Осколки золотистого льда полетели во все стороны. Один из них, острый, как бритва, чиркнул по моей щеке. Я не почувствовала боли. Только холод. Глубокий, всепоглощающий холод, идущий изнутри. Я больше не стояла. Я падала. Отрываясь от ледяной глыбы, от его пробуждающегося тела, от источника света, который я в него вложила. Последнее, что я увидела перед тем, как тьма поглотила меня полностью, было его лицо. Оно больше не было спокойным. Оно было искажено немым криком ужаса и боли, обращенным ко мне. Его рука, уже почти свободная от треснувшего золотистого панциря, протянулась, пытаясь схватить меня, удержать. Но расстояние было уже слишком велико. Я падала вниз, в хаос площади, в холод, в небытие, с чувством странного, ледяного покоя. Я сделала, что могла. Солнце зажглось. Теперь ему предстояло взойти.
18 глава
Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Мир превратился в калейдоскоп мелькающих образов: кроваво-красное небо, черные зубья разрушенных стен, искаженные лица южан, завороженно глядящих вверх, ослепительные вспышки магии, летящей куда-то мимо… И его лицо. Лицо Кайлена, искаженное немым криком, рука, отчаянно протянутая сквозь золотистые осколки бывшей его темницы, пальцы, почти касающиеся моей падающей руки. Почти.
Затем — удар. Не о камни. О чьи-то руки. Жесткие, закованные в лед? Нет. В сталь. И крик боли — не мой. Чей-то чужой. Я качнулась, как тряпичная кукла, и снова полетела вниз, но медленнее, закручиваясь в вихре собственной слабости и чужого хаоса. Еще один толчок, удар в бок — на этот раз тупой, как от бревна. Воздух вырвался из легких свистом. Я услышала треск — ребро? Потом — мягкое, холодное приземление в сугроб, взметнувшее фонтан колючего снега. Темнота, звавшая так сладко, накрыла меня с головой, как теплая волна. Но прежде чем погрузиться в нее окончательно, я услышала. Не грохот битвы. Не крики. Рев.
Это был не человеческий звук. Это был рев пробудившегося вулкана. Рев ледника, сходящего с гор. Рев абсолютной, первобытной ярости, смешанной с невыразимой болью. Он исходил оттуда, сверху, с груды обломков, где лежала золотистая глыба, и врезался в гул сражения, заглушая все на мгновение. Даже южане замерли, в ужасе глядя вверх. Маги Торвика, готовившие новый залп, оцепенели с поднятыми руками.
Там, где был Кайлен, стоял Бог Льда.
Золотистый панцирь, сковавший его, не растаял. Он взорвался изнутри. Не осколками, а сокрушительной волной чистой, контролируемой силы. Силы не смерти, а абсолютного нуля. Волна ударила во все стороны, не как разрушительный удар, а как… вздох. Первый вздох новорожденного гиганта. Но этот вздох нес смерть всему, что осмелилось ему угрожать.
Воздух замер. Буквально. Влажный пар от дыханий, дым пожаров, летящие снежинки — все в радиусе сотни ярдов превратилось в микроскопические алмазные кристаллы, зависшие во внезапно кристально чистом, невероятно холодном воздухе. Образовалась сфера абсолютной тишины и неподвижности.
Маги Торвика застыли в позах заклинателей. Не как статуи — как инсталляции мгновенной глубокой заморозки. Зеленые и золотые искры магии на их руках превратились в крошечные ледяные цветы. Глаза, полные ужаса, стали матовыми, покрытыми инеем. Их темные плащи окоченели, как листы жести. Они не упали. Они стояли, мгновенно превращенные в сложные ледяные изваяния, пульсация жизни под ледяной коркой едва уловима, но стремительно угасающая.
Ледяные Копья замерли в воздухе, направленные туда, где я только что была. Теперь они были просто красивыми, бесполезными сосульками, сияющими в странном свете.
Ближайшие Южане: Солдаты, карабкавшиеся по обломкам, стоявшие у подножия, застыли в мгновенных позах атаки, бегства, ужаса. Ледяной туман окутал их, превратив в серые, заиндевевшие силуэты. Их крики замерли на губах, превратившись в ледяные пузыри.
Торвик. Он не был заморожен полностью. Его зачарованный доспех, пылающий остатками магической энергии, вспыхнул ослепительно, пытаясь противостоять волне холода. Но это лишь отсрочило неизбежное. Он отлетел назад, как пушинка, ударившись о камень, и застыв на колене, одной рукой опираясь на свой пылающий, но уже покрывающийся инеем меч. Его лицо было искажено не только болью от удара, но и чистым, животным страхом, смешанным с невероятным изумлением. Он видел. Видел, как его маги превратились в ледяные памятники в мгновение ока. Видел источник этой силы.
Источник. Кайлен.
Он стоял на груде обломков там, где секунду назад была его ледяная гробница. Но это был не Колосс Скорби. Это был Повелитель Льда. Высокий, мощный, дышащий парадоксальной силой — неистовой яростью и абсолютным, пронизывающим холодом. Его одежда — простой камзол — была цела, но покрыта тончайшим, переливающимся, как алмазная пыль, инеем. Его кожа — не мертвенно-бледная, а цвета слоновой кости, живая, но излучающая холод. Его волосы, растрепанные, были увенчаны крошечными ледяными кристаллами, сверкавшими, как диадема. Но главное — глаза. Серебристо-серые, но теперь — не пустые и не безумные. Они горели. Холодным, ясным, нечеловечески сосредоточенным пламенем. В них читалась бездна боли (моей боли, его боли), океан ярости и… абсолютный, леденящий душу контроль.
