и.
— Допустим.
— Мы существуем, чтобы что?
— Ну не знаю — читателя развлекать?
— Или удовлетворить автора. И вот представь, что нас выложили на какой-нибудь самиздат и нас никто не читает.
— А почему не читают?
— А кто ж их знает. Автор старался как мог, мы старались как могли, но развлечь никого не смогли, нас не заметили. Выходит что и смысла в нашем существовании нету.
— Получается так.
— Вот и в жизни также. Мы существуем, чтобы радовать других людей или родителей. Но если мы ничего не добиваемся, высшего образования у нас нет, работы нет, семьи тоже не получилось — то мы никто. Друзья про нас забудут, окружающим людям на нас вообще похуй, а родители в нас тайно разочарованы.
— И к чему ты это ведёшь?
— Сама не знаю. Может к тому, что у нас хотя бы есть мы. Даже если никто другой нас не замечает. А конец у всех один, смерть и пустая оболочка на земле. Смерть, как и жизнь у всех разные, но это не имеет значения. После всех нас останется лишь пустыня. Мёртвые земли и больше ничего.
Хоть и на короткое время, но моя кухонька превратилась в маленький островок тепла и уюта, укрытый от хаоса снежной бури и неведомого ужаса, скрытого в доме напротив.
Внутри царила тишина, нарушаемая лишь лёгким гудением холодильника. Его белая поверхность была до отказа усыпана разноцветными магнитиками: тут были и крошечные фрукты, и картинки морей, где, казалось всегда лето, и пейзажи городов, привезённые из других стран. На небольшой микроволновке беспорядочно громоздились баночки с приправами. А между ними работал миниатюрный телевизор с выпуклым экраном, чье голубоватое свечение окутывало нас мягким светом, заполняя каждый уголок кухни. Там опять показывали какой-то фильм.
Мы наблюдали за тем, как в доме напротив постепенно зажигаются огни квартир и больше не гаснут. Чёрная субстанция распространялась всё глубже среди жильцов. Что-то необратимое происходило так стремительно, что кружилась голова.
Мы размышляли, что предпринять дальше.
— А может нам распечатать бумажку с текстом и повестить на подъезды? — предложил я. — Типа что-то вроде: «Товарищи жильцы! Огромнейшая просьба эвакуироваться из дома. Так как в 14-й квартире находится радиоактивная покойница, и она разлагается. Меры не принимаются!».
Нарина хихикнула:
— Не, я думаю это ерунда. К тому же те жильцы, что ещё остались в живых уже мирно спят в своих пастелях, как они увидят надпись?
— А-а, ну да.
Ещё у нас была мысль выбежать наружу и начать бегать под окнами с воплями, пытаясь предупредить оставшихся людей. Но кто поверит двум 13-тилеткам? И полицию нам самим вызывать никак по той же причине — подумают, что мы балуемся.
— Но кто-то из живых жильцов может позвонить в полицию, услышав наши крики, — рассудила Нарина. — И когда те приедут, возможно, нам удастся убедить их проверить дом.
— Вряд ли они станут нас слушать, ведь приедут на вызов о громких подростках. А даже если мы как-то заманим их в дом, то просто погубим их и сами пострадаем.
Нарина вздохнула.
— Да, ты прав, нам лучше не рассказывать об этом взрослым. Мы тут в невыгодном положении.
— Ну хотя бы эта зараза дальше вашего дома не распространиться. Высокие сугробы кажется ограждают её от соседних зданий и пока не наступит лето, они в безопасности.
— Может если снег работает с ними как кислота — окатить им моих родителей?
— Идея здравая, но не факт, что мы им только хуже этим не сделаем.
— В смысле?
— В смысле вдруг они растворяться вместе с этой чёрной заразой, как ведьмы в старых сказках от воды.
— Ох, ты как что скажешь. Ну что-то же нам надо делать, не сидеть же просто так. Вот если бы мы чуть побольше узнали об этой херне, возможно поняли бы как поступить.
Я пару секунд подумал над её словами, и у меня появилась идея:
— Погоди, кажется я знаю того, кто знает об этой штуке больше нас.
— Ты о тех двух ребятах?
— Да.
Нарина уже была готова допить какао и выбежать наружу, но я остановил её и прежде чем слепо идти туда неподготовленными, предложил сперва глянуть как там у них дела.
Мы оба устроились около подоконника, и мне показалось, словно темнота опять сжалась вокруг нас, но теперь не злая, а какая-то уютная. По ту сторону по-прежнему мела вьюга и снег скапливался на железном отливе окна, но холод не решался нарушить наше тёплое пространство.
Поскольку бинокль был один, нужно было определиться, кто будет смотреть первым. Я там уже и так многое видел, поэтому согласился быть вторым и без игры в камень-ножницы-бумага.
Нарина прильнула к биноклю, её глаза выражали смесь любопытства и подавляемой тревоги. Я наблюдал за ней, временами переводя взгляд на окно, но снегопад и слабое зрение мешали разглядеть там что-то конкретное.
— Опишешь, что там? — попросил я.
— Вижу девушку, твою шаманку, бродит по квартире, словно к чему-то готовится.
Я вытянул шею, желая услышать больше, но бинокль был у неё, и оставалось только ждать, что она скажет.
