— К…ай…лен… — прошептала я, отчаянно вглядываясь в лицо доктора, ища хоть искру понимания, признания. — Где… он? Эйриден… Замок… Я сказала «Да»… Кольцо… — Голос предательски дрожал.
Доктор и мама переглянулись. В их глазах читалась тревога, жалость и… смущение. Как перед человеком, говорящим на непонятном языке.
— Доченька, ты была без сознания очень долго, — тихо, с дрожью в голосе сказала мама, поглаживая мою руку. — Тяжелая черепно-мозговая травма. Кома. Почти три месяца . Врачи… врачи уже почти не надеялись. Тебе снились… очень яркие, очень сложные сны. Мозг создавал целые миры, чтобы справиться с травмой. Но ты дома , родная. С нами. С мамой и папой. Ты выжила. Ты вернулась. — Ее голос сорвался на последних словах, и она прижала мою руку к щеке, ее слезы были теплыми и невыносимо чужими.
Сны? Нет. Нет, это не мог быть сон! Слишком реально! Боль была настоящей! Любовь — всепоглощающей! Тепло его рук в последний миг — оно было осязаемым ! Писк монитора заглушал мои мысли, навязчиво возвращая к этой холодной, плоской реальности.
— Нет… — застонала я, пытаясь приподняться, но тело не слушалось, мышцы не держали. Слабость была иной — не от потери дара, а от долгого бездействия плоти. — Это не сон! Он… он ждет! Я обещала! Я должна вернуться! Он подумает, что я… — Комок подступил к горлу. Что я умерла у него на руках в момент наивысшего счастья. Что его надежда рухнула в тот самый миг, когда расцвела. Я бросила его. Бросила в кромешной тьме отчаяния.
Писк. Писк. Писк.
Звук монитора был как пытка. Он отсчитывал удары моего настоящего сердца в этом чужом, бездушном мире. Без него. Без его любви. Без того тепла, что стало моим воздухом. Без кольца, которое было символом всего, что я потеряла.
Тусклый свет лампы. Потолок с паутиной трещин. Запах больницы — хлорки и лекарств. Прикосновение мамы. Все это было реальным . Осязаемым. Но оно не значило ничего . Пустота внутри, оставшаяся после утраты дара, теперь разверзлась в бездонную пропасть от потери всего . Потери его . Потери целого мира, который был моим истинным домом, моей судьбой, смыслом моего существования. Я чувствовала себя призраком, заточенным в чужом теле.
Медсестра поправляла подушку, ее движения были профессионально-безличными. Мама шептала слова любви, ободрения, рассказывала, что папа вылетел из командировки, что скоро приедет, что друзья звонили… Доктор говорил что-то о долгой реабилитации, о необходимости заново учиться ходить, о работе с психологом, о том, что «посттравматические сны» могут еще долго беспокоить.
Но я не слышала. Я смотрела в потолок, сквозь него, в воображаемое небо Эйридена, где, возможно, стоял сейчас на башне одинокий Король с кольцом в руке и разбитым на тысячу осколков сердцем. Слезы текли по моим вискам, горячие и бесшумные, растворяясь в подушке.
Дни сливались в серую, мучительную вереницу. Реабилитация была адом. Заново учиться владеть своим телом — поднимать руку, сидеть, наконец, стоять у поручней, делать первые шаги, шатаясь, как пьяная. Каждое движение давалось с невероятным трудом. Физиотерапевты были терпеливы, но их оптимизм казался мне кощунством. Зачем учиться ходить здесь, если я бежала там? Зачем крепчать в этом мире, если мое сердце осталось в другом?
Родители были рядом. Папа примчался через два дня — седой, постаревший, плакал, обнимая меня, называя «солнышком». Их любовь была искренней, всепоглощающей, но она давила. Они так радовались моему «возвращению», что не видели — я не вернулась . Часть меня, самая главная, осталась там. Я была пустой оболочкой.
Психолог, милая женщина с мягким голосом, пыталась помочь. Говорила о посттравматическом синдроме, о сложных снах как механизме защиты психики. Предлагала рисовать «мир из снов», описывать его. Я пыталась. Рассказывала об Эйридене, о Вечной Зиме, о Кайлене, о его проклятии, о своем даре, о битве. Говорила на языке, который знала слишком хорошо для сна — описывала обычаи, детали быта, выражения лиц. Психолог слушала внимательно, делала записи, кивала.
— Очень детализированный мир, Алиса, — говорила она. — Очень богатый. Ваше сознание проделало колоссальную работу. Но важно понимать — это была защита . Пока тело боролось за жизнь, сознание создало параллельную реальность, где вы были сильной, нужной, любимой. Где вы могли спасти . Это распространенный феномен в случаях длительной комы.
— Но это было реально ! — спорила я, отчаянно чувствуя, как слова звучат безумно. — Я чувствовала холод! Боль! Его руки! Любовь! Это не мог быть сон!
— Ощущения во сне могут быть очень яркими, — мягко парировала психолог. — Мозг способен воспроизвести любые чувства. Даже боль. Даже любовь. Важно отделить этот прекрасный, целительный сон от реальности, в которой вы живы, здоровы, вас любят здесь .
