Он сделал шаг ко мне. Холодный вихрь ударил в лицо, заставив меня зажмуриться.
— Прикоснись! — его приказ прозвучал как крик загнанного зверя. Не повелительно, а отчаянно. — Быстрее! Пока… пока я еще могу терпеть твое пекло!
Он протянул руку. Не просто протянул — он выбросил ее вперед, будто утопающий, пытающийся схватиться за спасательный круг. Его пальцы дрожали. Не от холода — от нечеловеческого напряжения, от попытки удержать что-то внутри, что рвалось наружу.
Я не думала. Не боялась. Медсестра Алиса, та, что когда-то бросилась под машину, чтобы спасти девочку, снова взяла верх над запуганной Аннализой. Я шагнула навстречу вихрю, протянула свои руки и накрыла его ледяную, дрожащую ладонь обеими своими.
Контакт был как удар молнии. Но не электрический. Температурный. Адский холод его проклятия впился в меня тысячами ледяных игл. Он пронзил кожу, мышцы, дошел до костей, пытаясь заморозить саму кровь в жилах. Я вскрикнула — коротко, резко — от шока и невыносимой боли. Это было в сотни раз сильнее, чем прежде. Не просто холод. Это было абсолютное отрицание тепла, жизни, самой материи. Как будто я прикоснулась к сердцу вечной мерзлоты, к самой сути смерти.
Но за этим холодом, как всегда, хлынула волна его боли. Не эхо. Не отголосок. Цунами. Оно смыло меня с ног, захлестнуло с головой. Физическая боль — ломота в каждой кости, ледяные тиски, сжимающие внутренности, жгучий холод, прожигающий изнутри. Душевная боль — гнетущее чувство вины перед каждым замерзшим насмерть жителем королевства, одиночество такой силы, что оно разрывало душу на части, бессильная ярость на судьбу, на отца, на себя, на весь мир. И сегодня — страх. Животный, парализующий страх перед тем, что внутри него, перед тем, что оно вот-вот вырвется и уничтожит все вокруг.
Мой дар взревел в ответ. Не просто закипел — он взорвался ядерным пламенем. Тепло, которое я раньше направляла осторожными ручейками, хлынуло из самой глубины моего существа, из каждой клеточки, которая помнила солнце, жизнь, любовь. Оно вырвалось двумя реками раскаленного золота через мои ладони и ударило в его лед. Не просто встретилось — оно вступило в яростную битву. Шипение, треск, вой невидимой энергии заполнили комнату. Свет от моих рук — теплый, золотистый — столкнулся с синевой его холода, создавая вокруг наших сцепленных рук призрачное, мерцающее сияние.
Кайлен застонал. Глухой, сдавленный звук, полный муки и… облегчения? Его колени подогнулись. Он не упал только потому, что я, сама едва стоя на ногах, инстинктивно ухватилась за него, пытаясь удержать. Его другая рука вцепилась мне в предплечье, как клещами. Не для того, чтобы оттолкнуть. Чтобы удержаться. Его глаза, дико расширенные, были прикованы к нашим рукам, к месту схватки тепла и льда. В них читался ужас и… надежда? Мигрень сдавила мои виски, в ушах зазвенело. Дар высасывал мои силы с чудовищной скоростью. Я чувствовала, как слабею, как темнеет в глазах. Но я не могла остановиться. Не сейчас. Не когда он так смотрит. Не когда его боль была такой… реальной.
Мы стояли так, сцепившись, как два бойца, не в силах разорвать контакт, пока буря тепла и холода бушевала между нами. Время потеряло смысл. Минуты? Часы? Я не знала. Знаю только, что постепенно, очень медленно, волна его боли начала отступать. Не исчезать — отступать. Как прилив, уходящий от берега. Холод под моими ладонями стал чуть менее… абсолютным. Ледяной вихрь вокруг него ослабел, кристаллики снега перестали виться с бешеной скоростью, а лишь медленно оседали на пол. Его дыхание, ранее прерывистое, хриплое, стало глубже, ровнее. Хватка его пальцев на моем предплечье ослабла, но не отпустила.
Он не отдернул руку. Он просто… обмяк. Его плечи опустились, голова склонилась вперед. Он тяжело дышал, пар от его дыхания смешивался с моим. Я тоже едва держалась на ногах. Мир плыл перед глазами. Я с трудом разжала свои руки, которые свело судорогой от напряжения и холода. На его ладони, там, где я держала ее, остались четкие красные отпечатки моих пальцев — островки тепла на фоне фарфоровой бледности.
Он не сказал «довольно». Он не приказал уйти. Он просто стоял, опустив голову, дрожа всем телом, но уже не от неконтролируемого холода, а от истощения и, казалось, шока от того, что боль… отступила. Хотя бы на время.
— С… садись, — его голос был едва слышен, хриплый, как после долгого крика. Он не смотрел на меня. Он сделал шаг назад, к своему креслу у окна, и почти рухнул в него, как подкошенный.
Я стояла на месте, не решаясь пошевелиться. Ноги были ватными, в глазах темнело. Мне нужно было сесть. Сейчас. Иначе я упаду. Я огляделась. В комнате не было другого стула. Только жесткая скамья у стены, покрытая толстым слоем инея. Я медленно, шатаясь, добрела до нее и опустилась, не обращая внимания на ледяной холод, проникающий сквозь ткань платья. Я просто сидела, опустив руки на колени, и пыталась отдышаться, собрать мысли. Руки горели огнем, но теперь это было ощущение пустоты, выжженности. Я отдала слишком много. Но это… это сработало. Сильнее, чем когда-либо. И он это почувствовал.
