Сказать, что он любил Веру, было бы неправдой. Но и равнодушия к ней Прохор не ощущал. Его отношение к этой девушке было ровное. В своей жизни он испытывал куда более сильные эмоциональные переживания. Случалось, что от одного взгляда на любимую женщину у него перехватывало дыхание. Он не принимал особого участия в судьбе Веры, но всегда совершенно искренне желал, чтобы у нее все заладилось.
Бурмистров знал, что эта дуреха продолжает любить его, несмотря на все прежние разговоры с ней. Как ей объяснить, что у них ничего не получится, что после расставания с любимой женщиной, пусть даже давнее, в душе у него осталась безжизненная потрескавшаяся каменная пустыня, где нет места для новых ростков? Как ни бросай в нее семена, все будет попусту, они пропадут, иссохнут. На пепелище цветы не растут. Ее любви, столь горячей и щедрой, на двоих не хватит.
Но и отталкивать от себя женщину, тянувшуюся к нему, как травинка к могучему дубу в смертельный ураган, было выше его сил. Подобное не прощается. Рано или поздно судьба за такое накажет.
Прохор продолжал прижимать к себе женщину, пусть не любимую, но всегда такую близкую. Он ловил себя на том, что от прикосновения к ней ему было радостно, приятно ощущать себя в роли утешителя. А еще было здорово чувствовать свое тело по-прежнему сильным и радоваться тому, что удалось уцелеть во всей этой чертовщине. Теперь он мог по-прежнему наслаждаться жаром женского тела.
Глаза Веры просияли. Лицо, какую-то минуту назад смятое страданием, разгладилось и просветлело.
– Невозможно, – искренне согласилась она и торопливо, с виноватыми нотками в голосе продолжала: – Когда я была в госпитале, мне сказали, что убили майора Прохора Бурмистрова, командира штурмового батальона. Потом кто-то говорил, что ты у нас среди раненых. Я искала тебя, но не нашла, а потом узнала, что твой батальон закрепился в этом здании. Вот и решила выяснить, что с тобой произошло.
Майор Бурмистров неодобрительно покачал головой и заявил:
– Сумасшедшая! Здесь такое творилось! Да и сейчас все непросто.
Прохор нисколько не преувеличивал. Стычки с разрозненными немецкими группировками, не пожелавшими сдаваться в плен, в нашем тылу не прекращались. С еще не до конца очищенной территории в полевой госпиталь продолжали поступать раненые, немало было убитых. Многие участки местности продолжали оставаться заминированными. Из центральных районов города немцы вели артобстрел позиций, занятых советскими войсками.
Расстояние в триста метров, которое в любой другой день можно было пройти всего-то за несколько минут, штурмовой батальон преодолел за сутки. Каждая пядь земли была устлана трупами как своих бойцов, так и солдат немецкой пехоты.
Одолеть такой отрезок сразу после окончания основных боестолкновений, рискуя на каждом шагу наступить на мину или быть застреленным затаившимся фрицем, мог только совершенно безрассудный боец или женщина, любящая по-настоящему.
– Ты же сказал, что тебя не убьют. Вот и я знала, что со мной ничего не случится.
Возможно, что где-то в другом месте эта девчонка выглядела бы нелепо: в шинели не по росту, в широкой юбке, топорщившейся по сторонам, в грубоватых сапогах. Но только не на передовых позициях, в ста метрах от расположения немцев.
– Ты бы хоть бушлат накинула. Не светила бы своими погонами. Снайперы здесь в первую очередь по офицерам стреляют, – проговорил Бурмистров.
– Торопилась очень, – честно призналась Вера. – Меня ведь всего лишь на полчаса отпустили. Очень много раненых у нас. Все, я ухожу! – Она решительно отстранилась от него. – Меня ждут в полевом госпитале. Ты живой, здоровый, для меня это главное, а теперь я должна идти.
Прохор снял с себя маскхалат, протянул его девушке и заявил:
– Даже не думай отказываться. Немцы могут в любую минуту пойти в контратаку. Груздев! – позвал Бурмистров бойца, раскурившего в углу самокрутку и старательно делавшего вид, что не вслушивается в разговор командира и гостьи.
Но даже по расправленной спине его было видно, что весь он превратился в одно большое ухо.
Боец повернулся.
– Слушаю, товарищ майор.
– Отведешь товарища военврача в госпиталь и немедленно вернешься!
– Пойдемте, товарищ старший лейтенант, – обратился боец к Вере, старательно застегивающей пуговицы на маскхалате. – Вы уж в следующий раз поосторожнее.
– Постараюсь.
– А вы меня не помните, товарищ старший лейтенант?
– Нет, – удивленно произнесла Вера.
– Четыре месяца назад на Магнушевском плацдарме меня вот сюда ранило. – Он показал на свое левое предплечье. – Вы пулю доставали. Теперь уже совсем не болит. Рука у вас легкая, – произнес он, спускаясь по лестнице. – Даже шрама не осталось.
– Я вас вспомнила, – проговорила военврач. – Скажете тоже, не осталось. У вас ведь воспаление пошло. Мы боялись, что руку ампутировать придется. Хорошо, что все обошлось.
Красноармеец что-то ответил на это, но слов уже было не разобрать, а потом голоса смолкли совсем.
