у меня внутри лишь пропасти.
Только полости
в груди.
На Донском
Цари давно остались за чертой:
у времени свои круговороты.
Да и в помине нет планеты той,
где жили ожиданием охоты,
где были развлечением балы
(невинные, помещичьи проказы),
наполненные яствами столы
и наизусть заученные фразы.
Теперь мы все в столетии ином.
И лишь кресты надгробные и плиты
шуршаньем трав нам шепчут об одном:
«О Господи, неужто мы забыты?..»
И ничего уже не оправдать,
не воскресить, не воссоздать словами.
Лишь времени чарующая гладь
зияет, словно пропасть, между нами.
И нам – с несметной нашей суетой –
не разгадать их тайну мирозданья.
И в суетный наш век из жизни той
доносится лишь музыка молчанья.
«А любовь принесу только сыну…»
А любовь принесу только сыну,
а мечту принесу только маме,
потому что по плоти едины,
потому что и верили сами
в быстротечную рыжую осень,
в ту, которая соединяет,
и уже никуда не уносит,
и уже ничего не узнает.
Только будут все тёмные ели,
только будут все бледные звёзды
и в саду, на веранде, качели,
и уже нам не слышимый
поезд.
Вятке
Не сумею уже возвратиться
в город мой,
быстротечный и ленный,
где событием кажется птица,
что уселась на каменных стенах
белой церкви,
где тихая речка
огибает колдобины парка.
И не встретишь ты здесь человечка,
чтоб тебе его было не жалко.
Бесконечные сумки, пакеты,
по карманам – заклёпки да крышки…
Он живёт, будто не было лета,
будто выпал из чеховской книжки.
Всё о чём-то своём рассуждает.
Да, мечтал… Но теперь не мечтает.
В этом городе тянет ко сну –
так случилось –
саму тишину.
Маме
Обними меня, мама!
Так долго хотелось тепла
И хотя бы такого,
пустого, забытого дома,
где играют лучи
на прохладной эмали стола
и где вещи уже
не равняются слову
«знакомо».
Обними меня, мама!
Я долго брела в темноте.
Были люди не те,
и дороги пустынные были.
Мы остались вдвоём
на холодном и белом холсте.
А что было за ним?..
Ничего… Мы забыли…
Забыли…
«И спит Господь…»
И спит Господь,
всё крепче, слаще спит,
и, как его ни молишь,
не услышит.
Порой кричат:
«Смотрите, он не дышит!» –
но спит Господь.
Как сладко спит Господь.
VII. Войне 15-го года
Войне 15-го года
Об этом много,
но молчать нельзя.
Всех чаще мы в себе не замечаем
черты,
в душе которые сличаем
с понятием «бездушности».
Скользя
по белым спинам
стройных мостовых,
по мирным кораблям,
по старым паркам,
мы так спешим
скорей не слышать их,
попавших в ад
или в земную варку
военных действий.
Выдохся пилот,
в себе храня мультяшную картину:
вот мост,
вот – по нему народ
идёт,
вот – мост сгорел
почти наполовину.
Устал районный доктор,
нездоров.
Так много ран
лечил он этим летом.
Устал таксист:
не замечая кровь,
везёт убийц,
не думая об этом.
И мы теперь молчим про ту войну,
где брат на брата на окрайне света –
Укра́ине.
Мы все за тишину,
за ощущенье радости и света.
Вздыхаем тихо: «Это ж не у нас!
Давно уже чужая – Украина!»
Так и фашист смотрел,
не пряча глаз,
им,
в лагерь смерти
уходящим,
в спины.
Охранник так
в Майданек загонял,
не думая,
что это преступленье.
«Обычный человек, –
он рассуждал, –
не вправе изменить
ничьё решенье!»
Спешил домой,
вино с друзьями пил,
ласкал жену,
детишкам изумлялся
а изумляясь,
даже улыбался,
а скольких он убил –
уже забыл.
Вот так и мы:
едим, смеёмся, пьём,
в кино, в театры ходим,
в гости к маме
И верим мы,
что не решаем сами,
как мы живём
и для чего живём.
Всего верней
не слышать и не знать,
о том не думать,
не мечтать об этом,
всё сложное
оставить под запретом,
а жизнь такой,
как дали,
принимать.
В посёлке под именем Счастье
В посёлке под именем Счастье,
в украинской тихой дыре
не люди – а чёрные власти,
устроили бой во дворе.
Устроили крики и споры,
и в мир, где война не жила,
вошли пулемёты, моторы,
дыхание пушек с утра.
«Со Счастьем беды не случится!»,
но всё же случилась беда,
И плохо сегодня мне спится,
и холодно, как никогда.
Всё видится: в зареве сонном,
за избами,
в дикой глуши,
как бьются они обречённо
за хлюпкие жизни гроши,
как плачут – из дома уходят
(я горе их слышу и тут!),
как места себе не находят
от этих печальных минут.
Мне стыдно сидеть здесь без дела,
на звёздное небо смотреть.
Я с ними сегодня б хотела
увидеть и горе, и смерть.
В посёлке под именем Счастье
нет больше счастливых минут.
Неважно, какие там власти,
какие – к рассвету придут,
какие там танки, гранаты,
но страшно: не создан запрет
на то, чтоб стреляли солдаты
за целые тысячи лет.
И радость становится тенью,
и зависть поёт соловьём.
И нет нам на небе прощенья:
как жили мы – так и живём.
Тишины…
А. Блоку
Александр Александрович,
снова пребуду я с Вами!
Выпит чай, и стихи
точно умерли,
в горле ни зги.
Отравилась я, что ли,
сегодня своими стихами?
Точно тучи бредут надо мною
и бродят круги.
Александр Александрович,
сложно теперь не заметить,
если что-то случится,
спешу не к любимым,
а к Вам.
Там, за синей горой,
этой ночью свирепствует ветер
и задумчивый ливень
гремит и гремит по гробам.
Не о том я сегодня…
Всё призрачно стало
и больно!
Там уходят солдаты,
там женщин с детишками бьют.
Там в кощунственный бред
каждый миг превращают невольно
все возможности светлых
и самых счастливых
минут.
Александр Александрович,
кончен век страшный,
двадцатый…
Мир не сделался проще.
В нём прежний живёт человек.
На полях – колеи,
в деревнях – те же серые хаты,
и безмолвие тел
обрамляет созвучие рек.
Жизнь – война. В ней, увы,
кто воюет,
тот чаще и правит!..
Александр Александрович,
помните боль той войны?..
Александр Александрович
тихо над бездной
вздыхает,
за Андреем Андреичем
просит её:
«Тишины!»
VIII. Ты – знай
«Ты можешь что угодно говорить!..»
Ты можешь что угодно говорить!
Со мной о чём угодно можешь спорить!
Одно не смеешь только – не любить
и никогда меня не беспокоить!
Мне наплевать на все твои грехи,
долги, измены, совести уродство,
на все твои запреты и замки,
на все твои судейства-пароходства,
на белый лист, что на твоей стене
заплаткою в давно остывшем доме,
и на трамваи, что плывут в окне,
и на Москву, что блещет на ладони.
Мне наплевать на то, что ты жесток,
что не такой, как все, солидной масти.
Меня пьянит твой внутренний восторг,
твоё неописуемое счастье,
верней,
уменье жить со всем в ладу
(скрипят в пустынном доме половицы),
бродить холодной ночью на ветру
не потому, что ты сумел влюбиться,
а просто
наслаждаясь тишиной,
круженьем улиц, жаждущих рассвета.
Мне только жаль, что это не со мной,
вернее, мне совсем неважно это.
Но точно знаю: жить хочу, как все