Но как отделить? Как забыть его глаза? Его голос? Его последний поцелуй? Как забыть ощущение предназначения ? Я была Мостом . Мостом между жизнью и смертью. Я выполнила свою миссию — спасла Кайлена, сняла проклятие. И теперь… теперь я была выброшена за ненадобностью? Как использованный инструмент?
Однажды, когда медсестра меняла повязку на руке (последствия долгого лежания), я увидела шрам. Тонкий, белесый, едва заметный. На запястье. Там, где у Аннализы был шрам от детской оспы, о которой упоминал Эдгар. Я никогда не болела оспой. В этой жизни.
Другой раз, когда папа принес мне книгу стихов (пытаясь отвлечь), я машинально открыла ее на середине и прочла строчку на незнакомом языке. Потом осознала — это был стих о море, на языке Эйридена. Я поняла его. Бегло. Как родной. Папа удивленно поднял брови: «Что это за язык, солнышко? Выдуманный?»
Сны… они не прекращались. Но это были не обрывки. Это были окна . Я видела Марту, склонявшуюся над кроватью в моих покоях в замке. Видела ее слезы, слышала ее шепот: «Приди в себя, миледи… Его Величество так убивается…». Видела Эдгара, сидевшего у камина с опустевшим взглядом, сжимавшего в руке ту самую свистульку, что подарил мне после осады. И видела его . Кайлена. Он стоял у того же окна в башне, где сделал предложение. Но его лицо было каменным, глаза — пустыми, как в самые первые дни нашего знакомства. В руке он сжимал то самое кольцо. Он смотрел вдаль, но не видел возрождающегося города. Он видел только пустоту. Мою пустоту. Однажды ночью во сне я услышала его голос, тихий, надтреснутый, полный невыносимой боли: «Алиса… Аннализа… Где ты? Ты обещала…»
Я просыпалась в слезах, в холодном поту. Сердце бешено колотилось. Писк монитора в соседней палате (меня уже перевели в общую) звучал как приговор.
Выписали домой перед Новым годом. Я шла, опираясь на папу, ноги были ватными, мир вокруг — слишком ярким, шумным, чужим. Квартира пахла привычно — домашней едой, книгами, но для меня это был запах чужого гнезда. Моя комната… она казалась кукольной. Плакаты групп, учебники по медицине, ноутбук — все это принадлежало другой Алисе. Той, что умерла под колесами машины, спасая девочку.
Рождество и Новый год прошли как в тумане. Родители старались, украшали квартиру, готовили любимые блюда. Приходили друзья — радостные, взволнованные, говорили о том, как скучали, о планах на сессию, которую я «проспала». Я улыбалась, кивала, отвечала односложно. Внутри была ледяная пустыня. Я выполняла ритуалы жизни, но не жила. Без него. Без Кайлена. Мне была не нужна эта безопасная, серая реальность. Я тосковала по холоду прежних покоев, по треску камина в «наших» комнатах, по запаху снега и дыма над возрождающимся городом. По его теплым рукам.
Я была выброшенным инструментом, выполнившим свою функцию. Зачем ему теперь существование?
Шел январь. Город сковал лютый холод, невиданный за последние годы. Я начала понемногу выходить на прогулки — короткие, до ближайшего сквера. Доктор сказал, что движение необходимо. Родители сопровождали меня, но сегодня папа был на работе, а мама — в поликлинике. Я натянула теплую куртку, шапку, шарф (все казалось чужим), взяла трость и вышла одна. Мороз ударил по лицу, заставляя вздрогнуть. Воздух был колючим, чистым.
Я медленно шла по заснеженной аллее сквера. Был будний день, людей почти не было. Снег хрустел под ботинками. Ветви деревьев, покрытые инеем, сверкали в тусклом зимнем солнце. Красиво. Бездушно.
Я дошла до замерзшего пруда. Лед был толстым, темным, покрытым слоем снега. По краям, где летом рос камыш, теперь торчали сухие, обледеневшие стебли. Я остановилась, глядя на эту зимнюю картину. В Эйридене Вечная Зима отступила, а здесь… здесь она только набирала силу. Горькая ирония.
Мои глаза невольно упали на край пруда, где тонкий лед сходил на нет, обнажая небольшую промоину у старой бетонной плиты. Вода в ней была темной, почти черной. И в этой черной воде, как в кривом зеркале, отражалось серое небо, черные ветви деревьев… ия́. Бледное лицо в обрамлении шапки, огромные, пустые глаза.
Я смотрела на свое отражение, чувствуя знакомую горечь. Кто я? Алиса? Аннализа? Призрак между мирами? Вдруг… вода в промоине дернулась . Не от ветра. Как будто кто-то бросил камень в зеркальную гладь с другой стороны . Круги разошлись, искажая отражение.
И когда вода снова успокоилась… отражение изменилось.
Вместо моего лица в темной воде я увидела его . Кайлена. Не четко, как наяву, а словно сквозь толщу льда или туман. Но это был он . Его серебристо-серые глаза, полные нечеловеческой тоски и вопроса. Его черты, резкие и прекрасные. Он смотрел на меня . Не в пространство. Прямо на меня , сквозь границу миров, сквозь ледяное зеркало промоины.
Сердце остановилось, потом забилось с такой силой, что больно отдало в груди. Я вскрикнула, неосознанно сделав шаг вперед, к воде.