лько услышал его имя в ходе телерепортажей об ограблении. И теперь предстояло добавить к этой распухающей подшивке досье на Юджина Эндрю Проскера, адвоката.
Адвоката Гринвуда. Досье живописало пятидесятитрехлетнего юриста, обладателя офиса в просевшем здании ближе к окраине и судам, а также обширного дома, расположенного на нескольких поросших леском акрах земли в исключительно дорогой и элитной части Коннектикута. Ю. Эндрю Проскер, как он сам себя называл, имел все атрибуты богатого человека, включая конюшню на двух скаковых лошадей на Лонг-Айленде, совладельцем которых он являлся, и блондинку-любовницу в квартире на Восточной Шестьдесят Третьей улице, которой, как он думал, владел только он один. В здании Криминального суда он имел репутацию сомнительной честности, и его клиенты обычно относились к числу пользующихся наиболее дурной славой, но ни одна официальная жалоба на него ни разу не была подана, так что в пределах неких специфических границ он мог казаться заслуживающим доверия. Как якобы сказал о Проскере один из его бывших клиентов: «Я спокойно оставлю Энди на целую ночь один на один с собственной сестрой, если у нее при себе будет не больше шестнадцати центов».
Три имевшиеся в досье фотографии изображали мордастенького человечка с брюшком и неопределенной бодренькой улыбкой, которая как бы предполагала некоторую вялость ума и тела. Глаза на всех фотографиях были слишком затенены для того, чтобы ясно разглядеть их выражение. Было трудно совместить эту радостно-счастливую улыбку оказавшегося на воле школьника с фактами, изложенными в досье.
Досье майору доставляли удовольствие. Он любил прикасаться к ним, перекладывать их с места на место, перечитывать находящиеся в них документы, изучать фотографии. Это давало ему ощущение прочности, солидности, ощущение того, что он занимается знакомым и понятным ему делом.
Секретарь, от очков которого отражался свет, открыл дверь и доложил:
— К вам два джентльмена, сэр. Мистер Дортмундер и мистер Келп.
Майор спрятал досье в ящик стола:
— Проводите их сюда.
Келп не показался изменившимся, когда он немного развязно вошел в кабинет, но Дортмундер выглядел еще более худым и усталым, чем раньше.
— Вот, я привел его.
— Я вижу, — майор поднялся из-за стола. — Приятно видеть вас снова. — Ему хотелось бы знать, должен ли он протянуть им руку.
— Надеюсь, что приятно, — пробормотал Дортмундер. Он ничем не показал, что ждет пожатия руки.
— Келп говорит, что у нас еще есть шансы.
— Более, нежели мы предвидели, — сказал майор.
Келп и Дортмундер устроились на стульях, так что и майор снова смог сесть за письменный стол.
— Честно говоря, я подозревал, что вы взяли изумруд себе.
— Изумруд мне не нужен, — сказал Дортмундер. — Но я бы принял немного «бурбона».
Майор был обескуражен.
— Разумеется, — засуетился он. — Келп, а вы?
— Не люблю смотреть, как человек пьет в одиночку, — сказал Келп. — И оба мы любим, чтобы было немножко льда.
Майор собрался позвонить своему секретарю, но тут дверь открылась, вошел секретарь и произнес:
— Сэр, там мистер Проскер.
— Спросите, что он будет пить, — сказал майор.
— Простите, сэр?…
— «Бурбон» со льдом для этих двух джентльменов, — сказал майор, — крепкий «скоч» с водой для меня.
— Да, сэр.
— И просите мистера Проскера сюда.
— Да, сэр.
Секретарь исчез, и майор услышал за дверью его голос:
— Джек Дэниэлс!
Майор хотел было заглянуть в свое досье, но вспомнил, что «Джек Дэниэлс» — это сорт американского виски.
Мгновением позже, широко шагая, вошел Проскер с атташе-кейсом в руке.
— Джентльмены, я задержался. Надеюсь, это не займет много времени. Я так понимаю, что вы — майор Айко.
— Мистер Проскер, — майор поднялся и пожал протянутую юристом руку. Он узнал Проскера по фотографиям из досье, но сейчас он увидел то, что фотографии так и не смогли отразить, тот мост, который был перекинут через пропасть между легкомысленной внешностью Проскера и его полным риска послужным списком. Этим мостом были глаза Проскера. Его рот смеялся, и произносил слова, и убаюкивал всех, но глаза сидели в глубине и наблюдали, и никак не комментировали происходящее.
Майор представил всех присутствующих, и Проскер вручил Дортмундеру и Келпу свои визитные карточки, приговаривая: «На случай, если я когда-нибудь понадоблюсь, хотя, конечно, все мы надеемся, что до этого не дойдет». И хихикнул, и подмигнул. Потом они все снова уселись и как раз собрались приступить к делу, когда вернулся секретарь с напитками на подносе. В конце концов справились и с этим, секретарь удалился, дверь была закрыта, и Проскер сказал:
— Джентльмены, я редко даю своим клиентам совет, который нельзя найти в книгах по юриспруденции, но в случае с вашим другом Гринвудом сделал исключение. «Алан, — сказал я, — мой вам совет — связать веревку из простыней и что есть сил уносить отсюда ноги», Джентльмены, Гринвуда поймали с поличным, что называется, взяли тепленьким. Они не нашли у него этого вашего изумруда, но им ничего такого и не нужно. Он бегал по Колизею в форме охранника и был опознан полудюжиной настоящих охранников как человек, находившийся с Изумрудом Талабво в момент ограбления. Они прихватили Гринвуда готовеньким, и я ничего не смогу сделать для него, что я ему и сказал. Его единственная надежда — покинуть его теперешнее помещение.
