Глава 8
Скандала, впрочем, не случилось. Когда Степан добрался до места, где народ радостно встречал корабль, никакого народа, собственно, уже не было. Все разошлись. А вот три боевых товарища и жены были. Они ждали Степана, так как понимали, что, закончив дело, он вернется именно сюда. Он и вернулся.
Ксения мрачно взглянула на него, что называется, с подтекстом, но ничего не сказала. Промолчали и другие женщины, хотя, в принципе, имели полное право встретить Степана упреками. Ведь именно он затеял эту кутерьму, именно он первым обратил внимание на подозрительного фотографа. Не прояви он бдительность, все сейчас было бы по-другому. Все было бы гладко, безмятежно, как оно и полагается в отпуске.
Одним словом, никаких упреков со стороны женщин не последовало, и Терко понимал почему. Должно быть, Богданов, Рябов и Дубко, пока он отсутствовал, каким-то образом сумели утихомирить женщин, объяснить им, что все происшедшее — всего лишь случайный эпизод, который по большому счету уже закончился, и отпуск продолжается в том виде, в котором и положено быть всякому отпуску. «Хорошо, если оно на самом деле так», — подумал Терко и выдохнул с облегчением.
Вслух докладывать о результатах наблюдения за подозрительным фотографом он не стал, лишь сделал соответствующий знак рукой: все, дескать, в порядке, я сделал все, что нужно.
— И что дальше? — с подозрением спросила Марьяна.
— Что дальше? — переспросил Богданов. — Дальше ничего такого… Сегодня будем знакомиться с городом-героем Севастополем. А завтра поедем дальше. В любую точку Крыма — куда дамы пожелают.
— А почему не сегодня? — спросила Марьяна с еще большим подозрением.
— Ну сегодня уже поздновато… — замялся Богданов. — Да и Севастополя мы толком еще не видели…
— Неужели? — Подозрение в голосе Марьяны сменилось сарказмом. — Товарищ подполковник, кого вы захотели обмануть? Собственную жену, которая вас знает вдоль и поперек? Или какую-нибудь залетную девочку с черноморского пляжа?
На это Богданов не нашелся что ответить. Он понимал: любые его слова вызовут у Марьяны справедливое подозрение. Любые, кроме правдивых. Он тоже знал свою жену вдоль и поперек.
— Ну ладно, ладно! — обреченно вздохнул он. — Мы остаемся в Севастополе, потому что нам нужно будет сделать еще одно дело. Совсем небольшое дельце, завершающее, и все. Ну а пока туда-сюда, то да се, вот уже и вечер. А за ним и ночь. А ночью куда ехать? Ночью много ли увидишь?
— Значит, дельце? — переспросила Марьяна, и надо было слышать, каким тоном.
— Ага, — кивнул Богданов. — Дельце… Причем сделаю его я сам, единолично. Неужели, если бы это дело было сложным, я делал бы его один? Сложные дела мы выполняем вместе. Так что все в порядке.
— И что же, — поинтересовалась Марьяна, — без этого вашего дельца никак нельзя обойтись?
— Никак, — развел руками Богданов. — Просто никак невозможно без него обойтись! Совесть потом замучит. Ты же не хочешь, чтобы меня замучила совесть? Да что там меня — нас всех?!
— Не хочу, — улыбнулась Марьяна.
— Ну и хорошо, — подвел итог Богданов и тоже улыбнулся.
— Вы же понимаете! — поддержал своего командира Дубко.
— Нам только и остается, что вас понимать, — сказала его жена Елизавета. — Понимать и еще ждать. Ждать и ждать, пока вы наконец-то закончите свои дела. А они все не кончаются…
— Разве мы в этом виноваты? — спросил Дубко. — Так-то мы люди мирные. Это все наши враги. Враги нашей Родины, можно сказать. Это они во всем виноваты.
— Ну да, ну да, — кивнула Елизавета. — Понятное дело, враги. А вот где мы будем ночевать? Неужели в машинах? Так ведь не поместимся. Или прямо здесь, на этих скамейках? Всю жизнь мечтала поехать в Крым и ночевать на скамейке.
— Зачем же на скамейках? — не подумав, сказал Богданов. — Поселимся в гостинице.
— Ну да, в гостинице, — усмехнулась Елизавета. — Это в разгар-то сезона? Скажут, что нет мест. И что тогда? Станешь кричать, что ты из спецназа КГБ, а значит, тебе и всей твоей компании обязаны предоставить места без всяких проволочек?
— Кричать, конечно, я не стану. — Богданов смущенно развел руками. — Не привык я кричать на такие темы. Что я, что какой-нибудь комбайнер — какая в данном случае разница? Здесь все одинаковые.
— Ни кричать, ни ночевать на скамейках не надо, — рассудительно произнес Рябов. — И вообще обойдемся без гостиницы. А заночуем в одном хорошем месте со всеми удобствами и с полным нашим удовольствием. Я уже обо всем договорился, пока вы тут спорили да пререкались.
Все с недоумением уставились на Рябова — о чем это он толкует? Какое хорошее место, какие удовольствия и удобства?
— А вот видите эту милую старушку, которая мается неподалеку? — спросил Геннадий. — Не просто так она мается, а с коммерческим умыслом. Это, можно сказать, хозяйка частной гостиницы. У нее-то мы и поселимся. Отдельные номера она обещает нам всем. За необременительную плату. В гостиницах свободных номеров нет, а у нее — пожалуйста. Ну так что?
— Зови свою милую старушку, — вздохнув, сказала Марьяна. — Куда деваться?
— Вот это другой разговор! — оживился Рябов. — И не надо нам никакого навязчивого сервиса. Все будет мило и просто. Клавдия Ивановна! — окликнул он старушку. — Мы согласны и готовы! Ведите нас в свои апартаменты!
Апартаменты Клавдии Ивановны оказались в старой части города. Это было здание с внутренним двориком, куда выходил добрый десяток дверей. За каждой такой дверью находилось отдельное помещение. Можно сказать, гостиничный номер.
— Видели? — спросил Рябов. — А вы говорите… Апартаменты по высшему разряду!
— Клавдия Ивановна, неужели все это богатство ваше? — удивленно спросила Марьяна.
— Да ведь оно как, — ответила старушка. — Мое, не мое… Если сказать правду, то ничье. Раньше-то здесь были сплошные развалины. Городская власть сулила их снести, да, видать, руки у нее не доходят, у власти-то. Ну когда-нибудь снесут, а пока зачем добру пропадать? Мы, значит, их, эти развалины, подремонтировали, привели в достойный вид, ну и пускаем в них горемык вроде вас. В гостиницы-то не протолкнешься, а здесь — пожалуйте. Оно, конечно, гостиничных удобств тут нет — так ведь не за удобствами народ едет к нам летом. А чтобы переночевать, а днем — на море, в горы и все такое прочее. А почему бы у нас и не переночевать? Койки имеются, какая-никакая мебелишка тоже. Во дворе душ и прочие удовольствия… И вам хорошо, и мне лишний рубль согреет душу. А вообще здание это историческое. Здесь когда-то останавливались всякие знаменитые люди. Да! Говорят, даже писатель Толстой!
— Неужто сам Толстой? — ахнул Терко.
— А то! — с достоинством подтвердила старуха. — Стала бы я напрасно обманывать!
Пока женщины приводили в соответствие ниспосланные ангелом-хранителем в лице старушки покои, мужчины устроили совещание.
— Итак, — сказал Богданов, — первичные сведения нами собраны. Мы знаем, где живет фотограф и на какой машине разъезжает неизвестный мужчина, с которым он встречался сразу же после фотосъемок. Для начала неплохо.
— Конечно, если мы идем по верному следу, — заметил Рябов. — А то ведь мы можем и ошибаться, не так ли? Принимаем желаемое за действительное. Ну шнырял среди толпы парень с иноземным фотоаппаратом, ну вел себя нервно, ну встретился потом с каким-то мужиком, о чем-то с ним поговорил и сразу же отправился домой. Если разобраться, ничего особого во всем этом и нет. Ничего преступного. Так, знаете ли, можно заподозрить любого. Даже нашу милую домохозяйку Клавдию Ивановну. Разве не так?
Слова, сказанные Рябовым, были резонными. Они, можно сказать, были железобетонно-логичными. То же самое могли сказать и Богданов, и Дубко, и Терко. Но было здесь и нечто такое, что не укладывалось в железобетонную логику доводов, выданных Рябовым. И это нечто не давало покоя ни Богданову, ни Дубко, ни Терко, да и самому Рябову тоже.
— Вот скажите мне: на кой ляд этому фотографу понадобилось снимать секретный корабль, да еще и с близкого расстояния, то есть со всеми подробностями? — пустился в рассуждения Дубко. — Да еще и таким нервным способом? И почему этот фотограф сразу же после съемок помчался на встречу с тем мужиком? И ведь это была не приятельская встреча, а явно деловая, можно сказать, официальная, какие обычно бывают между начальником и работником. Уж тут-то мы со Степаном не ошибаемся, потому что наблюдали эту встречу со всевозможных ракурсов и расстояний. Степан, я прав?
— Прав, — поддакнул Степан. — От себя могу добавить, что этот фотограф боялся. Боялся все время: и когда фотографировал, и когда встречался с тем мужчиной… Он боялся того мужчины. Спрашивается — почему он его боялся? По каким таким причинам? Значит, были причины. И когда я за ним следил до самого его дома, он тоже вел себя так, как ведет себя человек, который боится. Даже когда отпирал дверь своей квартиры, тоже боялся. Он отпирал ее нервно, судорожно… Почему он всего боялся? Так, знаете ли, ведет себя тот, кто делает какое-то нехорошее дело. И при этом знает, что дело нехорошее.
— И это дает нам повод его подозревать в чем-то нехорошем, как выражается Степан, — сказал Богданов. — И, между прочим, это самое нехорошее вырисовывается вполне отчетливо. Логично вырисовывается…
— Корабль? — уточнил Дубко.
— Он, родимый, — кивнул Богданов. — Кораблик под белым парусом с веселыми матросами на борту… Какой-то нездоровый интерес был у этого фотографа к кораблику. У всех прочих зевак — нормальный, здоровый интерес, как и полагается зевакам, а у фотографа — специфический.
— Знать бы еще, чем именно он вызван, — вздохнул Рябов.
— Тут можно порассуждать логически, — сказал Богданов. — Предположить с большой долей вероятности. Если мы не ошибаемся и не идем по ложному следу…
— Думаю, мы не ошибаемся, — неожиданно прервал своего командира Терко. — Потому как есть еще такая штука, как интуиция. Не знаю, как вам, а мне она подсказывает очень интересные мысли…