Сумерки сгущались за заиндевевшим окном. Серый свет угасал, сменяясь глубокими синими тенями. Факелы в комнате не зажгли — видимо, слуги боялись входить. Мы остались в полумраке. Он — в своем кресле, я — на ледяной скамье у стены. Тишина висела густая, но уже не враждебная. Уставшая. Напряженная, но… общая. Мы оба пережили бурю. Мы оба были измотаны до предела. И в этой тишине, в этом синем сумраке, стены между нами, казалось, стали тоньше. Лед не растаял, но дал трещины, сквозь которые могло пробиться что-то еще.
Он заговорил первым. Неожиданно. Тихим, монотонным голосом, глядя не на меня, а куда-то в пространство перед собой, в сгущающиеся сумерки.
— Десять лет… — он начал, и слово повисло в воздухе, тяжелое, как камень. — Мне было десять лет. День рождения. — Он сделал паузу. Дышал ровно, но глубоко. — Отец устроил пир. Весь двор. Шум, смех… фокусники, музыканты. Я ненавидел это. Толпу. Шум. Но я был наследником. Я должен был… терпеть. — В его голосе прозвучала знакомая горечь, но без прежней язвительности. Просто констатация факта. — Подарки. Горы подарков. Игрушки, книги, дорогие безделушки. И… один подарок. Без карточки. Без имени отправителя.
Он замолчал. Тишина снова сгустилась, но теперь она была полна ожидания. Я не шевелилась, боясь спугнуть этот хрупкий момент откровения. Его пальцы сжались на подлокотниках кресла.
— Это был кинжал. Маленький. Сделанный… казалось, из чистого льда. Искусная работа. Лезвие, рукоять — все прозрачное, переливающееся. Как диковинная игрушка. Придворные маги… — он фыркнул, коротко и презрительно, — … осмотрели. Подергали за ниточки магии. Ничего опасного не нашли. Просто красивый лед. Устойчивый. Не тает. «Редкая диковинка с Севера», — решили они. И отдали… мне.
Его голос сорвался. Он сглотнул, с трудом выдавливая слова.
— Я взял его в руки. Он был… холодным. Но не таким. Не как сейчас. Просто холодным. Я повертел его… рассмотрел. И тогда… — Он замолчал надолго. Его дыхание участилось. Я видела, как его плечи напряглись, как будто он снова переживал тот момент. — … он взорвался. Не грохотом. Тихо. Как хруст разбитого стекла. Но… сотней осколков. Острых. Холодных. Как бритвы.
Он поднял руку, не глядя на нее, и провел пальцами по лицу, чуть левее левого глаза. Там, под тонкой кожей на скуле, виднелся едва заметный, тонкий белый шрам, похожий на след от паутинки.
— Один… попал сюда. Другой… — его рука опустилась, легла на грудь, чуть левее, — … сюда. Прошел… сквозь ребра. Прямо в… — Он не договорил. Не смог. Но я поняла. В сердце. — Холод. Страшный холод. Разлился изнутри. Сначала… в груди. Потом… везде. — Он сжал кулак на груди. — Они говорят… кинжал был ловушкой. Древней. Заряженной ненавистью и льдом. Маги не распознали… или не захотели. Кто-то подослал… кто-то, кто хотел смерти наследника. Или… королевства. Получилось… и то, и другое.
Он замолчал. Тишина в комнате стала абсолютной. Даже факелы, казалось, перестали потрескивать. Я слышала только его тяжелое дыхание и стук собственного сердца. История была ужасна. Не проклятие, насланное злым колдуном. Не карма предков. А подлое, трусливое убийство. Неудавшееся. Оставившее жертву мучиться. Ребенка.
Сострадание, острое и жгучее, хлынуло через край. Без мысли, без плана, я встала с ледяной скамьи. Ноги едва держали, но я подошла к его креслу. Он не поднял на меня глаз. Он сидел, сгорбившись, уставившись в пол, в тени своего прошлого. Я осторожно, медленно опустилась на корточки рядом с его креслом, чтобы быть на его уровне, но не касаясь его. Мои руки снова загорелись тем же теплом, что и во время сеанса, но теперь оно было мягче, глубже. Не для борьбы. Для… утешения? Поддержки? Я не знала. Я просто чувствовала, что должна быть здесь. Сейчас.
— Кайлен… — прошептала я. Впервые назвала его по имени. Не «Ваше Высочество». Не «Принц». По имени.
Он вздрогнул, как от удара. Его серебристые глаза медленно поднялись, встретились с моими. В них не было привычной пустоты или злобы. Была боль. Голая, беззащитная, детская боль десятилетнего мальчика, которому подарили смерть. И вопрос. Глупый, наивный, страшный вопрос: «Почему я?»
Я не могла ответить на этот вопрос. Никто не мог. Но я могла дать ему то, что у меня было. Правду. Часть правды. Чтобы он понял, что он не один в своей потерянности.
— Я… я тоже не должна была здесь оказаться, — начала я тихо, глядя не на него, а на свои руки, где теплился золотистый свет дара. — Моя жизнь… была другой. Совсем другой. Я жила… в мире без магии. Без королей. Без проклятий. — Я подняла глаза. Он смотрел на меня непонимающе. Боль в его глазах сменилась искренним, почти детским любопытством. — Я училась… на врача. Лечить людей. Настоящей наукой. Там… были машины. Большие железные повозки, которые мчались быстрее лошадей. Дома… выше этого замка. И свет… — Я зажмурилась, пытаясь вызвать в памяти ощущение. — … искусственный свет, ярче тысячи свечей. И солнце… настоящее, жаркое солнце, от которого кожа темнеет, а трава зеленеет даже зимой.