чтоб дать судьбе возможность сжиться:
твоей судьбе – с моей судьбой,
чтоб смог ты заново влюбиться
в мой взгляд, а я –
в характер твой.
Неотвратимое
Рука в руке,
да только всё не впрок:
не выпадет нам больше повстречаться.
Бьёт времени трагический звонок,
и бесполезно в губы целоваться.
Сегодня пуще прежнего молчу,
не обвиненья и не уверенья…
Я этой ночью подарить хочу
как амулет тебе стихотворенье.
Пускай оно мой нежный пыл хранит,
и дразнит пусть тебя, и согревает,
стихотворенье пусть переживает
всё,
что во мне к рассвету
замолчит.
Иди к другой,
а хочешь – так к другим,
но правда остаётся неизменной:
один во все века,
во всей Вселенной
ты был мне нужен,
важен
и любим.
«Мне хочется верить в тебя до последнего “nicht”…»
Мне хочется верить в тебя до последнего «nicht»,
до маленькой чёрточки вещего самообмана,
мне хочется знать, что ночами бушующих вихрь
ноябрьских ветров не развеет обрывки тумана.
Под ними скрываются чёрные лужи дождя.
В тех лужах – трава, что на гибель посмела родиться.
Мне хочется верить, что в дом мой однажды войдя,
ты будешь не тем, кто, приблизившись, вновь отдалится.
Что эта трава из улыбок, признаний и слёз,
из терпких «прости!»
и доверчивых «ладно…», «до встречи!..» –
из тонких ростков разовьётся когда-то всерьёз
и вдруг превратится в волшебный и праздничный вечер.
Да, я загадала, что вырастет, вырастет сад,
что лето настанет, пускай за окошком метели.
Ещё я хочу, чтоб ты тоже был этому рад:
что наши сердца от ноябрьских ветров уцелели.
«Ухожу!..»
Ухожу!..
Мне не надо любви
и забот твоих больше не надо.
Что угодно теперь говори –
я всему и покорна,
и рада.
Точно листья опали слова,
и как ветки топорщатся руки.
Опустела моя голова.
Не слова во мне больше, а звуки.
Я под вечер оставлю авто,
заварю чёрный кофе…
Не то!..
Я под вечер,
вернувшись домой,
в шаль закутаюсь,
словно зимой,
не раздевшись,
улягусь в кровать –
так удобнее переживать.
Точно в детстве
о кукле старинной,
что осталась в пыли
магазинной.
«Руки даны…»
Руки даны,
чтобы греть,
губы – чтоб в ямки вдаваться,
чтоб глубиной наслаждаться,
кожи исследуя твердь.
Ноги – чтоб были корнями!
(В землю врастающий столб!)
Плечи – чтоб были тенями,
падающими
на стол.
За плечами твоими
розовость старых стен,
за плечами твоими
гул городов, измен,
женщин, гладивших руки,
сходивших в ночи с ума.
Так когда-то сходила
с ума по тебе
сама.
А теперь – только вечер
и розовость старых стен,
руки, губы и речи
всей прежней тоске
взамен,
чудо-выспанность кожи,
усталость моей души.
Свет потушен в прихожей.
Теперь и меня
туши.
IX. Поэтический серпантин
«Кому теперь нужны мои стишочки…»
Кому теперь нужны мои стишочки,
мои детишки, видевшие ад?
Я им сошью крылатые сорочки, –
и пусть
они по облаку летят.
У них в глазах такое огорченье!..
Но что поделать?.. Лопнула струна!..
Я им сошью сорочки в воскресенье,
когда уйду на озеро
одна.
Я их пущу туда, где между строчек
читают боги, ангелы поют.
А на земле оставлю сотни точек
и сотни восхитительных минут.
Анне Ахматовой
«Что ты молчишь…»
Что ты молчишь,
в глаза взирая, Анна;
неужто там тебе ещё больней
лежать
на серой паперти дивана
и коротать
остаток сонных дней?!
Неужто там тебя за всё простили
твой муж,
твой сын
и воинство твоё?!
И так тревогу в сердце погасили,
что даже больше
не слыхать её?
Ох, Анна, Анна!.. Где твоя обитель
и розы чайной терпкие цветы?
Ты, как Нева,
стоишь теперь в граните,
но никогда теперь не станешь ты
покорной ланью
для досужих сплетен,
сусальностью – для лживых языков.
Скажи мне, Анна, как доносит ветер
к тебе с «Крестов»
тюремный лязг
замков?
Не вздрагиваешь ли
в граните, словно
очнулись руки?!
Не звенит строка?!
Здесь на тебя
легко и обречённо
глядит, как вечность,
сонная река.
