— Пойдем, — сказал он просто, голос звучал чуть глубже, сдержанней, чем всегда. — Я хочу показать тебе кое-что. Не бойся, я с тобой. Донесу.
Он поднял меня на руки с легкостью, поражавшей меня каждый раз, бережно прижимая к груди, как самое драгоценное сокровище. Мы вышли не в главный коридор, а через неприметную дверцу в стене — потайной ход, о существовании которого я даже не подозревала. Он вел вверх, по узкой винтовой лестнице, вырубленной в толще древней кладки. Дышало камнем и пылью веков. Мы поднялись высоко. Выше его прежних ледяных покоев. Выше всех жилых помещений. И вышли на небольшую, открытую площадку — крошечную башенку, венчавшую самый высокий шпиль замка Эйриденхолд. Отсюда, как на ладони, лежал весь город, долина, темнеющие леса на горизонте, и даже далекие, еще заснеженные горные пики. Город внизу все еще был изранен — черные пятна пожарищ, провалы вместо домов, но в этих ранах уже кипела жизнь: сотни огоньков в уцелевших окнах, движущиеся точки факелов патрулей и рабочих, темные линии расчищенных улиц, пробивающихся сквозь хаос. Воздух был кристально чистым, холодным, но не леденящим, а свежим, с едва уловимым, сладковатым дыханием оттаявшей земли и обещанием весны.
Кайлен осторожно поставил меня на ноги, крепко поддерживая под локоть. Я оперлась о прохладный камень парапета, вбирая полной грудью этот ветер свободы и высоты. Вид захватывал дух. Не масштабом разрушений — масштабом жизни , неукротимо пробивающейся сквозь пепел и отчаяние. Это был наш мир. Наше будущее.
— Смотри, — прошептал он, встав сзади и обняв меня за плечи. Его подбородок лег на мою макушку. — Наш дом. Наше королевство. Оно дышит. Оно живет. Оно борется . И все это — благодаря тебе. Твоей жертве. Твоей любви.
Я прижалась спиной к его груди, чувствуя под щекой ткань его камзола, его тепло, его силу. Это было… абсолютное совершенство. Мир. Пристанище после бесконечной бури. Финал долгого пути. И начало нового.
— Кайлен… — начала я, голос дрогнул от переполнявших чувств.
— Тсс, — он мягко перебил, и в его голосе зазвучала необычайная нежность. Осторожно развернул меня к себе. Его лицо в багряных и золотых лучах заходящего солнца было серьезным, сосредоточенным, невероятно прекрасным. В его серебристо-серых глазах горел тот самый неугасимый огонь — любви, преданности, бесконечного будущего, которое мы построим. Он опустился на одно колено. Прямо здесь, на холодном камне древней башни, под небом, окрашенным в цвета нашего возрождения, нашего торжества над тьмой.
Мое сердце замерло, а затем забилось с такой бешеной силой, что казалось, вырвется из груди, гулко отдаваясь в тишине, царившей на высоте.
— Аннализа, — его голос был чистым, звонким, как удар самого тонкого хрусталя, и в то же время глубинно-нежным, проникающим в самую душу. — Алиса. Любовь всей моей жизни. Ты вошла в мой мир, как первый луч солнца в вечную ночь. Ты растопила лед не только в моем сердце, но и в самой душе этой земли. Ты отдала все, без остатка, чтобы спасти меня. Спасти нас . — Он достал что-то из кармана своего простого, темного камзола. Не кольцо в привычном, земном понимании. Это был изысканный ободок из светлого, почти белого металла, похожего на лунный свет, инкрустированный крошечными, мерцающими в сумерках камешками — холодными синими, как глубинные льдины, и теплыми, медово-янтарными. Он был хрупким, невероятно красивым и выглядел древним, как сама земля Эйридена. — Я не могу вернуть тебе дар, который ты отдала ради меня. Но я могу предложить тебе все, что у меня есть, все, что я есть. Себя. Свою жизнь. Свою корону. Свою любовь — сегодня, завтра и во все грядущие дни, пока бьется мое сердце и светит это солнце. Будь моей королевой. Будь моим светом во тьме. Будь моим домом, моей гаванью. Войди в мою жизнь навсегда. Выходи за меня, Алиса? Стань моей женой, моим всем?
Слезы хлынули из моих глаз, горячие, неудержимые, соленые на губах. Не от печали. От всесокрушающей, переполняющей волны счастья. От полноты этого невозможного, прекрасного момента. От любви, которая заполнила каждую клеточку моего существа, вытеснив даже тень сомнений о другой жизни. Это был мой мир. Он был моей судьбой, моим воздухом, моим смыслом. Эйриден был моим домом.
— Да! — вырвалось у меня, громко, звонко, перекрывая шум ветра на высоте. Голос сорвался от эмоций, но был полон абсолютной уверенности. — Да, Кайлен! Тысячу раз да! Всегда! Вечно!
Радость, чистая и ослепительная, как само заходящее солнце, озарила его лицо. Он вскочил, подхватил меня на руки и закружил, осторожно, несмотря на мои слабые, счастливые протесты. Его смех — низкий, радостный, свободный — смешался с моим, зазвенел под сводами неба, эхом разнесся над просыпающимся городом. Он поставил меня на ноги и взял за руки. Его пальцы были такими теплыми, такими живыми, такими реальными . Он снял с моей левой руки тонкую перчатку (подарок Марты) и осторожно надел кольцо. Оно легло на палец идеально, холодное и теплое одновременно, мерцая в последних лучах солнца. Совершенное.
