– Я себя без него и не помню, – Ефим по-прежнему не шевелился, говорил, казалось, сам с собой, глядя на играющую в реке лунную рябь. – Завсегда вместе были… а теперь-то как? Что я без него-то?..
Устинья тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени.
– И ведь понесло его! – вдруг почти с ненавистью, сквозь зубы выговорил Ефим. – Понесло к чертям на вилы – через тайгу! За-ради Васёнки этой! Кабы не эта ведьмища – выплыл бы он!
– Не греши, Ефим. Она не виновата. Нет виноватых-то. Значит, время подошло…
– Время?! – Ефим резко развернулся к жене. Лунный свет по-волчьи блеснул в его глазах. – Нет, Устька, то не время! То судьба проклятая! Да кабы знать… Кабы только знать, что вот так повернётся! Я бы своими руками эту Васёнку придушил!
– Ефим, да бога ради! Услышит она…
– Всё бы отдал для него, шкуру бы с себя снял… – Ефим вдруг запнулся на полуслове. Чуть слышно, упрямо выговорил, – Тебя бы только – нет… Тебя бы – никогда…
– Типун тебе на язык, что несёшь-то?! – хрипло вскричала Устинья, со всей мочи стукнув мужа по спине кулаком. – Что мелешь, ирод?! Его уж на свете нет, а ты всё… Господи, Ефим, Ефи-им… будь она проклята, будь она проклята, доля наша собачья!
Ефим вдруг обхватил её, прижав к себе так, что хрустнули кости. Устинья чудом не задохнулась, оказавшись намертво притиснутой к пропахшей потом и смолой, мокрой насквозь рубахе мужа.
– Господи… Пусти… раздавишь… Ефим… мокрый весь, выстынешь, господи… тебя ещё не хватало! Что я одна в тайге с дитями смогу?.. Ну, что ж делать… Ничего… ничего не сделаешь… Значит, без Антипа теперь… сами… как-нибудь…
И тут силы оставили её. И, устав крепиться, Устинья разрыдалась в голос. Ефим крепко сжимал её в объятиях. Сверху, холодные, сияли звёзды, тихо бормотала река. Равнодушная, кривилась в чёрном небе луна.
– Так вы не позволяете мне, маменька? – Николай Тоневицкий старался выглядеть спокойным, но его карие глаза блестели обиженной детской слезой. – Не позволяете?! Зная, почему я иду на это? Зная, что это, может быть, единственная возможность спасти человека…
– Nicolas, вы уже не в том возрасте, чтобы я могла позволить или не позволить вам что-то, – негромко возразила Вера. – Вам двадцать один год. Вы взрослый и умный человек. Успокоившись, вы сами поймёте, что жениться для того, чтобы кого-то спасти, – глупо.
– Глупо?! – Николай вскочил со стула, гневно заходил по комнате. – Я, признаться, не ожидал от вас, маменька! Вы ведь знали всё с самого начала, я ничего не скрывал от вас! Вы знаете, какова жизнь Ольги… госпожи Семчиновой! Я рассказывал про её полоумную матушку… и не смотрите на меня так! «Полоумная» в данном случае – не оскорбление, а медицинский диагноз! Это в самом деле умалишённая особа, от которой Ольга никуда не может деться! Мать не позволяет ей учиться, развиваться, работать над собой! Мотает ей нервы истериками и воплями! Незаслуженно оскорбляет по сто раз на дню! Давеча Олины записи к лекциям сожгла в печи! Можно ли терпеть такие издевательства?
Вера только вздохнула. Она знала, что младший пасынок прав.
– Вы же знаете Олю, маменька! Знаете её ум, её способности! Её жадность к развитию, стремление к тому, чтобы и другие развивались! На ней вся наша воскресная школа держится! Это ведь огромный талант и терпение надо иметь, чтобы учеников наших, которые книгу только в церкви у попа видели, азбуке научить! И счёту, четырём действиям арифметическим! Ей бы в университет – она бы всех студентов за пояс заткнула! Помните Прудона? Я полгода штудировал – так и не осилил! А Ольга не только прочла, но ещё и нашла несколько мест, где, как ей кажется, Прудон не прав! И умудрилась доказать это! Она уроками зарабатывает столько, сколько не каждому мужчине под силу! Содержит и себя, и матушку, и Федотыча! И вынуждена терпеть над собой власть злой, ограниченной, ни капли её не любящей особы, которая… Маменька, ведь она говорит о собственной дочери немыслимые гадости! По всему переулку ходит и всем встречным рассказывает! Обвиняет Ольгу в таких вещах, что мне даже совестно вам пересказать! Им уже ворота дёгтем мазали, а госпожа майорша, кажется, тому только рада! Как можно выносить такое, скажите?!
– Коля, успокойтесь… я понимаю вас, – Вера поправила фитилёк в лампе, и выровнявшийся свет окатил стену с портретом её отца. – Я согласна, Ольга Андреевна умная и развитая барышня. Грустно, что судьба её складывается так печально, но…
– …но общество наше таково, что исправить эту несправедливость невозможно! – сердито перебил Николай. – Ольга уж уходила от матери, та её через суд домой возвращала! И ведь позор какой, Ольге ведь уже девятнадцать лет, она взрослый человек, способный сам себя прокормить! Согласитесь, что это несчастье – иметь такую мать!
– Соглашусь.
– Но так отчего же вы не разрешаете мне?!. Ведь я мог бы спасти Олю! Надеюсь, вы не считаете, что после женитьбы я буду принуждать её жить вместе со мной или, хуже того… – Николай вспыхнул, не договорил. – Я уважаю госпожу Семчинову как человека и хорошего товарища! И не могу мириться с несправедливостью в отношении её! И вы сами сколько раз говорили, что грешно не помочь кому-то, если это в твоих силах!
