Всё больше манят пропасти аллей
и в жёлтый цвет окрашенные рощи.
Вдоль по Фонтанке,
мимо арок,
вниз;
вдаль от сует
шипящего проспекта.
(Мне виделся
в забытых рощах
принц,
теперь – шуршанье
золота и ветра.)
Кто остановит, и поможет кто,
когда душа, не смевшая родиться,
шагает в глушь в захлопнутом пальто?
Ей не нужны ни города, ни лица.
Душа молчит… Ей сладостно молчать…
Прозрение нежданного покоя…
Я мокрый гравий трогаю рукою.
Я ощущаю времени печать
на лёгкой ямке в середине лба,
в тревоге глаз, в отчаяньи сознанья,
что не нужны уже ничьи признанья
и что неважно: выведет судьба
в одну ли из тоскующих аллей
или опять в брожение проспекта.
Во мне галдят шум времени и ветра,
и, Господи, чем дальше – тем слышней.
«Я устала быть бабой гламурной…»
Я устала быть бабой гламурной.
Я скажу даже чуточку боле:
мои красные ногти и пудра –
это признак не глупости – боли.
Моя чёлка с извилистой кромкой –
жёсткий след
от чужих властолюбий.
Моя вечная тяга к потёмкам
меня вскоре возьмёт
и погубит.
И долой
все паденья и взлёты,
все мои
«Мой прекрасный!..», «До встречи!..».
Жизнь такие даёт повороты:
не захочешь –
запомнишь навечно.
Жизнь такие даёт развороты,
что себя,
точно старую куклу,
ощущаешь вдруг за поворотом
в ожидании сотого дубля.
А когда меня больше не видят
ни толпа, ни родные в кавычках,
начинаю себя ненавидеть,
вытекая из рамок привычных.
Надеваю пальто потусклее,
шарф на шею – тяжёлый и грубый, –
и иду по пустынным аллеям –
не на прежние встречи
и в клубы.
Мне так страшно!.. Так грубо!.. Так больно!..
Впрочем, хватит об этом… Довольно…
Ни к чему мне теперь перемены!
Снова в жизни,
как в облаке сцены,
я играю гламурную бабу.
До весны доиграть бы
хотя бы!
«Что-то сил во мне не осталось…»
Что-то сил во мне не осталось;
то ли тянет ко сну усталость,
то ли тёмная муть дождя
болью трогает,
уходя?
Вдоль бульваров спешат машины.
По бульварам гуляют люди…
А мне холодно без причины,
будто жизни уже
не будет,
будто всё во мне затерялось…
Сон – бульвары, машины, люди…
У меня такая усталость,
что усталей уже не будет.
Только знаю:
вдоль веток длинных
вновь появится жёлтый лучик.
Это значит: необходимый
в жизни вновь
подвернётся случай
улыбнуться весенним паркам,
одуванчику с рыжей чёлкой
и пойти на прогулку с папой,
так, как будто ещё девчонкой.
Только жаль, что закрою веки –
вижу папу вновь молодого,
а в весеннем и пёстром свете –
подуставшего и седого.
Только жаль,
что судьбы в начале
мы уже никогда не будем,
что никто в ней свои печали
не омоет и не искупит.
Оттого и грущу напрасно,
оттого и грущу несмело.
День пришёл – молодой и ясный.
Я не знаю, что с ним мне делать.
«И дом…»
И дом
бесконечно пуст!
И лист
бесконечно бел!
А мне не хватает
чувств
для всех накипевших
дел!
Я сильная –
мне силы не хватает!
Я храбрая –
мне б храбрости чуток!
В меня, как в землю грешную, врастает
отчаянья стремительный росток.
Любимые,
мою спасите душу:
быть может, что жива ещё душа!
Любимые
меня устали слушать…
Я без души им стала хороша.
Друзья, прошу,
хоть вы меня спасите:
безмолвны звуки сердца моего.
Я слышу плач, –
и вы меня простите –
уже не ощущаю ничего.
Судьбу молю,
чтоб справились с задачей,
из чёрных лап чтоб вырвала меня.
