Она позволила ночному ветру обсушить ей лицо, потом снова надела еще влажное белье. Причесалась и почувствовала себя лучше, хотя распухшие от дыма глаза по-прежнему жгло, а на сердце словно лежал тяжелый камень и от усталости трудно было пошевелить рукой или ногой. Ее преследовали воспоминания — отец в дыму, лежащий на траве белый жеребец, — но она старалась прогнать их из сознания.
— Хватит! — сказала она вслух, прислонившись к выездным воротам. — Хватит на сегодня. Плакать буду завтра.
— Завтра никогда не наступит, — произнес в темноте голос на ломаном французском, и Сантэн вздрогнула.
— Бобби?
Она увидела огонек его сигареты. Врач показался из сумрака и прислонился к воротам рядом с ней.
— Вы поразительная девушка, — продолжал он по-английски. — У меня шесть сестер, но такой, как вы, я никогда не встречал. Кстати, думаю, мало кто из парней справился бы так же хорошо.
Сантэн молчала; когда врач затянулся, она при свете сигареты увидела его лицо. Примерно ровесник Мишеля. Красив. Рот полный и чувственный, и в нем есть мягкость, которой она не замечала раньше.
— Я говорю… — Ее молчание неожиданно смутило его. — Вы не против, что я говорю? Я уйду, если хотите.
Она покачала головой.
— Не против.
Некоторое время они молчали: Бобби попыхивал сигаретой, оба слушали далекие звуки боя и стоны раненых в амбаре.
Потом Сантэн пошевелилась и спросила:
— Помните молодого летчика в тот первый день, когда вы приехали в шато?
— Да. У него рука была обожжена. Как же его звали? Эндрю? Нет, это был его друг. Ну да — тот сумасшедший шотландец.
— Его звали Мишель.
— Я помню обоих. Что с ними стало?
— Мы с Мишелем должны были пожениться, но он погиб…
Тут ее долго сдерживаемые чувства прорвались.
Он незнакомец, он мягок и деликатен, и Сантэн обнаружила, что ей легко говорить с ним в темноте. На своем английском с акцентом она рассказала о Мишеле, о том, что они собирались жить в Африке, рассказала об отце, и как он изменился после смерти ее матери, и как она старалась присматривать за ним и не давать напиваться.
Потом рассказала, что творилось этим утром в горящем шато.
— Думаю, он этого хотел, по-своему он устал от жизни. Он хотел умереть и снова быть с мамой. Но теперь они оба ушли, и он, и Мишель. У меня нет никого.
Закончив рассказ, она почувствовала себя утомленной, иссушенной, но успокоенной.
— Да, вам досталось. — Бобби взял ее за руку. — Я бы хотел вам помочь.
— Вы мне помогли. Спасибо.
— Я бы мог дать вам чего-нибудь, опия, если это поможет вам уснуть.
Сантэн почувствовала чудовищное стремление забыться, такое сильное, что испугалась.
— Нет, — ответила она с ненужной резкостью. — Со мной все будет в порядке. — Она вздрогнула. — Я замерзла, и уже поздно. Еще раз спасибо за то, что выслушали.
Анна повесила в углу амбара одеяла и приготовила соломенный тюфяк. Сантэн почти сразу погрузилась в сон без сновидений и проснулась на рассвете в поту и с ощущением тошноты.
Все еще не вполне проснувшись, спотыкаясь, она с трудом выбралась во двор, и здесь ее вырвало у стены небольшим количеством горькой желтой желчи. Она выпрямилась, держась за стену, вытерла рот и обнаружила рядом Бобби Кларка; он с встревоженным лицом взял ее руку и посчитал пульс.
— Думаю, стоит вас осмотреть, — сказал он.
— Нет.
Она чувствовала себя очень уязвимой. Это странное недомогание встревожило ее: ведь она всегда была такой здоровой и сильной! И боялась, что он обнаружит что-нибудь ужасное.
— Со мной все в порядке, правда.
Но он, крепко держа Сантэн за руку, отвел ее к припаркованной санитарной машине и опустил брезентовый полог, чтобы они оказались наедине.
— Пожалуйста, ложитесь сюда.
Не обращая внимания на ее протесты, он расстегнул на ней кофточку, чтобы посмотреть грудь.
Его манеры стали такими докторскими, профессиональными, что Сантэн больше не протестовала и покорно подчинилась осмотру, садясь, кашляя, глубоко дыша, когда он приказывал.
— Сейчас я вас осмотрю, — сказал он. — Хотите, чтобы присутствовала ваша служанка? — Сантэн молча покачала головой, и он сказал: — Пожалуйста, снимите юбку и нижнюю юбку.
Закончив, он стал неторопливо укладывать инструменты в сумку и завязывать тесемки, давая ей время привести себя в порядок.
Потом взглянул на нее с таким странным выражением, что она встревожилась.
— Что-нибудь серьезное?
Он покачал головой.
— Сантэн, ваш жених погиб. Вы сами так сказали вчера вечером.
Она кивнула.
— Еще рано говорить с уверенностью, слишком рано, но я считаю, что вам понадобится отец для ребенка, которого вы носите.
Она невольно положила руки на живот защитным жестом.
— Я знаком с вами всего несколько дней, но этого достаточно, чтобы понять: я вас люблю. И вы оказали бы мне честь… — он умолк, потому что она не слушала.