– Говорила, – с тяжёлым вздохом согласилась Вера. – И готова это повторить. Но в своей жизни я не раз убеждалась, что нельзя никому помочь собственной сломанной судьбой.
– У кого же она окажется сломанной?.. – растерялся Николай.
– У вас, – коротко ответила Вера, глядя в упрямые глаза пасынка. – Вы любите госпожу Семчинову. А она вас – нет. И посему тот брак, о котором вы меня просите, окажется нечестным. Вы ведь, кажется, утверждали, что после церкви каждый из вас отправится своей дорогой. И, возможно, вы никогда более не увидитесь с вашей законной женой.
– Именно так, – тихо, но твёрдо подтвердил Николай. – Ольга ни капли не влюблена в меня. Она никогда и не внушала мне ложных надежд.
– Я ценю честность госпожи Семчиновой. Но и вы, и она ещё очень молоды. Я допускаю, что для неё этот брак в самом деле окажется освобождением: она сможет без помех работать, развиваться и прочее… не чувствуя себя связанной. Но что будет с вами?
– Со мной? – пожал плечами Николай. – Право же, ничего!
– Позвольте в этом усомниться. Вам двадцать один год. Вы становитесь совершеннолетним, вступаете в права наследства. Если госпожа Семчинова сразу же после женитьбы исчезнет из вашей жизни, вы забудете её очень быстро.
– Вы не можете знать!..
– …но могу с уверенностью предполагать. Что будет, если вы через пять… ну, хорошо, Коля, через десять лет, – вы влюбитесь вновь? И при этом будете связаны законом с далёким, чужим человеком?
– Всё это вздор! – отрывисто сказал Николай. – Я не намерен более ни в кого влюбляться и ни на ком жениться. Маменька, ну чему вы улыбаетесь? Мне вот совсем сейчас не до смеха!
– Мне – тем более, – заверила его Вера. – Вы у меня на глазах готовитесь сделать огромную ошибку – и я не в силах вас остановить. И ведь Ольга Андреевна в сто раз осмотрительнее вас! Насколько мне известно, она на этот брак не соглашается!
– Не соглашается, – угрюмо подтвердил Николай. – Тоже говорит, что я дурак и мальчишка. «Вот когда развяжетесь с этой пошленькой ко мне любовишкой, тогда и поговорим о деле! А на чепуху у меня нет времени!»
– Браво, – тихо сказала Вера. – Она действительно умна. Ну, так значит, дело не во мне?
– Я, признаться, надеялся, что вы уговорите её, – глухо сказал Николай, снова садясь за стол. – Ольга относится к вам с уважением. Она может послушать вас…
– Коля, мальчик мой, но что же я скажу ей такого, чего она ещё не слышала от вас?! Что вы любите её? Что хотите спасти от безумной матери? Что готовы пожертвовать собственной жизнью для её счастья? Она знает об этом давным-давно! Надеюсь, вы не считаете, что я не желаю этого брака из-за того, что Тоневицкие – столбовые дворяне, а Семчиновы – выслуженные?!
– Разумеется, нет!
– Ну, хоть на этом спасибо… Ольга Андреевна – замечательная девушка. Она не хочет с вашей стороны жертвы – и я полностью с ней согласна! Зачем давать напрасную надежду влюблённому человеку?
– У меня нет никакой надежды!
– Не лукавьте, Коля! Эта надежда у вас прямо-таки на лбу написана! – устало отмахнулась Вера. – И глупо вас судить за это: влюблённые всегда хватаются за соломинку… Но, согласитесь, если бы Ольге был нужен для спасения фиктивный брак, любой из ваших товарищей мог бы оказать ей такую услугу! Я ведь знаю, что нынче такие союзы случаются сплошь и рядом!
– Да, – коротко отозвался Николай. – Нашим девушкам опостылел деспотизм родителей… ну вот, вы снова улыбаетесь! А чему?!
– Да тому, что барышни ваши опрометчиво меняют шило на мыло, а после будут весь век каяться! Впрочем, тут не мне их судить… Коля, ну послушайте же меня без сердца! Чтобы вы и меня не считали деспотичной матерью, считайте, что разрешение на брак я даю. Но я защищена умом и честью госпожи Семчиновой. Я убеждена, что она не воспользуется вашим великодушием.
Николай молчал. Вера, встав, погладила его по плечу.
– Не огорчайтесь так. Поверьте, не в моих силах заставить Ольгу Андреевну полюбить вас. Всё, что вы можете сделать – это оставаться её другом, надёжным другом. Очень часто это оказывается важнее самой сильной страсти. И не в пример долговечнее.
– Но, маменька, ведь это же…
Николай не договорил. За дверью послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, вбежала горничная:
– Николай Станиславович, к вам госпожа Семчинова. Принять прикажете?
– Господи, Маша! Конечно! Да я сам сейчас выйду! Маменька, с вашего позволения… – Николай неловко вскочил и, чудом не опрокинув стул, выбежал из комнаты. Встревоженная Вера торопливо пошла за ним.
В прихожей был слышен негромкий разговор. Вера, стараясь остаться незамеченной, осторожно выглянула из-за портьеры. В дверях стояла высокая девушка в простом чёрном платье, мокром от дождя. Растерянная горничная тянула из её рук отяжелевшую от влаги накидку. У ног гостьи стоял разбитый саквояж из потрескавшейся кожи, пухлый узел и увесистая связка книг. Одной рукой удерживая свою накидку, а другой поправляя короткие, вьющиеся волосы, барышня нервно говорила: