Помещение крепости не сделалось островком безопасности. В него в любую секунду могла заглянуть смерть. Осколки разрывающихся снарядов без конца долбили стены храма.
Взгляды прихожан обратились на красноармейцев, смиренно стоявших у дверей и не смевших проходить в глубину храма. В старых потертых бушлатах, порванных минными осколками, обожженных пламенем взрывов, простреленных пулями, почерневших от пороховой гари, эти солдаты представлялись молящимся немцам чертями, выбравшимися с самого дна ада. На лицах многих прихожан застыл откровенный ужас.
Однако, всмотревшись в суровые молодые лица, они быстро уяснили, что каждому из них немногим более двадцати лет. Тому парню, который стоял у распятия и как-то слишком уж по-детски шмыгал носом, и вовсе годков восемнадцать.
Советский офицер выглядел собранным. На народ, собравшийся в костеле, он поглядывал вполне добродушно, не чувствовал в нем угрозы. На его сухощавом лице вдруг возникла застенчивая улыбка.
– Молюсь о мире, – негромко произнес священник, посмотрев на примолкших прихожан.
– Не самое подходящее время вы выбрали, святой отец. Кругом стреляют.
– А когда же тогда просить о мире, как не в войну? Молить Господа об этом никогда не поздно. А другой минуты у меня может и не быть.
– Если вы молитесь о мире, тогда чего же чертей решили в храме пригреть? – с усмешкой спросил Михаил Велесов.
– Каких еще таких чертей? – в страхе проговорил ксендз, посматривая на вооруженных людей.
– А тех самых, которые сейчас на колокольне сидят и по нам стреляют.
Лица верующих заметно размякли. Прежний ужас переродился в умело скрываемый интерес. Русские солдаты, вошедшие в храм, были весьма далеки от тех образов, каковыми их расписал доктор Геббельс.
– Так разве меня об этом кто спрашивал? – сказал священник, слегка нахмурился и удивленно пожал плечами. – Они прошли в храм, поднялись на колокольню, да еще и оружие с собой принесли.
– Святой отец, поднимитесь сейчас на колокольню и скажите всем тем, кто там находится, пускай прекращают сопротивление, сложат оружие и спускаются сюда. Наше командование обещает сохранить им жизнь как военнопленным. Еще скажите вот что. Нам очень не хотелось бы, чтобы в храме пролилась кровь.
– Я вас понимаю больше, чем кто-либо, – поспешно отозвался священник. – Я передам все, что вы сказали.
Он скорым шагом направился в угол храма, распахнул узкую дверцу и скрылся в темноте коридора.
Ждать пришлось недолго.
Через приоткрытую дверь в помещение вошла группа офицеров во главе с крепким, уже немолодым контр-адмиралом в фуражке, перепачканной пылью, с широкими темными усами на высушенном хмуром лице. Рядом ним шагала женщина в форме вермахта. Сумрак, царивший в храме, только подчеркивал ее природную красоту. В крупных глазах угадывалось переживание и боль.
Звуки стрельбы понемногу отдалялись. Пулеметные группы с кладбища были вытеснены в жилые кварталы. Бой разворачивался на улицах города. Разрывы артиллерийских снарядов звучали тоже где-то не близко.
– Вы здесь старший, адмирал? – спросил Велесов.
– Да, теперь можно сказать и так. Мы вышли к вам с голыми руками. Все наше оружие осталось на колокольне, – ответил контр-адмирал. – Надеюсь, что вы сдержите свое слово и будете обращаться с нами так, как и положено по нормам Женевской конвенции о содержании военнопленных.
– Разберемся, – сумрачно буркнул Велесов. – Скажу вам одно. Ни вам, ни вашим людям теперь ничего не грозит. Все вы останетесь в живых.
Адмирал отцепил с ремня кортик, бережно передал его Велесову и сказал:
– Примите как знак добровольной капитуляции. Этот кортик достался мне от моего деда. Он тоже был морским офицером. Я должен был передать его сыну, капитан-лейтенанту. Теперь уже не суждено.
Капитан Велесов взял кортик и внимательно его осмотрел. Работа очень тонкая, выполненная под старину. Ножны украшены золотым узором, напоминавшим древнегерманские руны, вдоль которых выложены кровавые рубины. Он потянул за ручку, изготовленную из светло-желтой кости, инкрустированной серебряными и золотыми нитями, и увидел изящный клинок, на котором готической вязью было начерчено.
– Что за женщина с вами? – спросил Велесов.
– Она моя жена, я бы хотел, чтобы к ней отнеслись поделикатнее, – глухо произнес контр-адмирал.
– Можете не волноваться, адмирал, мы с женщинами не воюем. Чем вы занимались здесь? – спросил капитан Велесов, глядя прямо в ожесточенное, иссушенное лицо адмирала.
Тот уверенно выдержал строгий взгляд советского офицера и спокойно проговорил:
– Тут находится передовой командно-наблюдательный пункт южного сектора защиты города, а какой-то час назад находилось руководство всей обороной Познани.
– Кто отвечает за южный сектор?
– Майор Эверест. Но обороной всего города руководит комендант генерал-майор Эрнст Гонелл.
– Почему он сопротивляется? Неужели не видит всю безнадежность ситуации?
– Генерал Гонелл будет воевать до самого конца. Он из тех отличных солдат, которые никогда не нарушают приказы.
– Откуда у него такое упрямство?
