сложенный листок. Тагильцев, прикрыв глаза, откинул голову, прижавшись затылком к стенке мазанки. Пряча донесение в карман гимнастерки Ивашкин понял, что его командир лишь делал вид, будто чувствует себя сносно, а на самом деле ему тяжело.
— Вопросы есть? — спросил старший сержант и, не дождавшись ответа, уточнил: — Значит, все ясно.
По их дружному молчанию он угадал, да это ему было известно и раньше, что задача для солдат оказалась неожиданной и, наверное, представлялась почти невыполнимой. Куда идти, какие приметы укажут им верное направление?
— Вы, ребята, не тушуйтесь, — заговорил Тагильцев не языком приказа, а доверительно. — Дорогу вы так ищите… Во-первых, наши метки на кустах, надеюсь, сохранились. Полярная звезда была постоянно справа и чуточку сзади. Поглядывайте на нее чаще. Барханы перевалите, тут и рассвет наступит. На такыре наши знаки обязательно сохранились. Я верю — вы непременно дойдете. Ну, желаю успеха, — Тагильцев пожал руки пограничникам. — Ступайте. Тебя, Федя, я назначил старшим наряда… так ты, постарайся, и будьте бдительны…
— Спасибо, товарищ старший сержант, — дрогнул голос у Ивашкина. — Я все выполню…
Провожая пограничников, Корнев наставлял:
— Ребята, отделенный вам время не назначил, когда прибыть на колодец. Ведь не по знакомой дозорке пойдете, а по бездорожью. Но спешите. В госпиталь его надо скорее.
Барханы сразу обступили их со всех сторон, тишина повисла вокруг. Она нарушалась только частым дыханием солдат да шуршанием песка под сапогами.
Первую метку-вешку они нашли без труда.
— Ну, что, Федя, — радовался Бубенчиков, ощупывая узелок, завязанный на ветке, — направление взяли верное.
— Погоди, Сережка, прошли не больше километра. Знаешь, еще сколько киселя хлебать? Главное — не заблудиться нам с тобой, — Ивашкин поглядывал на Полярную звезду, определял направление, куда шагать дальше.
— Будем держать от метки к метке — не собьемся, — уверенно заявил Бубенчиков, будто он только то и делал, что ходил по незнакомым дорогам, не испытывая затруднений.
Ивашкин недовольно подумал о Бубенчикове: слишком самоуверен. С таким скорее залетишь куда-нибудь… Хотя, почему они должны обязательно залететь? Ничего плохого пока не случилось, потому шагай себе, Федя, и думай о чем-нибудь приятном. Так тебя наставлял старший сержант Тагильцев?
Прошли вроде немного, а жарко стало, пот уже градом катился. Водички попить, что ли? Мелькнула мысль: надо бы воду экономить, неизвестно, сколько времени придется топать. Но… отстегнул фляжку и сделал несколько глотков. Только растравил…
— Ты вот что, Серега, держись от меня метрах в десяти. Только из виду не теряй. — Ивашкин сказал совсем не то, о чем только что размышлял.
— Это почему? Рядом как-то веселее, — возразил Бубенчиков.
— Ты же знаешь, не полагается. Вдруг нападение. Если мы вместе, обоих и накроют.
— Какое нападение? Ни единой живой души вокруг. А нарушителей мы задержали.
— Может, не всех. Вдруг кто-то еще шатается по пескам.
— Ладно, я понял, — согласился Бубенчиков.
— Если что заметишь, дай сигнал: два раза щелкни прицельной рамкой. Легонько так, я услышу.
Они пошли дальше. Но как тяжело было шагать по оплывавшему под ногами песку. Порой казалось, что солдаты топчутся на месте. И все же вторую метку они обнаружили тоже сравнительно легко.
— Что я говорил! — торжествующе воскликнул Бубенчиков.
— Хорошо бы так-то до самого конца, — отозвался Ивашкин, подумав, что, может, они и без приключений доставят донесение капитану Рыжову.
Но радовался он преждевременно. Слишком легко поверил в то, что удастся без осложнений пройти весь путь. Следующую метку они не нашли. Не то отклонились от «тропы», а могло песком занести тот куст.
Одно было утешение: если судить по времени, они должны были быть совсем близко от такыра. Ивашкин то и дело поглядывал на Полярную звезду, которая тоже переместилась по небосводу и повисла где-то над горизонтом, торопил рассвет.
Но пока вокруг лишь одни песчаные холмы.
Ивашкин хотел с ходу взобраться на вершину крутобокого бархана, но сил не хватило, и он съехал вниз. К нему подбежал Бубенчиков.
— Федя, что с тобой? — спросил он тревожно.
— Споткнулся, — ответил Ивашкин, не вставая. — Давай, Серега, отдохнем.
Он лежал на скате бархана, уткнувшись лбом в согнутую руку, а потревоженный песок все сыпался и шуршал, как шелестит по листве осенний дождик-сеянец. В памяти неожиданно всплыло одно «домашнее» событие. Произошло это незадолго до его призыва в пограничные войска. В разгар уборочной страды приехал в деревню районный военком. Когда в обед колхозники собрались в полевом стане, он вручил матери Федора отцовский орден Отечественной войны, который не успел он получить сам, сложил голову в бою. Ивашкин тоже был на вручении — председатель нарочно вызвал его из конторы в поле.
