— Осторожнее, — Эдгар поддержал меня, когда я пошатнулась. — Ты же как тростинка сейчас.
Я кивнула, цепляясь взглядом за детали:
— Деревянный забор, покосившийся от времени. Куры, копошащиеся в пыли. Глиняные горшки с цветами у крыльца — синими, как незабудки, только крупнее. И солнце… такое яркое, что глаза слезились.
— Пойдем в дом, — мужчина — мой «отец» — бережно вел меня под руку.
Дверь скрипнула, и я замерла на пороге.
Комната была маленькой, но уютной: массивный стол, застеленный вышитой скатертью, полки с глиняной посудой, пучки сухих трав под потолком. В углу — прялка, а у окна — детская колыбель, покрытая слоем пыли.
— Твоя мама пряла тут, — Эдгар словно поймал мой взгляд. — А колыбель… мы думали, будут еще дети.
Грусть в его голосе заставила меня сглотнуть. Я машинально подошла к полке и провела пальцем по краю тарелки — так делала дома, когда нервничала.
— Ты… всегда так трогаешь вещи, когда думаешь, — вдруг сказал Эдгар.
Я вздрогнула. Значит, настоящая Аннализа тоже…
— Я…
— Ничего, — он махнул рукой. — Кушать будешь?
Еда оказалась странной, но вкусной: густая похлебка с ячневой крупой, темный хлеб с медом и что-то вроде сырников, только с пряными травами. Я ела медленно, изучая свои новые руки — узкие запястья, длинные пальцы, но на среднем правой — маленький шрам. У меня такого не было.
— Ты себя узнаешь хоть? — Эдгар снова протянул мне круглое зеркальце в деревянной оправе.
В отражении на меня вновь смотрела другая девушка.
— Нет, — прошептала я.
— Господи, — Эдгар потер лицо. — Ладно. Сегодня Марта приходила — спрашивала, не нужно ли тебе помочь с травяными сборами.
— Кто?
— Целительница, — он встал и начал собирать посуду. — Ты у нее полгода назад учиться начала, пока не заболела.
Я замерла. Значит, у этой Аннализы уже были способности?
В этот момент за дверью раздался визг.
— Аннализа! Ты живая!
Через порог перескочила девочка лет десяти с корзиной ягод. Ее волосы растрепались. Она улыбалась в тридцать два зуба, но споткнулась о пробежавшую кошку и растянулась на полу, сильно ударившись и рассыпав ягоды.
— Лина, осторожно! — Эдгар бросился вперед, помогая той подняться.
Что-то щелкнуло внутри.
Я почувствовала ее боль — остро, как булавку под ногтем.
— Давай посмотрим, — подошла к девочке и взяла ее разбитые ладошки в свои.
Лина замерла, когда мои пальцы коснулись ранок.
И тогда тепло хлынуло из груди в ладони, как горячий чай. Я даже ахнула — настолько это было физически ощутимо . Под пальцами кожа Лины порозовела, кровь остановилась.
— Вау! — девочка уставилась на колено. — Ты же раньше так не могла!
— Что?
— Раньше у тебя только головную боль успокаивать получалось, — Лина прыгала на месте. — А теперь прямо заживает !
Эдгар смотрел на меня странно — будто видел впервые.
К вечеру я уже:
Обнаружила свой дар — трижды:
Вылечила царапину у кота (тепло было слабее, но кот замурлыкал)
Сняла боль в спине у старика-соседа (он заплакал и назвал меня «благословенной»)
Вылечила головную боль у Эдгара
Узнала подробности — оказывается, «болезнь» Аннализы началась после того, как она нашла в лесу «камешек с искрами» (метеорит? магический артефакт?)
Соврала — сказала Эдгару, что «вспомнила кое-что», чтобы он не волновался
Когда я легла спать (на узкой кровати под лоскутным одеялом), то уставилась в темноту.
Это не сон.
Потому что:
Я чувствовала зуд на шее — аллергия на подушку из пуха
Слышала, как Эдгар ворочается за стеной
Дар — он был слишком реальным
А еще…
Я достала из-под матраса тот самый «камешек» — черный, с прожилками, будто светящимися изнутри.
— Что ты со мной сделал? — прошептала я.
Камень молчал.
За окном завыл ветер, и мне вдруг явственно почудился в нем чей-то смех…
3 глава
Солнце южной провинции Вейсхольм было щедрым, почти наглым в своем тепле. Оно заливало двор Эдгара золотым светом, нагревало глиняные черепки у крыльца и заставляло пыль на дороге сверкать, как крошечные алмазы. Но внутри меня, Аннализы — или все же Алисы? — царила прохладная сумятица.
Прошло две недели. Две недели жизни в чужой коже, с чужим именем и странным теплом, пульсирующим в ладонях. Я научилась делать простые вещи: месить тесто для лепешек (дрожжи здесь были другими, кислыми), доить упрямую козу Марту, различать голоса соседей. Я даже начала запомнила дорогу к ручью и к поляне с самыми сочными ягодами. Но каждый раз, ловя свое отражение в воде — бледное лицо с острым подбородком, светлые, как спелая солома, волосы, заплетенные в неуклюжую косу (я так и не освоила местные прически) — в груди сжимался холодный комок.