Судьба сидит в углу и горько плачет,
фортуну, рок и замысел кляня.
Оксюморон
И все они пришли, чтобы расстаться.
Довольно грусть любовью оттенять.
Я научилась счастья не бояться.
Я научилась горе принимать.
Я каждому протягиваю руку,
не оттого, что лжива и легка,
а просто сразу верую в разлуку
и в боль у беззащитного виска.
А день?.. Его, как есть, но принимаю,
без всяческих сомнений и обид,
совсем чужих, как близких, обнимая,
гляжу всё той же девочкой на вид.
Но кто бы знал, кто б выдумал – как много
теперь во мне пустынных, чёрных лет.
Кому лишь образ то,
что жизнь – дорога,
что повторенья у дороги нет.
А мне – так правда. Точно лента – мчится…
И я, уже не веруя в себя,
прошу мне дать, мой Боже, научиться
прощать – прощаясь, и любить – любя.
«Просто так начинается осень…»
Просто так начинается осень –
беспардонно, легко, свысока.
И деревьев холодная проседь
мне теперь открывает века.
Те же сосны, и те же осины.
А машины – что призраки дней.
Я рисую сегодня картины
из несбывшейся жизни моей.
Я рисую равнины и парки,
полускаты, деревья, дома,
а ещё – две огромные арки,
от которых сходили с ума…
Целовались на фоне заката,
обнимались в желанной тени…
(Смотрят окна светло, виновато,
виновато мерцают огни.)
Это позже… А ранее?.. С мамой
шла домой среди сосен и крыш,
а ещё – с одноклассницей Жанной
уносилась в озёрную тишь.
Эти лица с тревогой рисую.
(Блекнет памяти бронзовый свет.)
Я по ним каждый вечер тоскую,
вспоминаю их в каждый рассвет.
Пусть летит оно, время минучее,
но, как прежде, – и в этом беда –
светят лица их, самые лучшие.
Их уже не вернуть, ни-ког-да.
…В чем оно, наше счастье случайное?
Может, в хмурой природы красе?
Может, даже в глубоком отчаяньи,
когда радости вымерли все?
Но когда мы рисуем картину,
мы с картиной вздыхаем светлей.
В эту осень я встретила зиму
в чёрных прорезях жёлтых аллей.
Не так!
«Когда же стерпится,
так слюбится!» –
твердила мама, вторил дед,
а мне порою ночью чудится
их светлый взгляд…
И мой сосед,
с которым столько поздним вечером,
в подъездной спорили пыли:
решали судьбы человечьи
и то, что виделось вдали.
…Кино, Москва ему мерещились,
и мне мерещилось кино,
и быть его любимой женщиной,
и с ним повсюду заодно,
но угодил сосед нечаянно
в наркологический барак.
А дальше?.. Он твердил отчаянно,
что всё не то,
что всё не так.
Повесился на старой лесенке
мной облюбованный сосед,
ему вослед слагала песенки,
что счастья нет
и жизни нет.
Твердила мама: «Всё забудется!»,
и дед ей вторил: «Заживёт!..
В такие годы проще любится!
И с новым сердце запоёт».
И было всё, как и обещано,
но вот закончилась игра,
уехал новый с новой женщиной,
и эта песенка стара!
И покидая дом, где дедушка
и мама учат наугад,
я оставалась тихой девочкой
десятилетия подряд.
Как жаль, – бредя сегодня вечером,
я понимаю: жизнь – пустяк!
Так много было в ней намечено,
но только вышло всё не так.
Теперь что стерпится – не слюбится.
(И раны старой не забыть!)
Как жаль, что ничего не сбудется
и снова маленькой не быть.
«Как мало нам надо для счастья…»
Как мало нам надо для счастья:
всего только несколько слов,
всего только чьё-то участье,
и ты уже к счастью готов.
Как много нам надо для счастья:
людской непритворной любви
людского простого участья
и доброго слова «Живи!».
XII. Две встречи
Маленькое признание
Что без тебя Москва?
Что Петербург?
…Соединенье чуждых сердцу рук.
Обледененье пропасти листа
и мира, где зияет
пустота.
Незаполнима бременем стихов,