Вера ушла. Она оставила после себя неловкое молчание, которое майор Бурмистров ощущал почти физически. Ему не хотелось прерывать его.
– Настоящая боевая подруга! Любит тебя эта женщина, – расколола хрипотца Велесова звенящую тишину. – Рисковать собой только для того, чтобы убедиться в том, что ты жив! На такое далеко не каждая способна.
– Я знаю, – хмуро произнес Бурмистров.
Исповедоваться ему не хотелось. И Велесов мало походил на священника. Все, что происходило между ним и Верой, было их сугубо личным делом. Да многого тут и не расскажешь.
Он не любил ее так сильно, как она его. Однако это совсем не мешало ему держать эту девушку в поле своего зрения и отшивать всякого, кто к ней приближался до интимной дистанции. Вера ощущала его неослабевающую опеку, в чем однажды призналась.
Месяц назад за ней стал активно ухаживать начальник штаба дивизии полковник Наздратенко. Когда она в вежливой форме отклонила его домогательства, он пригрозил усложнить ее службу, и без того нелегкую. В чем это будет заключаться, понять было сложно, но в его власти было запихнуть ее на такой участок, из которого живым мало кто выходит.
Об этом вот инциденте Вера и сообщила Бурмистрову. Майор внимательно выслушал расстроенную девушку и пообещал ей поговорить с полковником.
Их встреча состоялась, когда полковник выходил из штаба. Прохор прекрасно представлял себе, с кем имеет дело. Без всяких расшаркиваний перед старшим по званию и пространных намеков, каковые могли возникнуть в подобном диалоге, Прохор попросил его оставить старшего лейтенанта военврача Колесникову в покое.
На вопрос, что будет, если полковник проигнорирует это требование, майор ответил прямо в злую ухмылку:
– Ты будешь убит. Не на дуэли. Если мне не удастся этого совершить, то за меня свое слово скажут мои друзья. Рапорт писать на меня не советую. Во-первых, тебе никто не поверит, а во‐вторых, мы находимся на войне. Или ты думаешь, что если в штабе сидишь, так тебя пуля не достанет?
Полковник что-то хотел ответить, но фразы застряли в горле, да так и не выбрались наружу. Бурмистров усмехнулся и потопал в блиндаж. Некоторое время он чувствовал, как в спину ему смотрит прохладная сталь пистолета, ждал удара раскаленного свинца где-то под левой лопаткой. Однако выстрел не прозвучал. Когда он обернулся, полковника уже не было.
– Так что же ты? Уверен, что это твоя женщина? Может, не следует ее отпускать? Знаешь, как у нас, у мужиков, бывает. Думаешь, что не стоит торопиться, появится другая, постройнее. А потом оказывается, что все лучшее уже случилось. Впереди никого и ничего нет, только пустота.
– Вот ты ведь уже нашел.
– Нашел, – после недолгой, но весомой паузы, произнес Велесов. – Это судьба. Тут уже ничего не перепишешь.
Ответить на это Бурмистров не успел.
В простывшую комнату ворвался ординарец и доложил:
– Товарищ майор, на позиции прибыл генерал-полковник Чуйков, приказал собрать командный состав дивизии.
– Где он сейчас? – спросил Бурмистров, поднимаясь. – Помещение подыскали?
– В подвале дома, недалеко отсюда. Я вас провожу, товарищ майор.
Майор Бурмистров вошел в небольшое подвальное помещение, где при свете лампы, горевшей от аккумулятора, за небольшим столом сидели несколько высоких чинов офицеров во главе с командующим армией.
Командир батальона доложился по форме и в ожидании смотрел на Чуйкова. Встречаться им приходилось. В Сталинграде Василий Иванович лично вручал ему орден Красного Знамени. Такой чести удостаивался не каждый. Для командарма это был всего лишь эпизод в череде бесконечных военных мероприятий. Для самого Бурмистрова – событие, которое он собирался хранить в памяти всю жизнь.
Тогда он стоял на расстоянии вытянутой руки от командующего и сумел рассмотреть его в деталях. У Чуйкова было сумрачное лицо с тяжелым взглядом смертельно усталого человека, черные густые брови, плотно сжатые губы. Только когда он вручал орден, его сухощавые щеки растянулись в скупой улыбке, прогоняя прежнюю суровость.
За прошедшее время командующий армией не постарел, а даже как-то наоборот, выглядел приободренным, моложавым. Это можно было понять. Между двумя сражениями пролегла огромная пропасть. Тогда в Сталинграде решалась судьба страны, сейчас уже нет. Однако этот эпизод большой войны мог значительно приблизить общую победу.
Через накопившееся утомление, темными пятнами лежавшее под его глазами, просматривалось озорство и приподнятое настроение. Мол, наша берет! Поджали фрицы хвост! Успех следует закрепить и двигаться дальше!
– Проходи, майор, не стесняйся, – по-свойски проговорил Чуйков, указав на свободный стул напротив себя. – Наслышан о твоей штурмовой группе. Молодец! Хороших бойцов воспитал. Ты с ними и в Сталинграде был?
Напоминание о Сталинграде было приятным. Значит, не позабыл.
– Так точно, генерал-полковник! – Майор Бурмистров присел рядом с командиром дивизии Бакановым.