Сбежал с бугра, глянул вперед: две, будто надломленные, макушки едва виднелись. По ним и надо ориентироваться.
«Осмотрительный парень…» Это и хорошо, что осмотрительный. Старший сержант Тагильцев, видно, давно уже подметил, что Ивашкин наблюдательный. Об этом он напомнил, когда посылал с донесением, сказал, что наблюдательность поможет Ивашкину не сбиться с пути.
В приобретении этих навыков, как он понимает теперь, первым его учителем был отец. Пойдут в лес, отец наставляет: запоминай, Федянька, как север и юг отличить, если день хмурится или дождик пошел. Видишь, у сосны ветки с одной стороны потолще и подлиннее? Эти-то как раз на юг смотрят. А на северной стороне дерева ветки послабее, там лишайника больше. И еще учил, как по ветру направление замечать. К примеру, дует ветер в одну сторону неделю-другую. В зимнюю пору сугробы с той стороны, откуда дует, пологие, прилизанные, а с другой крутые, с нависающими козырьками.
А барханы? Те же сугробы, только песчаные. Сейчас ветер дул навстречу Ивашкину. Барханы были обращены к нему крутыми, обрывистыми скатами. Не на всякий с ходу взберешься. Но он и не станет на них карабкаться. Нечего наверху маячить, еще нарушитель обнаружит. Бежали между барханами. Спасибо отцу за науку. И он представил себя на месте отца, идущего в атаку на противника. И перед ним, где-то впереди упрятавшийся в барханах, был враг, с которым он скоро должен был вступить в схватку.
А встречный горячий ветер хлестал в лицо, сушил губы, опалял дыхание. Ивашкину казалось, до бархана с широким кустом рукой подать. На самом деле до него было не близко, и он почувствовал это скоро. Ноги вязли в рыхлом песке, горели, наливались свинцом. Сначала Ивашкин не сообразил, почему нарушитель не воспользовался возможностью идти зарослями, которые надежно его прикрывали. Потом пришел к выводу: нарушитель надеется, что ветер залижет его следы. «И может произойти все так, как с теми бандитами, которые пытались укрыться на колодце», — подумал Ивашкин. Значит, надо поднажать. И пусть в груди тесно, во рту и глотке высохло, будто кто швырнул туда горсть горячей золы, он будет бежать без передышки.
Достигнув знакомого бархана, увидели едва заметные следы. Еще немного времени, и их сравняло бы, замело песком. Ивашкин обрадовался, что вышел верно, дальше двинется по следу и уже не собьется с него. Приостановился, подождал отставшего напарника.
— Я тебе какую дистанцию указал? — спросил он, нахмурившись. — Почему отстаешь?
— Жарко, пить хочется. В висках стучит, в груди печет, — ответил пограничник, хватая воздух широко раскрытым ртом.
— Давай хлебнем по паре глотков, — Ивашкин отстегнул фляжку. — Ты все же держись, если так будем плестись, разве догоним нарушителя?
Слегка покачиваясь, солдат развел руками, дотронулся до своей фляжки.
— Моя пустая, — хрипловато выдавил он.
— Как же ты не сберег?
— Полдня на жаре. Разве утерпишь?
Ивашкин набрал в рот воды, пополоскал, подал фляжку солдату.
— Пей, только не всю. Малость оставь, еще пригодится.
Потом, когда тот с сожалением вернул почти пустую посудину, плеснул ему немного воды на голову.
— Полегчало?
— Спасибо, товарищ ефрейтор, — смущенно проговорил солдат.
— Я не ефрейтор, а такой же рядовой, как ты. Одного с тобою призыва.
— Раз старший наряда, значит, — командир.
— Не отставай, — еще раз напомнил Ивашкин и побежал по слабо видимым отпечаткам, думая о себе: «Плохой ты еще старший наряда, Ивашкин, если не углядел, как солдат выпил всю воду раньше срока. А теперь вот…»
Он махнул рукой: какая польза от его рассуждений? Раньше надо было сообразить и приказать солдату беречь воду. А теперь — хочется пить или не хочется, в расчет не принимается, надо догнать нарушителя. Другого способа задержать его не придумали.
Сколько еще прошло томительных минут, Ивашкин определить не мог. Он и сейчас бежал, казалось, из последних сил, как в тот раз, когда нес донесение с колодца начальнику заставы. И вот впереди на мгновение мелькнула спина перебегавшего через бархан нарушителя, и он облегченно вздохнул: теперь-то лазутчику ни за что не уйти.
— Прет, как скаженный. Он что — белены объелся? — ругнулся приблизившийся к Ивашкину напарник.
Не отвечая, Ивашкин приказал ему сблизиться с нарушителем, а если тот попытается уходить обратно, не пропустить. Сам он постарается стороной обойти лазутчика и встать у него на пути.
Солдат согласно кивнул: понял, сделает, как ему приказано. А Ивашкин перемахнул бархан и помчался параллельно с нарушителем, нажимая, сколько было сил и даже через силу. Подумал, белены лазутчик, может, и не объелся, а терьяка курнул. Слышал Ивашкин, что зелье это в малых дозах на первых порах взвинчивает нервы, бодрит силы. Пусть его… а Ивашкин и без этого обойдет нарушителя.
