Время замедлилось до мучительной тягучести. Я увидела широко открытые, полные ужаса и непонимания глаза старика. Увидела, как ближайший стражник вскинул копье, не для помощи, а явно чтобы отшвырнуть помеху или прикончить ее до того, как она коснется королевского пути. Услышала сдавленный вскрик кого-то в толпе. Увидела, как меховой силуэт в колеснице даже не пошевелился, оставаясь безучастным ледяным идолом.
И во мне щелкнуло .
Не мысль. Не решение. Древний, глубинный инстинкт, выдолбленный годами учебы и работы в медицине. Инстинкт спасать. Он пересилил страх. Пересилил предупреждение Эдгара. Пересилил даже инстинкт самосохранения. Мое тело рванулось вперед само . Я выскочила из укрытия, сбивая с ног кого-то рядом, не видя ничего, кроме падающего старика и приближающихся копыт.
— Держись! — крикнула я, но голос сорвался в шепот от ужаса и нехватки воздуха.
Я бросилась вперед, скользя по льду, падая на колено, но уже хватая старика за плечи, за воротник его ветхой одежды. Тянула изо всех сил, отчаянно, чувствуя, как ледяное дыхание коней обжигает лицо, как тень колесницы накрывает нас. Я услышала яростное ржание и грубый окрик стражника. Что-то тяжелое и острое просвистело над головой — наверное, древко копья.
И тут случилось нечто, чего я абсолютно не ожидала. В суматохе, в отчаянной попытке вытащить старика и самой не потерять равновесие на скользком камне, я инстинктивно выбросила руку назад, ища опору. Моя ладонь, не глядя, нащупала что-то твердое, холодное и… движущееся. Я вцепилась в это мертвой хваткой, чтобы удержаться и сильнее дернуть старика.
Моя рука сомкнулась на чьем-то запястье. Запястье было узким, но невероятно сильным под слоем меха. И ледяным . Как будто я схватилась за кусок вечной мерзлоты, обернутый в бархат.
Я ждала боли. Ожидала, что страшный, обжигающий холод ворвется в меня по руке, сожжет кожу, заморозит кровь в жилах. Я ждала крика собственной плоти. Я ждала, что отдерну руку с обмороженными, почерневшими пальцами.
Но… ничего этого не произошло.
Был холод. Да. Пронзительный, глубокий, как погружение в арктический океан. Но он не жёг. Он не причинял боли. Он был… просто холодом. Как прикосновение к металлу на сильном морозе. Неприятно? Да. Шокирующе? Абсолютно. Но не больно. Не разрушительно.
И в этот же миг я почувствовала ответную реакцию. Человек, чье запястье я схватила, вздрогнул. Не просто вздрогнул — его тело напряглось, как тетива лука. Я ощутила это через прикосновение — волну шока , такой интенсивной, что она была почти физической. И… чего-то еще. Мимолетного. Эфемерного. Как будто на долю секунды этот всепоглощающий внутренний холод… дрогнул. Отступил на миллиметр. И на его место хлынуло… облегчение? Избавление от мучительной боли? Оно было таким мимолетным, таким слабым, что я могла принять его за плод своего испуганного воображения. Но оно было .
Я подняла голову.
Мои глаза встретились с его глазами.
Он стоял на подножке черной колесницы, наклонившись вперед, вероятно, когда стражник замахнулся копьем, открыл дверь, чтобы посмотреть получше на происходящее. Или, может, хотел остановить это все. Не важно. Он был здесь. Стоял на подножке, а я опиралась на его руку. Его лицо… Оно было нечеловечески красивым и столь же нечеловечески холодным. Резкие, благородные черты, будто высеченные из мрамора самым взыскательным скульптором. Бледная, почти фарфоровая кожа. Губы — тонкие, сжатые в ледяную складку недовольства и… шока? Но главное — глаза. Они были цвета зимнего неба перед бураном — бледно-серые, почти серебристые, с вкраплениями более темного, как сталь, оттенка. И в них не было ничего. Ни гнева, ни жестокости, которые приписывали ему слухи. Там была пустота. Глухая, бездонная, вечная пустота вечной мерзлоты. Или… нет? В тот миг, когда наши взгляды скрестились, в этой пустоте мелькнула искра. Искра абсолютного, оглушающего непонимания. Искра шока, зеркально отражающего мой собственный. И… что-то еще. Что-то глубоко спрятанное, дикое, почти испуганное. Как будто я не просто коснулась его руки, а ударила по открытой ране. Или… подала спасательный круг в ледяной пучине?
Этот взгляд длился мгновение. Меньше мгновения. Но он врезался в память навсегда.
Потом по моей руке с силой ударили. Я испуганно на автомате разжала свои пальцы. Огромная рука в кованой рукавице схватила меня за плечо и с силой отшвырнула назад, в толпу. Я вскрикнула от боли и неожиданности, споткнулась и упала на спину, на жесткий, холодный камень, прижимая к груди спасенного старика и свою драгоценную книжку. Воздух вырвался из легких.
— Не мешай королевскому пути, южная крыса! Не смей прикасаться к принцу! — проревел надо мной голос стражника. Его забрало было поднято, открывая жестокое, обмороженное лицо. Он занес руку, возможно для удара.
Я зажмурилась, ожидая боли.
Но ее не последовало. Вместо этого раздался голос. Тот самый. Голос, который должен был быть ледяным, бесстрастным. Но он прозвучал… резко. Сдавленно. Как будто говорящему перехватило дыхание.