— Если честно, — продолжила Нарина, не отрываясь от линз, — когда я впервые о ней от тебя услышала, то почему-то представила женщину постарше. Типа такой древней бабушки.
— Да, она довольно молодо выглядит, как и тот рыжий парень. Кстати как там у них дела?
— Парень всё ещё на диване, выглядит также как мои родители, будто лицо покрыто серой плёнкой.
— А к чему готовится шаманка?
— Не знаю, сейчас посмотрим.
Я ощутил волнение, медленно подбирающееся к сердцу. Спокойствие не могло длится долго.
Глава 29. Глубина на потолке
— Она начала раздеваться, стянула с себя какую-то кофту и вроде бы всё. Осталась в одних штанах и лифчике. Как ей только не холодно при раскрытом окне. Хм… взяла в руки бубен и орбу, видимо собирается проводить свой ритуал.
— А что такое орба? — спросил я.
— Это такой молоточек, которым она бить будет.
— А-а, ты про колотушку.
Нарина с улыбкой глянула на меня.
— Нашёл же как назвать.
— Ладно, что там дальше?
— Шаманка идёт к гробу… — Нарина говорила шёпотом, словно нас могли услышать на той стороне. — Смотрит на эту жуткую великаншу. Она в сравнении с ней будто ребёнок у постели взрослого… Начала бить в бубен и кружить вокруг гроба. Шаг вперёд — удар, затем два шага и опять удар. Судя по движению губ она что-то говорит… или нет, даже поёт…
Нарина заворожёно описывала, и я видел, как её пальцы непроизвольно напрягаются, сжимая корпус бинокля. С одной стороны мне хотелось отобрать его у неё и самому всё увидеть, но с другой я словно смотрел туда её глазами.
— Что-то происходит, — вновь заговорила она.
— С телом?
— Нет. Снежинки у окна стали как-то странно себя вести.
Я глянул туда и заметил, что постепенно над окном разрастается крупный вихрь. Снежинки двигались с какой-то нереальной плавностью, словно невидимая сила захватила их и направила прямо в комнату к великанше в гробу.
— Такое уже было раньше, — сказал я.
— Но чего она пытается этим добиться? Вернуть всё обратно?
— Этого не знаю. Опиши что там.
— Снег оседает на жёлтоватом лице великанши, будто притягиваясь к нему, и не тает. А шаманка всё продолжает танцевать, кружится вокруг неё, словно не замечая, что снег и холод проникает глубже в комнату.
— Вероятно она в трансе, — рассуждаю я.
— Погоди, что-то происходит… — её голос дрогнул, став чуть тише. — Что-то не то с телом великанши, шаманка остановилась, прекратила петь.
— Что там?
— Тело странно подрагивает, и лицо… оно словно меняется… нет, это трупные пятна — они двигаются. Расходятся волнами, меняют своё расположение, как бы перетекают в другие формы.
— Подробнее, пожалуйста, — просил я в нетерпении.
— Ну даже не знаю. Шаманка кажется в ступоре, не знаю шокирована она или всё идёт по плану. Эти коричнево-жёлтые пятна двигаются, и… я поняла, они не просто меняются, нет, они превращаются в непонятные символы, как будто тело великанши стало листом для чьей-то древней записи. Что-то между иероглифами и смутными узорами, я такого никогда в жизни не видела. И они медленно растекаются по её коже, пульсируют, словно дышат.
Каждое слово звучало так, будто Нарина не видела, а лишь угадывала; и я до меня постепенно докатывалось запоздалое чувство, что скорее всего не только мы наблюдаем за этим процессом, но и кто-то с другой стороны, — кто возможно изначально ждал нас, — смотрит на нас сквозь ночное небо.
— О господи, губы великанши, они шевелятся… и платье на груди, оно приподнимается, там есть что-то тёмное, символы собираются в этой области… оттуда сейчас что-то вырвется!
Вдруг Нарина ахнула и на секунду зажмурилась. Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Когда она вновь открыла глаза и посмотрела туда, то словно растерялась, стала описывать неуверенно.
— На груди великанши что-то плавает, нечто чёрное. И… шаманка смотрит куда-то наверх, к потолку… её лицо, оно…
Голос Нарины стал глохнуть, но не от волнения, он будто проваливался на глубину. И я кожей ощутил холод, расползающийся по комнате, не резкий зимний холод, а мерный и едва ощутимый.
— Что-то не так, — сказал я, и она тоже это поняла.
Нарина убрала бинокль, и её глаза, горящие в темноте, встретились с моими. Она не сказала ни слова, но в этом взгляде было что-то почти первобытное. Словно мы оба единовременно поняли, что нечто вырвавшееся из груди великанши находилось не только в доме напротив, но и на потолке нашей кухни, у нас над головами.
И тогда мы медленно подняли глаза вверх.
Привычного белого потолка со сломанным много лет вентилятором-люстрой там не было. Над нами нависала глубокая и абсолютная, безмолвная бездна, и голубой свет от телевизора терялся в ней. Кожа покрылась мурашками, я сразу ощутил, что это не просто темнота, а буквально провал в потолке колоссальных размеров.
Мы непроизвольно взялись за руки.