— Твои теплые руки… — прошептал он, глядя на наши соединенные ладони, на кольцо, сияющее на моем пальце. — Они привели меня из тьмы к жизни. Теперь они будут вести меня всегда. К свету. К будущему. К тебе.
Он наклонился. Его губы коснулись моих. Этот поцелуй был не просто обещанием. Он был целым миром . Миром, который мы построим вместе из руин. Миром тепла, жизни, любви, садов и смеха детей под мирным небом. Все, о чем мы шептались в долгие вечера, сгустилось в этом прикосновении. Я отвечала ему со всей страстью, на которую была способна, забыв о слабости, о боли, о прошлом. Только он. Только мы. Только этот миг абсолютного, сияющего счастья на вершине мира, под куполом неба, окрашенного в цвета нашего возрождения.
И тут, сквозь гул крови в ушах, сквозь бешеный стук наших сердец, слившихся в один ритм, сквозь сладость поцелуя, я услышала это.
Писк.
Короткий, металлический, бездушный. Как сигнал тревоги. Но не здесь. Не в этом мире. Глубоко внутри , в самой сердцевине моего существа, в том месте, откуда когда-то хлынула золотая река жизни, чтобы спасти его.
Голова внезапно закружилась с чудовищной силой. Мир — башня, Кайлен, багряное небо, его теплые руки — поплыл, расплылся яркими, нечеткими мазками. Тошнота, острая и неконтролируемая, ударила в горло. Потемнело в глазах. Я судорожно вцепилась в руки Кайлена, пытаясь удержаться за эту реальность, за его тепло, но оно начало ускользать, превращаясь в холодный металл больничных поручней…
— Алиса? Что с тобой⁈ — Его голос донесся сквозь нарастающий гул в ушах, полный животного ужаса, который я чувствовала сквозь прикосновение. Я видела его лицо, искаженное паникой, его широко раскрытые глаза, полные немого вопроса и надвигающейся беды, но оно было как за толстым, мутным стеклом, удалялось, растворялось в наступающей темноте…
Писк. Писк. Писк.
Настойчиво. Монотонно. Знакомо до тошноты. Знакомо из другой жизни.
Я падала. Не на холодный камень башни Эйриденхолда. В бездну. В черноту, пронизанную этим проклятым, механическим писком кардиомонитора.
Я очнулась от режущего, искусственного света. Не солнечного. Люминесцентного. Мерзкого, больничного, выжигающего глаза. Воздух вонял антисептиком, старостью и безнадежностью. В ушах стоял монотонный, невыносимый писк , отбивающий ритм моей предательски живой плоти.
Я лежала на спине. Не в мягкой постели под стеганым одеялом. На жесткой, узкой койке, покрытой холодной клеенкой. Голова была тяжелой, ватной, мысли — вязкими. Тело… тело было целым. Никакой боли в ребрах. Никакой слабости от потери дара. Только глубокая, всепоглощающая атрофия мышц и ощущение чудовищной, зияющей пустоты там, где только что билось сердце другого мира.
Я медленно, с невероятным трудом повернула голову на подушке.
Белая стена, облупившаяся кое-где. Синие занавески вокруг койки. Капельница, входящая в мою левую руку — ту самую, на которой должно было быть кольцо. И экран. На нем прыгала зеленая линия, сопровождаемая тем самым, ненавистным писком .
Больница. Реанимация? Палата интенсивной терапии.
Слова ударили, как молотом по стеклу. Холодный, липкий ужас пополз из живота к горлу, сдавил грудную клетку. Нет. Нет, нет, НЕТ! Не может быть!
— Доченька? Алисочка? Ты… ты слышишь меня? — Тихий, дрожащий от слез, бесконечно родной голос. Настоящий.
Я отвела взгляд от монитора, чувствуя, как слезы жгут глаза. Рядом с койкой сидела женщина. Лицо осунувшееся, изможденное, с глубокими темными кругами под заплаканными глазами, но сейчас озаренное немыслимым облегчением и робкой надеждой. Мама. Моя настоящая мама. Та самая, что провожала в университет в тот день.
— Ма… ма… — хрип вырвался из моего пересохшего горла. Голос был чужим. Слабым. Разбитым.
— О, Господи! Доктор! Она пришла в себя! Алиса заговорила! Она узнала меня! — Мама вскочила, схватив мою руку (настоящую, холодную, без следов тепла Кайлена) и судорожно сжала ее. Ее ладонь была теплой, но это тепло было другим. Привычным. Земным. Чужим. Не то тепло, что согревало душу.
В дверь ворвался мужчина в белом халате — молодой, с усталыми, но внимательными глазами. За ним — медсестра с деловитым выражением лица.
— Алиса? Алиса, ты нас слышишь? — Доктор светил мне в глаза ярким фонариком. Я морщилась, отворачивалась, свет резал. — Отлично! Зрачковая реакция в норме. Как себя чувствуешь? Что последнее помнишь до пробуждения? — Его голос был профессионально-спокойным.
Что помнила? Все. Ледяные покои и смертельный холод. Его боль, пронзающую мою душу сквозь прикосновение. Его холодные руки, постепенно становившиеся теплыми под моим даром. Объятия на башне под багряным небом. Поцелуй. Его слова. Кольцо … Я судорожно посмотрела на свою левую руку. На пальце — только бледный след от капельницы и пластырь. Никакого мерцающего ободка.