Он не смотрел на Торвика. Не смотрел на своих новых ледяных статуй. Его взгляд, острый, как ледяная игла, сканировал хаос внизу. Искал. Меня. Его пробудившееся сознание, пронзенное последним импульсом моей жизни, моей жертвой, знало, куда я упала.
Его взгляд нашел меня. В сугробе у подножия обломков. Маленькую, сломанную, почти неотличимую от других темных комков на снегу. Но он увидел. Увидел слабое мерцание золота во мне? Увидел нить нашей связи? Увидел просто меня. В его глазах, полных ледяного пламени, промелькнуло что-то человеческое — вспышка невыносимой агонии. Боль от того, что он увидел. От того, во что я превратилась ради него.
И тогда он двинулся.
Не шагнул. Не прыгнул. Он снизошел. Словно гравитация для него перестала существовать. Он просто сошел с груды камней, ступая по ступеням из мгновенно формирующегося под его ногами льда. Лед был не голубым. Он был кристально чистым, сияющим внутренним серебристо-золотым светом. Каждая ступень возникала за микросекунду до его шага и исчезала в алмазную пыль через миг после. Это был не путь. Это было шествие. Шествие божества зимы, пришедшего не нести смерть, а восстановить порядок. Его холодное сияние распространялось перед ним волной. Южане, оказавшиеся на его пути, не замерзали насмерть мгновенно. Они… замедлялись. Их движения становились тягучими, как в густом меду, их крики растягивались в низкий, жуткий гул. Они падали на колени, не в силах сопротивляться нарастающему давлению холода, сковывающего не только тело, но и волю.
Он прошел сквозь строй оцепеневших, замедленных врагов, как призрак. Не обращая на них внимания. Его цель была одна. Я.
Он опустился на колени рядом со мной в снегу. Его движения были плавными, точными, лишенными прежней скованности или боли. Но в них не было и прежней человеческой теплоты. Была сосредоточенность хирурга. Или бога, склонившегося над умирающим творением. Его холодное сияние окутало меня, но не как агрессия, а как… кокон. Щит. Оно отсекало внешний мир, гул битвы, запах гари. Оставляя только нас двоих и пронзительную тишину вечного льда.
Его рука — не холодная, а идеальной комнатной температуры, что было страннее любого мороза — коснулась моей щеки. Легко. Осторожно. Как будто боялся раздавить хрустальную бабочку. Я не чувствовала холода. Только… отсутствие. Пустоту там, где раньше был жар жизни. Я могла видеть его сквозь мутнеющую пелену. Видеть его лицо, склоненное надо мной. Видеть его глаза. Ледяное пламя в них погасло. Осталась только глубокая, бездонная скорбь. И вина. Океан вины.
— Аннализа… — его голос. Не хриплый, не сдавленный. Чистый. Низкий. Мелодичный. Как звон хрустального колокола. Но в нем дрожала боль. Настоящая, человеческая боль. — Алиса… Прости меня. Прости…
Он видел. Видел пустоту в моих глазах. Видел, как слабо светится последняя искорка золота в моей груди — эхо камня, эхо дара, эхо моей отданной жизни. Он знал. Знает, что я отдала все.
Его пальцы осторожно коснулись моей груди, над сердцем. Там, где пылал камень, где излилась река жизни. Не для того, чтобы лечить. Чтобы чувствовать. Чувствовать угасающий свет. Его лицо исказилось от муки. Он сжал зубы, и в его глазах снова вспыхнуло пламя — на этот раз пламя яростной решимости.
— Нет, — прошептал он. Не мне. Себе. Вселенной. — Не отдам. Не позволю. Ты дала мне жизнь. Теперь я верну ее. Всю. Каждую каплю.
Он закрыл глаза. Собрался. Вдохнул. И вокруг него… взорвалась тишина.
Не звук. Сила. Та же сила абсолютного нуля, что заморозила его врагов, но теперь — направленная внутрь. Не вовне. На меня. Но это не был холод смерти. Это был холод сохранения. Холод криогенной камеры. Холод, останавливающий время для клетки, для ткани, для угасающей жизни.
Я почувствовала, как его сила — нежная, но неумолимая — окутывает меня. Проникает сквозь кожу, сквозь мышцы, сквозь кости. Она не несла исцеления. Она несла паузу. Она замораживала не кровь, а сам процесс умирания. Боль от сломанного ребра, от ударов, от внутреннего опустошения — не исчезла. Она… остановилась. Застыла на одном уровне. Мое слабое дыхание не участилось. Оно просто… зафиксировалось. Каждый вдох — мелкий, поверхностный — стал идентичен предыдущему. Мое сердцебиение, едва уловимое, замедлилось до одного удара в несколько секунд, став ритмичным, как тиканье часов под толстым стеклом. Даже мутнеющее зрение стабилизировалось. Я видела его лицо, склоненное надо мной, с предельной четкостью, как через идеально отполированную линзу льда. Он не воскрешал меня. Он консервировал. Сохранял меня в последнем миге перед пропастью, не давая упасть. Покуда…
— Держись, — его голос прозвучал прямо в моем сознании, минуя уши. Спокойно. Твердо. — Держись за этот свет. За меня. Я найду способ. Я обязан