— Да нет. Я имею в виду снять раму, может под картиной есть что-то, от чего исходит тепло? Типа радиационного палладия.
— Палладий не радиоактивен, но я поняла ход твоих мыслей. Хорошо, у тебя есть отвёртка? Здесь нужна крестовая.
Удивившись тому, что такая хулиганка как Ева знает что-то о палладии, я быстренько сгонял в кладовую, перевернул вверх дном коробку с инструментами и выудил из кучи нужную отвёртку. Ева положила картину обложкой вниз на диван и стала откручивать проржавевшие шурупы. Затем убрала скобы. Вместе с ними отпала старая затвердевшая бумага, из-под рамы напахнуло чем-то затхлым, будто из мусорки.
Оказалось рама довольно глубокая, а холст просто вложен внутрь и обложен ватой по контору, видимо, чтобы не болтался туда-сюда. Нам обоим это строение показалось странным, обычно столько сложностей не требуется. Пока Ева пробовала выжечь вонь зажигалкой, я аккуратно поддел пальцами холст и медленно вытащил его из ложа. Сразу почувствовал, как он прибавил в весе, не меньше килограмма. Ева отвлекалась от размахивания огнём и с любопытством посмотрела на холст.
— Какой он толстый, — проговорила она.
Холст и, правда, был толще, чем казалось сначала. Без рамы к полотну прибавилось три или четыре сантиметра толщины. Я повертел его в руках — полотно натянуто поверх твёрдого каркаса. Сзади холст измазан чем-то чёрным, липнущим к пальцам. От этого материала странно пахло, как из погреба, который стоял запертым много лет.
— Фу, что это, — поморщилась Ева. — Хуйня какая-то не трогай это.
Я подкатил журнальный столик к центру комнаты, мы положили Агату на него. Затем мы постарались убрать дурнопахнущую субстанцию тряпками, но похоже она выступала из-под ткани холста. Надавливая пальцем, я чувствовал внутри что-то мягкое и бугристое, а на поверхность проступала тёмная масса. В руках Евы, будто из ниоткуда появился складной нож, она щёлчком раскрыла его и предложила:
— Это не собака, но давай разрежем и поглядим, раз смыть всё равно не получается.
Я кивнул, а про себя подумал: — всё это время она где-то прятала нож? Я привёл домой не просто хулиганку, а целую бандитку.
Она осторожно воткнула нож в заднюю часть холста и стала вести им по краю. Холст разрезался с лопающимся звуком, наружу лезла чёрная дрянь. Закончив, Ева вытерла лезвие о край юбки и спрятала нож в карман. Мы вместе взялись за отрезанный холст и медленно приподняли его. Чёрный материал тянулся вслед за ним, с него падали какие-то сгустки. Запах нахлынул такой, что Еве пришлось открыть форточку. Она осталась у окна, дыша свежим воздухом.
Я пытался понять, что это за чёрная жижа. И когда, наконец, до меня дошло, что в ней находится, я быстро убрал руки, словно от раскалённой плиты. Меня всего передёрнуло. Они были перемешаны в этой вязкой субстанции, словно изюм в тесте. Окрас тёмных тел совпадает с цветом чёрной жидкости, поэтому я не сразу разглядел их. Отступив назад, я стал осматривать себя.
— Что случилось? — спросила Ева. — Что ты там увидел?
Она приблизилась к холсту и выматерилась. В густой чёрной массе лежало множество тел пауков. Большие сразу бросались в глаза, как кусочки шоколадной плитки в торте, а маленькие сливались с текстурой, но когда ты замечал их, делалось ещё хуже. Я смотрел на них как заворожённый, готовый в любой момент бежать. К счастью для нас пауки покоились внутри полотна без движения.
— Они мертвы? — с опаской спросила Ева.
— Давай не будет выяснять, надо их выкинуть.
Мы перетащили картину в ванную и, наклонив над тазиком, стали сбрасывать комки грязи туда. Мы рассудили, что туалет слишком мал для картины, а собирать даже мёртвых пауков с пола никому не хотелось. Помогали подручными средствами, старайтесь не трогать руками. Казалось, жидкость должна кончиться быстро, но её набралось на целый тазик, из-за чего мне пришлось притащить ведро. Количество паучьих трупиков было таким огромным, что страшно подумать, как всё это находилось со мной в одной комнате две ночи.
Вдруг из холста прямо в тазик вывалилось ещё одно полотно, расплескав жидкость по стенам и нашим лицам. От неожиданности мы уронили картину на пол, отскочив назад, и расплескали оставшихся пауков по кафелю. Я провёл рукой по лицу, на пальцах осталось множество тел и лапок. Ева не выдержала и убежала блевать в туалет.
Мне удалось сдержаться. Хотелось как-то проявить мужество перед ней, поэтому собравшись, я подцепил упавшее в тазик полотно и тряпками вытер его от пауков и вонючей жидкости. На нём был чёрно-белый рисунок, но я не успел разглядеть его, как вернулась Ева. Вместе мы собрали оставшихся членистоногих в тазик и неторопливо смыли их в унитаз.
Ничего тёплого мы внутри холста не нашли. Чёрная масса с пауками была холодная, словно грязь после дождя. Выдохнув, мы положили обе картины на стол лицом вверх. На первой перед нами вновь предстала Агата с кожей, будто нетронутый снег, сияющими серо-голубыми глазами и в футболке с «Пивозавром». А на второй, вдвое меньше, мы разглядели женщину, которая закрывала лицо длинными худыми пальцами.
