– Так точно, товарищ генерал-полковник! – ответил майор Бурмистров, почувствовав облегчение.
– Как думаешь дальше действовать?
– Задача остается прежней. Будем продвигаться к цитадели двумя группами. Одна пойдет по улицам, а другая – параллельно ей, через дворы и дома, проламывая стены.
– Хорошо. Будем ждать результатов. Потом доложишь, – сказал командарм и положил трубку.
Глава 31Расставание
Третьи сутки Вера ночевала прямо в полевом госпитале, за небольшой брезентовой перегородкой, где был закуток для военврача и трех операционных медсестер. Для нее снабженцы раздобыли где-то самую настоящую койку. Она опускала голову на старенькую ушанку, служившую ей подушкой, и засыпала мгновенно, несмотря на стоны и крики раненых.
Вера мечтала дотопать до своего просторного блиндажа, где, не опасаясь мужских взглядов, можно было смыть с себя многодневный пот, поменять пропотевшее белье на свежее, забиться в свой уголок и побыть наедине со своими мыслями.
Вера уже провалилась в глубокий сон, когда вдруг неожиданно почувствовала чье-то осторожное прикосновение. Пробудилась она тотчас, как если бы не было этой теплой вязкой темноты, из которой как будто не существовало выхода. Сколько раз, находясь вот так же в забытье, ей приходилось отбиваться от грубоватого мужского прикосновения.
Но в этот раз кто-то тронул ее за плечо очень деликатно, как если бы извинялся за прерванный сон. Открыв глаза, Вера увидела подполковника Борянского, начальника полевого госпиталя, едва перешагнувшего пятидесятилетний рубеж. Однако при свете керосиновой лампы, стоявшей в самом углу, он показался ей почти стариком. Скуластое лицо выглядело невероятно изможденным.
Этот человек, не отличавшийся особой физической силой, едва ли не круглосуточно стоял за операционным столом, резал, зашивал, проводил полостные операции. Оставалось только удивляться, где он находил силы, подпитывающие его истаявшее тело.
Через толстые круглые стекла очков хорошо просматривались его воспаленные покрасневшие глаза. Было видно, что он смертельно устал.
– Извините, что разбудил вас.
На тонких бесцветных губах застыла виноватая улыбка. Этот потомственный московский интеллигент, дед которого служил при царском дворе лейб-медиком, извинялся всегда, когда считал, что причиняет кому-то неудобства. Его совершенно не интересовало, в каком чине находится этот человек, он рядовой пехотинец или целый генерал.
– Что-то произошло, товарищ подполковник? – спросила Вера и слегка приподнялась.
Возможно, что она уже проспала четыре часа, отведенные ей для отдыха. Подполковник не посмел обременять кого-то просьбой, решил разбудить ее сам. Подобный поступок был вполне в его характере.
– Я просто хотел вам сказать, что вы можете поспать в блиндаже. Ваше присутствие на ближайшие восемь часов не потребуется. К нам прибыл новый хирург, он вас подменит. Чего вам здесь лежать? Вы, наверное, не высыпаетесь тут, среди криков и стонов.
Вера хотела сказать ему, что она не то что стонов, даже бомбежек иной раз не слышит. Но она глянула в заботливые глаза и поняла, что сказанное будет не к месту. Борянский воспринимал Веру как дочь, испытывал к ней настоящую родительскую нежность.
– Хорошо, товарищ подполковник. Если я пока не нужна, то пойду в блиндаж, – сказала Вера, поднялась, нащупала под койкой сапог и принялась неумело, как-то уж очень по-женски, натягивать его на правую ногу.
– Ну что вы все заладили, «товарищ подполковник» да «товарищ подполковник». Сколько раз я вам говорил, зовите меня Егор Ильич. Неужели трудно запомнить? – посетовал начальник полевого госпиталя. – Не забудьте, что через восемь часов вам нужно быть здесь.
Вера распахнула дверь, протестующе скрипнувшую, и вошла в полутемный блиндаж, чуть подсвеченный желтым пламенем самодельной коптилки. В помещении, рассчитанном на шесть человек, проживали всего четыре девушки: две связистки при штабе, операционная медсестра полевого госпиталя и она, военврач. Ей, офицеру, досталось место получше, подальше от двери.
Две девушки не спали, о чем-то негромко разговаривали у коптилки. Вера могла видеть их напряженные лица. А вот связистка Антонина лежала поверх солдатского одеяла, уткнувшись лицом в плотную низкую подушку.
Было ясно, что произошло нечто серьезное.
– Что случилось? – негромко спросила Вера.
– Утром Антонине сообщили, что Николая убили, – негромко произнесла медсестра, крупная девушка лет двадцати пяти. – Снарядом его накрыло… Когда обстрел был, он прыгнул в свежую воронку, от нее дымок клубился, не остыла еще. А через минуту второй снаряд прямо в эту воронку угодил. Ничего от него не осталось. Рука только. Узнали по имени, которое он на ней выколол. «Антонина». Говорят, что снаряд в одну воронку дважды не падает, а оно вон как получилось.
Об отношениях Антонины и Николая знал весь полк. Как это нередко бывает на войне, любовь их получилась скорой и очень крепкой. Такое на фронте случается нередко. Ты не знаешь, что может произойти завтра, за несколько часов стараешься так налюбиться, чтобы на месяц вперед хватило.