И действительно обошел. Видимо, нарушитель уже считал себя в безопасности, ибо чувствовалось, что преследователей он не заметил. И несмотря на то, как предполагал Ивашкин, что он накурился терьяка, он выдохся. Ивашкин обнаружил его приткнувшимся к крутому склону бархана. Упав за горбатое корневище саксаула, он положил перед собой автомат и стал ждать, когда нарушитель двинется дальше и, огибая бархан, обязательно выйдет на него.
Ивашкин вдруг представил, как при встрече, когда он приведет задержанного на заставу, Корнев пожмет ему руку и скажет: «С боевым тебя крещением, Федя! Вот ты и стал настоящим пограничником. Помнишь, этого желал тебе старший сержант Тагильцев…» Конечно, помнит и никогда не забудет, кем был для него отделенный командир Тагильцев.
Подумав так, Ивашкин поднялся навстречу нарушителю…
Рано утром Корнев с сыном уезжали домой — Василий на побывку, у отца кончался отпуск.
Проводить Василия вышло немного, человек пять: остальные солдаты были в наряде, другие отдыхали после службы. А в общем-то все ребята еще вечером пожелали ему счастливого пути.
По дороге в погранотряд Ивашкин попросил водителя завернуть к Каракумскому каналу. И вот впереди блеснула вода. Все вышли из машины.
Было тихо, безветренно. Солнце, поднявшееся из-за гряды облаков над горизонтом, рассыпало по гладкой поверхности воды оранжевые отблески. Пахло осокой, илом. Невдалеке с шумным плеском опустилась небольшая стайка уток. В зарослях камышей у противоположного берега гулко ударила крупная рыба.
— Большая вода посреди песков, — задумчиво проговорил Корнев. — Это удивительно, течет настоящая река, в берега волны плещут, а кругом барханы.
— А что тут особенного, папа? Канал давным-давно проложен, — сын, спустился к воде, сполоснул руки, — он только что вместе с водителем осматривал двигатель.
— Ну, тебя-то, может, этим не удивишь. Ты приехал сюда, канал уже был. А для нас с Федором Михайловичем это чудо. Мы помнили другие времена, когда глоток воды здесь стоил дорого…
Ивашкин раскинул плащ-палатку, сел, приглашая отца с сыном располагаться рядом. Из-под руки посмотрел вдоль канала, светлой ниткой убегающего в даль.
— По-своему ты прав, Вася, — улыбнулся он, положив руку на плечо солдата. — Но и твой батька верно говорит. Как не восхищаться Каракум-рекой!.. Только что проезжали совхоз. Видел, какие поля? Сады растут. Горы хлопка-сырца. А какой дыней нас угощали… Ничего этого до канала тут не было. Росла верблюжья колючка, ветер гонял перекати-поле. Пришла вода, и все преобразилось, — полковник замолчал, глядя на проплывавшую мимо стайку уток. Сняв фуражку, пригладил седеющие волосы. — Гляжу на этот канал и думаю о наших с тобой, Петр Семенович, друзьях и сослуживцах. Будь сейчас здесь Владимир Петрович Тагильцев, и он порадовался бы вместе с нами.
— Кстати, как он поживает? — спросил Петр Семенович. — Ты давно его не видел?
— Весной был в Ленинграде по служебным делам, тогда и встретились. Он давно уже на партийной работе, депутат городского Совета. А летом он ко мне в погранотряд нагрянул. Передовики производства, артисты с ним приезжали. Интересная была встреча. Вспомнили мы с нашим бывшим отделенным годы молодые…
— Встретишь, передавай ему привет. Как хотелось бы увидеться, — сказал Корнев.
— Сейчас-то он с советской делегацией в зарубежной поездке… А тебя он помнит. При случае расскажу о нашей встрече.
Вечером были в Ашхабадском аэропорту. Расставаясь, старые боевые друзья дали обещание связей не порывать, хоть изредка писать письма.
…Что такое отпуск на десять суток без дороги? Он показался рядовому Корневу мгновением. Дни таяли, как вешний снег. Пограничник встретился с товарищами, обошел родных, а главное — трижды наведался в город к своей Марийке. Будущей весной она заканчивает техникум и возвращается в село. К тому времени и он домой подоспеет. Как же он стосковался по девушке! Видел, и она в разлуке томится. Кажется, весь отпуск провел бы с нею, не разлучаясь, если бы ей не надо было ходить на занятия, да не потребовалась бы его помощь в колхозе. Председатель начал копать пруды, чтобы по весне запустить в них рыбу. Он давно эту думку лелеял, да все не мог подступиться к работам, потому что других дел хватало и до прудов руки не доходили.
Естественно, Вася не мог на это полезное дело смотреть со стороны. Сел на бульдозер и давай соревноваться с отцом. Председатель приходил, наблюдая за работой отца с сыном, подзадоривал:
— Петро, а Васька-то тебе фору дает…
— Что ему… молодой, — посмеивался отец.
Подошел срок, и Василий собрался уезжать. Отец спросил, вспомнив разговор с начальником заставы:
— Чем намерен заняться после службы? — уловив недоумение, промелькнувшее в глазах сына, пояснил: — Я насчет того, может быть, учиться надумаешь…
— Этот вопрос, батя, у нас с тобой давно решенный. Буду, как и ты, хлеб растить.
— Добре, дослуживай честь по чести. Чтобы командиры были тобой довольны и я сыном-пограничником гордился. Будущим летом обещал приехать погостить полковник Федор Михайлович Ивашкин. Готовься доложить ему о своих делах на заставе.