— Хватит. Едем.
Всего два слова. Произнесенные без повышения тона. Но в них была такая сила приказа, такая ледяная, не терпящая возражений власть, что стражник мгновенно опустил руку, как ошпаренный. Он бросил на меня последний ненавидящий взгляд, плюнул на камни рядом и развернулся.
— Двинулись! — рявкнул он, вскакивая на коня.
Колесница тронулась. Ледяные кони понесли ее вперед. Я лежала на земле, дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, прижимая к себе перепуганного, бормочущего что-то невнятное старика. Я смотрела вслед удаляющемуся кортежу. На меховую фигуру в колеснице. Он уже сидел прямо, неподвижно, как и прежде. Но я знала . Я видела. На миг он перестал быть идолом. Он был… человеком. Потрясенным. Шокированным. Раненым?
Толпа начала шевелиться, как бы просыпаясь. Кто-то помог старику подняться. Кто-то пробормотал: «Повезло, старый, что живой». Кто-то бросил на меня странный взгляд — смесь страха и любопытства. Я встала на ноги, отряхивая снег и лед с платья. Моя правая рука… Она горела. Не от холода. От прикосновения. От того, что я ощутила. Холод принца был все еще на коже, как память. Но это не было больно. Это было… шрамом. Отметиной.
Я сжала ладонь в кулак. Ощущение было странным. Как будто моя рука теперь знала тайну. Тайну Ледяного Сердца. И эта тайна пугала меня до глубины души. Потому что предупреждение Эдгара теперь звучало по-новому. Я не просто могла «засветиться» своим даром. Я уже коснулась самого источника проклятия. И это касание… оно не прошло бесследно. Ни для него. Ни для меня.
Я судорожно вдохнула ледяной воздух, прижала книжку к груди, как щит, и, не глядя по сторонам, пустилась бежать обратно к «Замерзшему Фонтану». Мне нужно было спрятаться. Осмыслить. И понять, что же, черт возьми, только что произошло. И почему на моей ладони, несмотря на холод Эйриденхолда, все еще горело призрачное тепло от прикосновения к вечному льду.
6 глава
Три дня. Прошло три дня с той роковой встречи на заледенелой мостовой. Три дня, которые я прожила в состоянии сжатой пружины, в постоянном ожидании удара, который вот-вот должен был обрушиться. Три дня, когда ледяное прикосновение к запястью Принца Льда не сходило с моей кожи, как клеймо.
Предупреждение Эдгара теперь висело надо мной не просто как мрачное облако, а как дамоклов меч, уже занесенный для удара. Я нарушила его главное правило — «не светиться». Я не просто «светилась», я бросилась в самый эпицентр королевского внимания, под копыта ледяных коней и леденящий взгляд самого источника проклятия. И этот взгляд… эта искра шока и непонимания в бездонных серых глазах… Они преследовали меня во сне и наяву. Я знала , что это не конец. Значит ли это, что он почувствовал что-то в моем прикосновении? Не только отсутствие боли, но и… тот слабый отклик дара, который всегда сопровождал мои попытки помочь?
Эдгар стал моей тенью. Он почти не отпускал меня от себя, даже в лавку или в общую комнату постоялого двора спускался со мной вместе. Его лицо осунулось, глаза постоянно бегали, высматривая опасность. Он торговал свои ткани и пряности с лихорадочной поспешностью, явно стремясь поскорее распродать все и убраться из этого проклятого города. Но Вечная Зима диктовала свои цены и темпы; покупатели были скупы и нерешительны.
— Сегодня, наверное, последняя партия, — пробормотал он утром четвертого дня, завязывая тюк с ярко-красной южной шерстью. Его руки дрожали. — Продам хоть за полцены, но уедем. Сегодня же. После полудня.
Облегчение, сладкое и горькое одновременно, хлынуло мне в грудь. Уехать! Убраться подальше от этих ледяных башен, от этого всепроникающего страха, от памяти о тех глазах… Да, домой, в свой мир, я, возможно, уже не вернусь. Но в теле Аннализы, с ее отцом… это было лучшее, на что я могла надеяться. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, боясь сглазить хрупкую надежду.
— Ты останешься здесь, — приказал он строго, указывая на нашу каморку. — Запрись. Никому не открывай. Я вернусь быстро.
— Папа… — я хотела сказать что-то, предупредить о смутном предчувствии, но он уже хлопнул дверью, его шаги быстро затихли на лестнице.
Я осталась одна. В душной, холодной комнатке с одним крошечным заиндевевшим окном. Тишина давила. Я пыталась читать ту самую книжку со стихами, купленную у старухи. Строки о солнце и море казались теперь не просто чужими, а издевательски далекими, как сказка из другой вселенной. Я не могла сосредоточиться. Каждое движение за дверью — скрип половицы, голос хозяйки внизу — заставляло меня вздрагивать, сердце бешено колотиться. Я подошла к окну, стараясь разглядеть что-то сквозь ледяные узоры. Только серые силуэты домов, вечно падающий мелкий снежок и ощущение бесконечной, удушающей ловушки.
Именно тогда я услышала их. Шаги. Не обычные шаги постояльцев или слуг. Тяжелые, мерные, ритмичные. Металлический лязг — то ли доспехи, то ли оружие. И они приближались. По лестнице. Прямо к нашей двери.