— Это ещё что за сраная рекурсия? — спросила Ева, глядя на женщину. — Портрет внутри портрета, Нолан их побери.
Я не знал, как прокомментировать увиденное, и просто продолжал смотреть. Пальцы у женщины изящные, но старые, морщинистые. Тёмные волосы опускаются ниже пояса, за пределы картины, а голова слегка наклонена в бок, будто она играет с нами в прятки и считает вслух. На стройном теле махровая бесформенная кофта, словно состоящая из пыли и перьев.
Ева поднесла руку к холсту с Агатой, потом к женщине.
— Картина с женщиной холодная, а от изображения Агаты до сих пор исходит тепло, — сказала она, — но под холстом ничего больше нет.
— Какая-то магия.
— Или радиоактивные краски, и мы оба умрём.
— А такое бывает?
— Не знаю, наверно должны быть. Но после такой зловещей херни, меня даже смерть не остановит.
— Может дыхание этой женщины, я слышал по ночам?
Ева наклонила голову и прислушалась.
— Сейчас ничего нет.
— Возможно, она только ночью оживает или типа того.
— Ладно, потом послушаем. А что нам сейчас с этим делать?
— У тебя идей нет? — спросил я.
— Нет, у меня мозг с утра вообще плохо работает.
— И у меня.
— Давай постоим и подумаем оба, может что-то в голову придёт.
— Хорошо.
Мы стояли с задумчивым видом над двумя портретами и рассматривали их. Ева потирала подбородок, я переминался с ноги на ногу. Не похоже, что в этих картинах вообще есть какой-то след, способный привести нас к похитителю Агаты.
Да и кого мы ищем? Маньяка-расчленителя? А способен ли обычный человек, хоть и безумный, сотворить такое? Тёплая картина, нарисованная красками, которые пахнут, как настоящая девушка. А внутри у неё густая масса, перемешенная с пауками, которая прячет внутри себя совершенно другой портрет. Что бы это всё значило?
И чьё дыхание я слышал по ночам? Агаты или этой женщины? И если женщины, то наблюдает ли она за нами? Видит ли нас прямо сейчас?
Чем дольше я глядел в глаза Агаты, тем меньше видел в них смеха. Она вовсе не смеётся, я вообще с трудом могу понять, какую эмоцию она всё это время изображает. И если приглядеться, её лицо цвета слоновой кости больше напоминает глиняную бесформенную маску, — под которой скрыт кто-то другой, — чем улыбающуюся школьницу. Как я раньше этого не замечал? Перед нами вовсе не Агата!
— Ты видишь это? — спросил я. — Агата как-то странно выглядит.
— Да, какая же я была дура, раз спутала этот шарж на человека с подругой. Глаза Агаты всегда были такие добрые и живые, даже когда она злилась. А у этого они гнилые, пустые и инородные. Как если бы я вглядывалась в канализационный люк, в водах которого отражается лунный свет.
— Если честно, то чем дольше я смотрю, тем сложнее увидеть её на картине. Будто она теряет форму.
Я не мог сформулировать это ощущение, но границы холста словно размывало, нечто изображавшее Агату терялось на фоне голубого неба и солнца. Даже её имя казалось бессмысленным, на картине нет человека, на ней вообще ничего нет!
Никто из нас не говорил, и среди всей этой гробовой тишины стоявшей вокруг, я услышал чьё-то дыхание, как тогда ночью. Но на этот раз я ощущал и забродившее зловоние исходившие от него, будто его хозяин стоял около меня. Только в этот момент до меня дошло, что я наклонился над столом и в упор смотрю на лицо Агаты. Я выпрямился и медленно осмотрелся, Ева разглядывала Агату, в квартире темно, а на кухне тихо гудит холодильник.
— Сколько времени прошло? — спросил я. — Разве солнце не должно было уже встать?
Ева посмотрела в окно, где горели оранжевые фонари, и сказала:
— Пора бы уже.
— Погоди…
Я включил свет в комнате, отыскал свой телефон и проверил время.
— Уже полдевятого вечера.
— Не может быть! — оживилась Ева. — Прошло же всего часа два, как мы начали.
Она проверила свой телефон, нервно хихикнула, подбежала к окну и стала рассматривать улицу. Снаружи, как и днём, бушевала метель. Я обратил внимание, что холст с жуткой женщиной куда-то пропал.
Глава 19. Оно было в моей квартире
— А куда делся портрет женщины?
— Я думала это ты его убрал.
— Нет, я всё время рассматривал Агату.
— Пиздец, а вот это уже точно ненормально. Как блядь могло пройти десять с половиной часов, чтобы мы не заметили?
— Я не знаю.
Ева отлипла от окна и стала судорожно метаться по комнате.
— Ты можешь включить телевизор? — резко попросила она.
Я взял пульт с дивана, включил его, там как обычно шли вечерние новости. Ева отобрала пульт и стала переключать каналы, попадая на новый, она каждый раз материлась.
— Сука, тут везде вечерние программы, то есть это не шутка твою мать?!
Почувствовав в ногах боль, я присел на диван. Закончив ругаться, Ева села рядом и опять закурила. Сигаретный дым поднимался к потолку, она стучала голой стопой по полу.