Чем не пара? Как на подбор! Оба видные, высокие. Она белокурая красавица с толстой косой едва ли не по самый пояс, с которой не пожелала расставаться даже на фронте. Он – боевой кадровый офицер, воевавший еще в финскую кампанию.
– Как же это так? – Коленки у Веры ослабли, она опустилась на лавку.
Казалось бы, такой паре жить да детей рожать, вот только судьба распорядилась иначе.
Антонина уткнулась в подушку и тихонько всхлипывала. Горе ее было глубоким и очень сильным. Подходящих слов для утешения подобрать невозможно, а потому никто бедняжку не тревожил. Пусть переживет беду в одиночестве, выплачет до конца.
Неожиданно девушка повернулась, показала соседкам заплаканное лицо с красными глазами и выдавила из себя:
– Мы ведь расписаться хотели завтра. Командиру полка уже об этом сказали.
Эта была новость, которую девушка держала в себе. Видимо, она опасалась какого-то сглаза и не желала делиться с нею ни с кем.
– Вот ведь как, – посочувствовала Вера, совершенно не представляя, что же следует говорить в таком случае.
– В тыл придется ехать. Беременная я! – провыла Антонина. – У меня никого не осталось. Немцы всю деревню сожгли. А Николай сказал, езжай, мол, к моей матери, она тебя встретит, а я ей письмо напишу. А тут вон как. Не успел он письма написать.
Беременным женщинам на фронте не место. Коли так вышло, то в тыл! Таков приказ.
– Что ты теперь будешь делать? – растерянно спросила Вера.
– Не знаю. Как же мне жить с ребенком без мужа?
– Если хочешь, мы прервем беременность, – проговорила Вера. – Никто не узнает, кроме нас.
Слезы у девушки неожиданно высохли.
Некоторое время она ошарашенно смотрела на Веру, а потом заголосила вновь.
– Он у меня первый был, думала, что на всю жизнь.
– Ну что я могу сказать тебе, девонька. Война на дворе. Сколько горя она нам всем принесла, да каждый день добавляет.
– Я не могу избавиться от ребенка, – проговорила девушка. – Тогда у меня ничего от Николая не останется.
– Как же тебе помочь, родненькая? – сказала Вера. – Ведь и остаться нельзя. А вдруг что с тобой случится? Ребеночка тоже ведь уже не станет.
Антонина громко, уже не стесняясь слез, которые подступали к самому горлу, завыла безутешно, по-бабьи, старательно выплакивала горе, свалившееся на нее. Соседки ее не останавливали и не утешали. Пусть поплачет, так оно вернее.
Когда девушка наконец-то успокоилась и принялась размазывать по щекам слезы, Вера заговорила вновь:
– Николая уже не вернешь. Что тут можно изменить? Его мать с отцом тоже жаль. Ты представляешь, какое на них горе обрушится.
– Представляю, – негромко произнесла Антонина.
– А если представляешь, тогда должна понять, что для них внук будет значить, – строго добавила Вера. – Напишешь родителям Николая все как есть. Если сама не сумеешь, то я помогу. У тебя ведь никого не осталось. Вот дочерью им станешь. А я с начальником полевого госпиталя поговорю, чтобы побыстрее в тыл тебя отправили. Согласна?
– Да, – ответила Антонина.
Горе ее никуда не ушло, но лицо слегка просветлело.
– Вот и хорошо, – облегченно проговорила Вера. – Все, девушки, давайте спать! Мне вставать скоро. Надо отдохнуть хотя бы чуточку. Завтра операций много, как и всегда.
Сняв сапоги, сбросив с себя верхнюю одежду, Вера легла на кровать, укрылась шинелью и тотчас уснула.
Как это с ней случалось на фронте, проспала она ровно столько, сколько и планировала. Время у нее оставалось лишь для того, чтобы привести себя в порядок.
В блиндаже она осталась вдвоем с Антониной. Остальные девчонки ушли на службу. Женщину, раздавленную горем, они решили поберечь, а потому не будили.
Вера поправила на плече Антонины сползающую шинель и вышла из блиндажа. Это был еще не рассвет, всего-то сумрак, но новый день уже подошел и понемногу вступал в свои права.
На воздухе было зябко. Вера за минуту продрогла до костей. Холод заползал за воротник и никак не желал выбираться наружу.
«Нужно поговорить с Егором Ильичом. Он обязательно подскажет что-нибудь правильное», – подумала Вера и зашагала в полевой госпиталь.
Однако в этот час начальника на месте не оказалось. В соседней части был серьезно ранен в живот командир полка, и Егор Ильич немедленно отправился на операцию. Его замещал майор, прибывший накануне, которого Вера знала еще по Москве. Они с полгода вместе проработали в одном госпитале.
По-деловому, не расплескивая радость от состоявшейся встречи, он сдержанно сказал:
– Я очень рад вас видеть, Вера. А сейчас за работу! Прибыло очень много тяжелораненых.
Последующие десять часов Вера вновь стояла у операционного стола, резала, зашивала, латала, промывала, извлекала осколки. Она делала все возможное и даже невозможное, чтобы поставить бойцов на ноги или хотя бы как-то облегчить их страдание.