— Мишель, — прошептала она. — Ребенок Мишеля. Я потеряла не все. У меня еще есть его часть.
Сантэн с такой охотой ела бутерброды с ветчиной и сыром, которые принесла ей Анна, что та взглянула на нее с подозрением.
— Мне гораздо лучше, — предупредила ее вопрос Сантэн.
Они помогли накормить раненых и подготовить их к перевозке. Двое тяжелых ночью умерли; санитары похоронили их в наспех выкопанных могилах на краю поля, и санитарные машины снова влились в поток движения по главной дороге.
Пробки предыдущего дня рассосались: армия приходила в себя после смятения, устанавливалось подобие порядка. Двигались медленно, но остановок стало меньше, и по дороге попадались примитивные пункты снабжения, сооруженные за ночь, и расположения штабов.
Во время остановки на краю маленькой деревушки, полускрытой деревьями и виноградниками, Сантэн разглядела на краю одного виноградника очертания самолетов.
Она забралась на задний борт фургона, чтобы лучше видеть, и в это время звено самолетов поднялось в воздух и пролетело низко над дорогой.
Сантэн испытала острое разочарование: это были неуклюжие двухместные разведчики «де хевиленд», а не изящные SE5a из эскадрильи Мишеля. Она помахала им, и какой-то пилот посмотрел вниз и помахал в ответ.
Это почему-то подбодрило ее, и, возвращаясь к принятым на себя обязанностям, она чувствовала себя сильной и беспечной; она шутила с ранеными на своем ломаном английском, и те радостно отзывались на ее шутки. Один назвал ее «Солнышко», и это имя быстро распространилось по всей колонне.
Бобби Кларк остановил Сантэн, когда она проходила мимо.
— Отличная работа, но не переусердствуйте.
— Все будет в порядке. Не тревожьтесь за меня.
— Ничего не могу с собой поделать. — Он понизил голос. — Вы обдумали мое предложение? Что скажете?
— Не сейчас, Бобби.
Она произносила его имя с ударениями на каждом слоге: Боб-би, и всякий раз как она это делала, у него перехватывало дыхание.
— Мы поговорим об этом позже, но вы очень добры.
Дорога снова стала почти непроезжей: по ней к Морт-Омму непрерывно подтягивались резервы. Мимо шла бесконечная колонна марширующих людей, между рядами покачивающихся стальных шлемов двигались артиллерийские батареи и вереницы грузовиков с военным снаряжением.
Продвижение замедлилось; пережидать на обочине или на боковых дорогах, пока минуют новые орды, приходилось часами.
— Скоро мне придется отправить санитарные машины обратно, — сказал Бобби Сантэн во время одной такой остановки. — Они нужны там. Как только найдем полевой госпиталь, я передам пациентов.
Сантэн кивнула и собралась идти к машине, откуда раненый позвал:
— Сюда, Солнышко, помогите мне.
Бобби перехватил ее руку.
— Сантэн, в госпитале будет капеллан. Потребуется всего несколько минут…
Она улыбнулась и коснулась пальцами его небритой щеки.
— Вы хороший человек, Бобби, но отец моего ребенка — Мишель. Я думала над этим — и решила, что другой отец ему не нужен.
— Сантэн, вы не понимаете! Что подумают люди? Ребенок без отца, молодая мать без мужа, — что станут говорить?
— Пока у меня есть ребенок, Бобби, мне… как это говорится по-английски… мне на это наплевать! Пусть болтают, что хотят. Я вдова Мишеля Кортни.
В тот же день они нашли полевой госпиталь, который искали. Он расположился в поле под Аррасом.
Две большие палатки со знаком красного креста служили операционными. По сторонам были возведены примитивные укрытия для сотен раненых, ждущих своей очереди на операцию. Укрытия были из брезента или проржавевших листов железа, найденных в соседних деревнях.
Анна и Сантэн помогали разгружать раненых и переносить их в переполненные укрытия, потом сняли свой багаж с крыши первого фургона. Один из пациентов заметил их приготовления к уходу.
— Уходите, Солнышко?
Услышав это, остальные загомонили:
— Что мы без вас будем делать, милая?
Она в последний раз подошла к ним, с улыбкой и шуткой переходила от одного к другому, наклонялась, целовала грязные, перекошенные от боли лица, а потом, не способная больше выдержать, убежала к ожидающей ее Анне.
Они взяли саквояж и мешок Анны и двинулись вдоль колонны. Шоферы заправляли машины, готовясь вернуться на поле боя.
Бобби Кларк поджидал их, а увидев, подбежал.
— Мы отправляемся назад. Приказ майора Синклера.
— Au revoir, Бобби.
— Я всегда буду помнить вас, Сантэн. — Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Надеюсь, это будет мальчик, — шепнул он.
— Обязательно, — с серьезным видом ответила она. — Мальчик. Я уверена.
Колонна санитарных машин двинулась обратно на север; уходя по дороге, забитой идущими людьми и транспортом, Бобби Кларк махал женщинам и кричал что-то неразборчивое.
— Что нам теперь делать? — спросила Анна.
— Пойдем, — ответила Сантэн. Руководство незаметно перешло к ней, и Анна, которая с каждой милей, отдалявшей их от Морт-Омма, становилась все менее решительной, пошла за ней. Они миновали раскинувшийся на большой территории госпиталь и повернули на юг, тоже по запруженной людьми и транспортом до