– Упрямства здесь нет, просто он так воспитан, Эрнст Гонелл из потомственных прусских офицеров. Этим все сказано. Такие люди лучше погибнут, чем нарушат приказ командования. Немецкая армия держится на таких командирах, как генерал Гонелл.
– Где он сейчас?
– Гонелл всегда находится там, где особенно трудно. Но я просто не знаю, где именно. Он может быть в восточной части города, где сейчас усиливается штурм. – Адмирал повел рукой на северо-восток, откуда доносились дружные артиллерийские залпы.
– А что лично вы делали на командно-наблюдательном пункте?
Последовала короткая пауза, после которой контр-адмирал спокойно ответил на этот вопрос:
– Мы с женой составляли боевой расчет пулемета. Она была моим вторым номером.
Близ костела разорвался снаряд, шумно осыпал стены осколками и комьями земли. Тут же грохнул еще один взрыв. Через приоткрытую входную дверь в костел потянуло пороховой гарью. Следующий снаряд запросто мог расколотить стену и уничтожить осколками людей, находящихся внутри.
– Здесь есть безопасное место? – обратился капитан Велесов к ксендзу.
– Под зданием глубокие подвалы, – неожиданно произнес тот на ломаном русском языке.
– Откуда вы знаете русский?
– Мои родители приехали в Познань из России.
– Что в подвалах?
– Там захоронения. Можно переждать, пока не прекратится бой. Места хватит для всех.
– Сержант Юнусов и рядовой Гущин останутся в подвале и постерегут пленных. Сержант Юнусов за старшего.
– Товарищ капитан! – взмолился сержант Юнусов. – Может, тут и одного бойца достаточно будет?
– Недостаточно! Останетесь вдвоем. Скоро сюда подтянется комендантская рота, вот им и передадите пленных.
– Слушаюсь, – невесело протянул сержант.
– Святой отец, принимайте под свое крыло новую паству, – пошутил Велесов, глянув на сержанта Юнусова и рядового Гущина. – Надеюсь, они не доставят вам никаких хлопот.
К словам, сказанным русским офицером, ксендз отнесся серьезно.
Он строго посмотрел на лица красноармейцев, державших в руках автоматы, перевел взгляд на гранаты, висевшие у их поясов, и произнес:
– Пойдемте за мной, дети мои.
Дисциплинированно, как того требовал случай, военнопленные направились следом за спешащим ксендзом во вторую половину церкви, где размещался подвал.
Отчетливо было слышно, как где-то в центре города хлопали минометы, а немного севернее тяжелая артиллерия стучалась в ворота цитадели бронебойными снарядами. Штурм крепости продолжался.
Глава 11Как стрелять из этой хреновины?
Плотность стрельбы заметно ослабела, бой подвинулся далеко вперед. В западной части кладбища под присмотром трех бойцов стояли пленные немцы. Лица у всех понурые, мрачные, перепачканные в пороховой гари. Среди них было немало резервистов совершенно разных возрастов. Самому младшему было не более пятнадцати лет, а возрастному – крепко за пятьдесят. Одеты разношерстно, в пилотках, ватниках, поверх которых были застегнуты грязноватые шинели. У малолеток они были изрядно великоваты и выступали за плечами неопрятным горбом.
Солдаты из похоронной команды осознавали, что работы у них будет немало, уже трудились, стаскивали на соборную площадь наших убитых бойцов. Старшим был лейтенант лет сорока, слегка подволакивающий левую ногу, скупо и негромко отдававший распоряжения. Его подчиненные доставали из гимнастерок убитых красноармейцев документы, снимали полушубки, стягивали с ног валенки и сапоги. Мертвым амуниция без надобности, а вот живым она еще послужит. Так что похоронены покойники будут в брюках и в гимнастерках. Но они не в обиде. Им без разницы, в чем лежать.
На лицах бойцов похоронной команды не было ни горести, ни печали, ровным счетом ничего такого, что могло бы поведать об их расположении духа. Работа была привычная. Они хоронили убитых едва ли не каждый день, чувства давно притупились.
Убитых врагов, валявшихся на пути, солдаты без всякого почтения оттаскивали в сторону, где они будут дожидаться погребения. Без колокольного звона, конечно. Пленные выроют одну большую яму на всех, куда уложат убитых. Во всяком случае, это лучше, чем гнить где-то в закоулках города.
Мертвых немцев тоже требовалось осмотреть. У кого-то из них могли оказаться документы, которые следовало передать в штаб. В карманах иной раз попадались какие-то письма, заметки, наброски, карты, чертежи, которые помогут бойцам Красной армии при дальнейшем штурме. Солдаты похоронной команды по-деловому, без эмоций и брезгливости постукивали по окровавленным шинелям, отыскав нечто дельное, откладывали в сторону. Война штука такая. Любая вещица может пригодиться.
Молоденький солдат нашел в кармане убитого унтера табакерку и ложку. Ложку он брезгливо отшвырнул в сторону, а вот табакерку, до самого верха наполненную душистым табачком, не без гордости показал товарищам. Бойцы восторг юноши встретили равнодушно. Ведь на войне оно как-то все переменчиво. Сегодня ты разжился знатной вещицей, а завтра, быть может, будешь точно так же лежать распластанным в канаве, как и прочие бедолаги, которым очень не повезло. Кто-то другой загребущими руками будет шарить по твоим карманам.