— Что слышно об изумруде? — спросил Дортмундер.
Проскер развел руками:
— Он говорит, что в этом смысле ему удалось выйти из положения. Он говорит, что ваш коллега Чефвик отдал камень ему и что он спрятал его прежде, чем его схватили, и еще он говорит, что теперь камушек спрятан в надежном месте, о котором никто, кроме него, не знает.
Дортмундер сказал:
— Уговор такой — мы вытаскиваем его из тюрьмы, и он вручает нам изумруд, чтобы все получили то, что было положено.
— Абсолютно верно.
— И вы будете посредником.
Проскер улыбнулся.
— В определенных пределах, — сказал он. — Я ведь должен оградить себя.
— Зачем?
— Зачем? Затем, что я не хочу, чтобы меня арестовали, я не хочу, чтобы меня лишили звания адвоката, я не хочу занимать камеру рядом с Гринвудом.
Дортмундер покачал головой.
— Нет, я имею в виду, зачем бы вам вообще быть этим посредником? Зачем хотя бы на дюйм высовывать голову?
— О да! — улыбка Проскера сделалась скромной. — Каждый делает то, что может для своего клиента. И конечно, если вы в самом деле спасете юного Гринвуда, он сумеет значительно больше заплатить по законному счету, не так ли?
— В некотором роде по незаконному счету на этот раз, — сказал Келп и хохотнул.
Дортмундер повернулся к майору.
— И мы снова начинаем получать зарплату, верно?
Майор неохотно кивнул.
— Это становится более дорогостоящим, чем я рассчитывал, — сказал он, — но, по-видимому, я должен продолжать начатое.
— Не напрягайтесь так, майор, — посоветовал Дортмундер.
Майор с натянутой улыбкой заметил:
— Вы, Дортмундер, вероятно, не в курсе того, что Талабво не слишком богатая страна. Наш валовой национальный продукт только недавно перевалил за двенадцать миллионов долларов. Мы не можем поддерживать иностранных преступников так, как это делают некоторые другие державы.
Дортмундер ощерился:
— Какие это державы, майор?
— Я не уточняю…
— И все-таки, на что вы намекаете, майор?
— Ну, ну, — сказал Проскер снисходительным тоном, — давайте обойдемся без демонстрации национализма. Я убежден, что каждый из нас по-своему патриот, но в данный момент важны Алан Гринвуд и Изумруд Талабво. У меня тут есть кое-что… — Он взял свой атташе-кейс, положил к себе на колени, щелкнул замками и поднял крышку. — Кому это передать, вам, Дортмундер?
— А что там у вас?
— Несколько внутренних планов тюрьмы, выполненных Гринвудом. Несколько фотографий, которые сделал я сам. Листок с предложениями Гринвуда, касающимися передвижений охраны, и тому подобное, — Проскер вытащил из атташе-кейса три пухлых конверта и подал их Дортмундеру.
После этого еще немного поболтали, большей частью, чтобы убить время, пока не кончатся напитки, а потом все встали и пожали друг другу руки. Майор Айко остался наконец один в своем кабинете и стал пожевывать щеку, что он частенько делал, когда был зол на себя или обеспокоен.
Сейчас он был и зол на себя, и обеспокоен. Как мог он допустить такую промашку — сказать при Дортмундере, насколько бедна Талабво. В тот момент Дортмундера отвлек шовинизм, но не припомнит ли он это заявление после и не начнет ли складывать два и два?
Майор подошел к окну и взглянул на Пятую авеню и парк. Обычно этот вид доставлял ему удовольствие, хотя бы знанием того, насколько дорогим этот вид был и как много людей в мире, вероятно, не могут себе позволить созерцать подобные картины, но в данный момент майор был слишком обеспокоен, чтобы эгоистически наслаждаться удовольствиями. Он видел, как Келп, Проскер и Дортмундер вышли из здания, как рассмеялся Проскер, как все они пожали друг другу руки, видел, как Проскер поймал такси, сел в него и уехал, видел, как Дортмундер и Келп пересекли улицу и вошли в парк. Они медленно удалялись по утрамбованной дорожке, Дортмундер нес три больших конверта в левой руке. Майор Айко смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида.
3
— Симпатичное местечко, — сказал Келп.
— Неплохое, — признал Дортмундер. Он закрыл дверь и сунул ключ в карман.
Оно действительно было неплохим. Оно было много лучше, чем в Трентоне. Эта квартирка на Западной Семьдесят Четвертой улице в полуквартале от парка была большим шагом вперед по сравнению с комнатой в Трентоне.
Начать с того, что здесь не было никакой кровати. Комната в Трентоне была вдвое меньше этой, и в имевшемся там пространстве доминировала тяжелая старая медная кровать с выцветшим синим покрывалом. Здесь же вовсе никакой кровати не было, только диван в хорошем вкусе, который на ночь превращался в удобную двуспальную постель.