«Что тебе этот лёд оправданий?..»
Что тебе этот лёд оправданий?!
Ты закончила с жизнью игру.
Как на ко́нях на сером диване –
там летишь и паришь на ветру.
Поутру,
жёлтый дом вспоминая,
вдоль Фонтанки
спускаешься вниз,
и глядят в тебя бездна немая
и нависший над домом карниз.
В Летний сад беспокойно и стойко
тихо входишь и розу берёшь
у того, кто не любит нисколько
(в нём и прежнем любви не найдёшь).
Но тебя здесь пленяло другое.
(И другое пленяет теперь.)
Царство радости, царство покоя
и раскрытая
в прошлое
дверь.
«Там, вдали, плывут неторопливо…»
Там, вдали, плывут неторопливо
по Неве всё те же корабли.
На земле ты многое любила.
Многих ли ты любишь без земли?
И когда взлетают самолёты
над твоей Фонтанкою-рекой,
смотришь в небо, долго ждёшь кого-то,
поправляешь волосы рукой,
к дому прижимаешься щекой.
И пускай тебя уже не встретят
ни твой клён,
ни дом,
ни сын,
ни муж…
Здесь остался только чёрный ветер
грохотать по недрам
сонных душ.
Всё, что было
для тебя дороже
солнца,
жизнь низринула,
дробя.
Почему я,
Анна, так похожа,
так теперь похожа
на тебя?!
Один разговор
«Ты думаешь, стихи приходят в срок?..»
Ты думаешь, стихи приходят в срок?!
Они в меня врываются,
как бог!
Неважно: где рука, а где нога,
не будут ждать заветного звонка.
Зачем приходят?..
Знают лишь они,
но ты в меня, как в книгу, загляни.
Вот видишь – дом, вокруг цветы, поля…
А дальше?.. Опустелая земля.
А дальше?.. В старом реденьком лесу
корзинку с красной ягодой несу.
И бродит в том лесу счастливый дед.
И светит в том лесу счастливый свет.
А хочешь, на странице 35
меня своей любимой повстречать?
Когда же на странице 23,
то я на ней там девочкой, смотри!..
А видишь, эти рытвинки обид?..
Да ты не смейся!.. До сих пор болит…
Пусть их чужая сделала рука,
ты в руку ту вглядись издалека
и водами души своей родной
всю горечь ран
и боль мою
омой!
«Но ты уходишь!.. Страшен мой итог!..»
Но ты уходишь!.. Страшен мой итог!
Сама себя не мыслю от тоски!
Тебя, как странно, но пугает Бог.
Сказал: «Тебе важней всего – стихи!..»
И я пытаюсь книгу закрывать –
зачем она, раз некому смотреть? –
но начинает в книге оживать
всё прежнее, что превратилось
в твердь.
И вот уже печальные стихи
описывать готовы дом, уют…
Ещё?..
Как были ночи коротки.
Ещё?..
Как в небе ангелы поют.
И деда…
(Строчки строги и просты.)
Как я за ним брела тогда в лесу…
Ещё?..
Тебя, в ком столько пустоты,
что больше столько не перенесу.
Портрету Лермонтова
«И кто бы знал, что так замкнётся круг?..»
И кто бы знал, что так замкнётся круг?!
Любимый внук… В дому рождённый гений…
В изломе лба и горделивых рук
есть двадцать шесть
надписанных
ступеней.
Есть двадцать шесть
внушительных
шагов,
а дальше –
колыхание над бездной.
Есть – полчище
написанных стихов
про темноту, про сон,
про дар чудесный.
Но есть и он,
дуэль сокрывший куст,
(вблизи – Машук,
вдали – герой Эльбрус).
…И белая дрожащая рука
лежит на нервной паперти
курка.
«И кто бы знал…»
И кто бы знал,
кто б выдумал судьбу
такую,
что тебе далась с наскоку?
Поймал,
как будто лошадь на бегу.
Поймал, смеясь,
и устремился
к Богу.
Чего там Пушкин, будущий Толстой,
далекий Фет?..
С тобой, я знаю, Рыжий
Борис
ведёт созвучия бесед
в самом аду,
а может,
даже ниже,
в той сердцевине вечности и сна,
энергии и бесконечной жизни…
У вас в миру одна была весна,
одна любовь и ненависть к отчизне,
и к мертвечине всех счастливых слов,
всех радостей, к земным сведённых срокам.
Зачем любовь – когда мертва любовь,
когда мы между дьяволом и Богом?
Я знаю,
в вашем раевом аду
и в адовом
подобострастном рае
я вас вдвоём когда-нибудь найду,
но, изумившись,
тут же
потеряю.