«Это просто очень долгий, очень реалистичный сон, Алиса, — твердила я себе по ночам, сжимая странный черный камень с мерцающими прожилками, найденный под подушкой Аннализы. — Или… галлюцинация после травмы. Скоро очнешься в больнице».
Но дар… Дар был неоспорим. Он был реален как запах хлеба из печи Эдгара.
Практика: Сначала были мелочи. Ссадина у мальчишки-соседа, которого поймал колючий куст. Я приложила руку, сосредоточилась на образе целой кожи, и тепло полилось легко, почти игриво. Рана затянулась за считанные секунды, оставив лишь розоватый след. Потом — старая Грета с ломотой в суставах. Ее боль ощущалась тупым, ноющим камнем в моем собственном локте. Я положила руки на ее скрюченные пальцы, и тепло потекло медленнее, глубже, растворяя этот камень. Грета расплакалась, целуя мои руки, бормоча о «даре богини». Мне стало неловко. Я не богиня. Я медсестра из другого мира, которая не понимает, что происходит.
Открытие: Однажды Эдгар пришел с рынка, стуча зубами — подхватил лихорадку. Я испугалась. Это было серьезнее царапин. Но инстинкт оказался сильнее страха. Я усадила его, приложила ладони к его горячему лбу и вспотевшей груди. И отпустила контроль. Тепло хлынуло мощным потоком, почти обжигая мои собственные руки. Я видела его — золотистый, как жидкое солнце, проникающий сквозь кожу, гонящийся за жаром болезни. Через час Эдгар спал спокойно, температура спала. Наутро он встал как ни в чем не бывало, громко хваля мою «вернувшуюся силу». Я же чувствовала себя выжатой, как лимон. Дар требовал платы — моей энергии.
Камень: Он реагировал. Когда я концентрировалась на целительстве, лежавший в кармане или за пазухой камень становился чуть теплее, а его внутренние искры начинали пульсировать в такт моему дыханию. Как батарейка? Антенна? Я не знала. Но чувствовала связь. Иногда, в тишине, мне чудилось, что он… шепчет . Обрывки непонятных ощущений: холод, боль, тоска. Я списывала это на усталость и стресс.
Эдгар, окрыленный моим «выздоровлением» и возросшим даром, объявил о поездке в столицу, Эйриденхолд, как только я окрепну.
— Покупатели с севера говорят, там беда, — мрачнел он, упаковывая тюки с южными тканями и специями в крытую повозку. — Холод, которого не было никогда. Люди мрут. Королевские лекари ничего не могут. Может, твой дар… — Он не договорил, но надежда в его глазах так и пылала. — Да и обещал я тебе, как только поправишься, показать столицу. Раз уж память твоя подводит, новые впечатления помогут!
Я не сопротивлялась. Столица. Королевские лекари. Король . Если где-то и были ответы на то, что со мной случилось, или шанс вернуться домой (хотя эта мысль таяла с каждым днем), то только там. Да и холод… Он манил и пугал одновременно. Намекал на что-то важное.
Дорога началась ярко и шумно. Лошади фыркали, повозка скрипела, Эдгар напевал старинные песни. Я смотрела на проплывающие мимо пейзажи: бескрайние желтеющие поля пшеницы, виноградники на склонах холмов, деревеньки, утопающие в зелени. Воздух был теплым, напоенным ароматами нагретой земли и полевых цветов. Никакой Вечной Зимы. Юг жил своей жизнью, почти не тронутый бедой севера.
Но чем дальше на север мы продвигались, тем заметнее менялся мир. День за днем.
День третий: Утро встретило нас непривычной прохладой. Солнце светило, но его тепло стало каким-то… слабым. Как чай, в который долили слишком много холодной воды. В тени деревьев было зябко. Я накинула шерстяную шаль поверх своего простого платья.
День пятый: Поля сменились хвойными лесами. Воздух стал острее, пахнул смолой и… снегом? Его еще не было видно, но обещание висело в воздухе. По ночам я куталась в одеяло, а Эдгар разводил костер побольше.
День седьмой: Мы въехали в первые по-настоящему заснеженные земли. Сугробы по обочинам дороги, деревья, согнутые под тяжестью снежных шапок, крыши домов, едва видные из белого покрова. Воздух обжигал легкие. Люди здесь выглядели иначе: закутанные в темные грубые ткани, лица скрыты воротниками, глаза — усталые, с тенью страха. Ни смеха, ни песен. Только скрип полозьев по снегу и завывание ветра в соснах. Вечная Зима перестала быть абстракцией. Она была здесь. Физическая, давящая, живая .
Именно здесь, в одной из северных деревень, укрывшись на ночлег в холодной каморке постоялого двора, случилось то, что окончательно сломало мою теорию «коматозного бреда».
Хозяин, угрюмый мужчина с обмороженными ушами, пробормотал за ужином:
— Жена… не встает. Горит. Кашель… ледяной. — Его глаза были пусты.
Сердце сжалось. Я знала этот взгляд. Отчаяние. Я видела его в больнице у родителей безнадежных больных.
Эдгар посмотрел на меня. Вопрос висел в воздухе.
— Дочь, может, посмотришь?
Я кивнула.
В крошечной, промерзшей спаленке лежала женщина. Дыхание хриплое, прерывистое. Кожа — серо-синяя, горячая на ощупь и при этом… липкая от какого-то странного внутреннего холода. Пневмония? Но что-то еще. Что-то