Все это было неожиданно для него и матери. Они снова пережили горечь утраты и испытали благодарность людям за добрую память об отце, потому что вслед за военкомом многие пожелали сказать свое слово, по-доброму вспомнили об односельчанине. Потом председатель отпустил мать домой.
— Праздник у вас в семье. И если хозяин в дом не вернулся, то напомнил о себе добрыми делами. Ордена дают за хорошие дела, — сказал председатель. — Идите и помяните его, а норму вашу мы тут выполним без вас.
В тот вечер они с матерью долго не ложились. Мать сшила красную подушечку, прикрепила к ней орден. Поглаживая его ладонью, она говорила сыну, чтобы он дорожил отцовской честью.
— Помню, мама, все помню, — прошептал Ивашкин.
— О чем ты, Федя? — спросил Бубенчиков.
— Так… вспомнилось. Давай, встаем.
— Надо идти. Может, попьем водички?
— Давай, глотнем, — согласился Ивашкин.
Они шли, наверное, еще час. Наконец на востоке обозначилась узенькая бледно-розовая полоска. С каждой минутой она все ширилась. Ивашкин последний раз взглянул на Полярную звезду, и тут же оранжевый краешек солнечного диска показался над горизонтом.
Перед пограничниками лежала все та же однообразная пустыня — кругом барханы да редкие заросли саксаула. И на сердце у Ивашкина стало тоскливо.
— Федя, ты почему все молчишь? Так и скажи, что заблудились, — хмуро проговорил Бубенчиков.
— Ладно, не зуди. Давай лучше придумаем, что делать.
— Ты — старший наряда, тебе и решать, — отозвался Бубенчиков.
— Спасибо, что напомнил мне о моих обязанностях. — Ивашкин посмотрел на напарника, не понимая, к чему он клонит. — Меньше слов, больше дела. Не вешай носа, Серега. Думаешь, мне легче станет, если ты начнешь меня упрекать, такой-сякой, старший наряда липовый, завел незнамо куда. Пойдем, скоро жара начнется, а у меня фляжка пустая.
— И я не утерпел, — сокрушенно сказал Бубенчиков, встряхивая свою фляжку.
Шли еще с полчаса. Молча, сосредоточенно, каждый по-своему переживал свалившуюся на них беду. И потому не сразу поверили глазам, когда увидели, что барханы кончились и перед ними открылся такыр с потрескавшейся от зноя поверхностью. Край его терялся где-то вдалеке.
Первым скатился с бархана Бубенчиков. Корочка засохшего ила захрустела под его сапогами.
— Вот так загнули мы, крепко вправо взяли. Километра на два отклонились, — сказал Ивашкин.
— Теперь не пропадем, — повеселев, воскликнул Бубенчиков, — дотопаем.
И тут Ивашкину вдруг показалось, будто за ближним барханом качнулась лохматая папаха. Успев сказать Бубенчикову «ложись», он сам мгновенно распластался там, где стоял.
Еще не поняв, что произошло, подчиняясь команде, Бубенчиков лег рядом, взглядом спрашивая, в чем дело.
— За барханом человек, — прошептал Ивашкин. — Ты отползи за бугорок и жди, а я выйду ему навстречу.
Быстро перебирая локтями, Ивашкин переполз в прогалину между барханами и увидел шагавшего прямо на него человека в сером нараспашку чекмене, в высоком лохматом тельпеке. Заметил его и Бубенчиков. Скрываясь за барханом, он обошел неизвестного.
Человек шел не спеша, опираясь на массивную гладкую палку с утолщением на конце. Он был пожилой, скорее старик, с морщинистым, темным лицом, с клинышком седой бороды. Но старик, как определил Ивашкин, был еще крепок, в плечах широк. И ростом не был обижен. Ивашкин ему будет лишь по грудь.
Интересно, откуда и куда он идет? И вообще, что может делать в пустыне одинокий человек? Ивашкин смотрел на спокойно шагавшего старика и подумал даже с некоторой завистью: «Вот ему не приходится искать дорогу, как нам. Знает, куда правит».
Пора бы уже и окликнуть его, остановить, да мыслишка одна противная удерживала — вдруг старик выхватит из-под полы пистолет или обрез и начнет стрелять, как тот бандюга, ехавший на ишаке. Поосторожничал Ивашкин и тут же упрекнул себя: «Эх ты, а еще пограничник». Командир отделения в тебя поверил, старшим наряда назначил, с очень важным донесением послал. Задача трудная, но выполнить ее надо во что бы то ни стало».
— Стой, бабай! — крикнул он и поднялся.
Старик вздрогнул от неожиданности, попятился, но, повернувшись, столкнулся с Бубенчиковым и остановился. Он не сделал попытки убежать или, хуже того, стрелять в пограничников, и потому Ивашкин успокоился. Он представился старику, дескать, пограничный наряд находится при исполнении служебных обязанностей и просит его ответить, кто он и куда идет.
Пока Ивашкин говорил, с лица старика сошло выражение настороженности, недоверчивости. Погладив клинышек бороды, он улыбнулся и сказал, что живет в ауле, название которого Ивашкин слышал, но бывать в нем не приходилось — расположено это селение далековато от резервной заставы. Старик бродил по пескам уже двое суток, искал пропавших верблюдов, но найти их не смог, не представлял, куда они подевались и где их еще искать. Пора возвращаться, как бы в ауле не хватились и его самого.
По-русски он изъяснялся неважно, солдаты с трудом поняли, о чем он толковал.