– Тоневицкий, не берите ничего в голову, я прямо от вас сейчас еду в гостиницу! Заехала лишь потому, чтобы вы от других не узнали… и не вздумали навестить меня дома, на Швивой Горке. Я ушла из дома. Можно ли покуда оставить у вас мои вещи?
– Разумеется, Оля… Ольга Андреевна, – Николай, отстранив горничную, неловко взял узел. – И самой вам лучше остаться здесь!
– Нет, не лучше, – резко ответила Ольга, – Маменька уже сегодня к вечеру начнёт бегать по Москве. С вами она знакома. Боюсь, что в первую же очередь сюда и явится. Заранее приношу свои извинения за то, что она здесь устроит. Впрочем, вы её уже видели – значит, не особо испугаетесь. А мне, простите, пора.
– Оля, но ведь гостиница денег стоит! И немалых!
– Ну так пойду в номера, какая разница!
– Вам там не место! – решительно заявил Николай.
– Что-о-о?! – взвилась Ольга. – Вы, кажется, берёте на себя смелость решать…
– Беру! Вы с ума сошли! Жить бог знает с кем в номерах за пять копеек?!
– В Троицком берут восемь!..
– Это ничего не меняет! Вы останетесь здесь!
– Тоневицкий!!! Что вы себе позволяете?! Отдайте мой узел, я немедленно еду к Колчиным, там люди ещё не разучились себя вести, и…
– Прошу вас, останьтесь, Ольга Андреевна, – Вера вышла из-за портьеры. – Разумеется, я не берусь вам советовать, но здесь, в нашем доме, вам ничего не грозит. Я отдам распоряжение не принимать вашу матушку.
– Смею возразить, княгиня, вы слишком мало её знаете, – отрывисто произнесла Ольга.
– И тем не менее, прошу вас раздеться и пройти в гостиную. Вы устали, намокли и слишком… взволнованы. По крайней мере, чаю мы сможем выпить спокойно, уверяю вас. Наш Сидор во время последней кампании служил в егерях. Думаю, он замечательно сможет выстроить оборону до подхода главных сил. То есть, пока Федосья не сбегает за квартальным. Я не допущу, чтобы невесте моего сына причиняли ущерб… Даже если этим занимается её собственная матушка.
Николай молча, с восхищением смотрел на приёмную мать. Семчинова тоже молчала. Её чёрные глаза за стёклами круглых очков смотрели на княгиню Тоневицкую внимательно и недоверчиво.
Минувшей ночью Швивую Горку поливал холодный дождь. Кусты сирени в палисаднике дома майорши Семчиновой отяжелели от воды. Водопад капель с набрякших ветвей то и дело обрушивался на Ольгу и Федотыча, скорчившихся на мокрой скамье.
– Оленька, иди домой! Промокла ведь уж до ниточки… – то и дело принимался увещевать отставной солдат. – Наше-то дело привычное, армейское… Я не я буду, коли этого христопродавца не обнаружу! А ты ступай! Тебе на уроки завтра, выспаться надо!
– Федотыч, отстань! – резким шёпотом отзывалась Ольга. – Мне тоже очень интересно, кто это так… пчхи… обеспокоен моей нравственностью! Ничего. Посижу. Здесь, под кустами, не очень-то и сыро…
Федотыч только тяжело вздыхал и плотней кутался в отсыревшую шинель. Дождь то стихал, то припускал вновь. Старый дом стоял без огней, тёмный, нахохленный.
– Оленька, могут ведь сегодня-то и не прийти! А то и вовсе боле не явиться! Дважды гадость сделали, ироды, так, может, успокоятся! Так что же ты будешь попусту…
– Тш-ш… Федотыч… Слышишь? Слышишь?! – Ольга схватила старика за рукав.
По ту сторону забора сквозь шелест дождя раздалось чуть слышное копошение и стук. Ольга и Федотыч разом поднялись со скамейки и выскользнули на улицу сквозь щель в заборе. Ольга несла в руках старое ружьё. Было очевидно, что весь манёвр обговорен и отрепетирован до мелочей: в саду не хрустнула ни одна ветка, забор не скрипнул, не чавкнула грязь под подошвами. Оказавшись в глухом, чёрном проулке, старик и девушка двинулись вдоль заборов, завернули за угол, прошли ещё несколько шагов, прячась за кустами, почти до самых ворот дома Семчиновой – возле которых увлечённо трудилась, орудуя квачом, худенькая фигурка.
– Вот он, – одними губами сказала Ольга. И подняла ружьё.
Выстрел загремел на весь Старопигасовский переулок. Человек у ворот инстинктивно присел – и тут же на него бурей налетел отставной солдат. Грохнуло ведро, тягучим ручьём потёк из него дёготь, послышался отчаянный визг:
– Да ты что! Дяденька Федотыч! Пусти-и-и…
– Я тя пущу… Я тя, нечисть подлая, так пущу!.. – пыхтел, выкручивая злоумышленнику руки, старик. – Да я тебя сейчас на тот свет… без покаяния… как висельника чердачного… Оленька!
– Барышня… да вы хоть ружо опустите…
– При-стре-лю! – чётко пообещала Ольга, опуская ствол оружия к лицу поверженного врага. – Отвечай немедля: для чего всё это? Зачем? За что?!
– Всё скажу, барышня… ей-богу… – придушенно сипел тот. – Пущай Федотыч выпустит тока… Глотку пережал!
– Удавить бы тя впрямь, скотину! – сплюнул старик, поднимаясь на ноги. В разрыве дождевых туч появилась луна. Мутный бок её выглянул лишь на миг, обдав тусклым светом перепачканные дёгтем ворота, стену дома и лицо лежащего. Им оказался мальчишка лет четырнадцати с рябой, вытянутой физиономией и наглыми, широко расставленными глазами.
– Прошка! – ахнул старик. – Да… как же у тебя, стервец, рука-то поднялась?! А?! Ну-ка отвечай, сукин сын, за что гадство этакое чинить взялся? Нешто барышня тебе чего худого сделала? Нешто не твоих сестрёнок, подлец, она грамоте выучила? Благодарность-то в тебе где, паршивец?
– О какой благодарности ты спрашиваешь, Федотыч? – процедила Ольга, не опуская ружья. – Прошка, отвечай, зачем ты это сделал. Или, клянусь, я выстрелю. За такую дрянь и на каторгу пойти не жаль будет.
– Ольга Андревна… Помилосердуйте… По глупости всё нашей и по бедности… Своей волей нешто б я посмел… – заныл, распялив огромный рот, мальчишка. Ольга недоумевающе нахмурилась:
– Так тебе что же – заплатили?
– А как же… Целую полтину посулили! Судите сами, нешто малые деньги за такой пустяк?
– Деньги хорошие, – холодно согласилась Ольга. – Кто же тебе их пообещал?
– Не только что пообещали, а в самые руки дали! Да отодвиньте, сделайте милость, ружьишко-то ваше… не ровен час, сорвётся… Маменька ваша дали, Алевтина Тихоновна…
– Да что ты брешешь, шельмец?! – взорвался Федотыч, с рамаху влепив мальчишке щедрую оплеуху. Тот, хныча, загородился одной рукой, другой неловко полез за пазуху.
– Да нате… Возьмите… Больно надобно… Вот она – полтина-то! И брать не стану, коль работу не сделал… Только её как есть госпожа майорша дала, с чего мне брехать-то?
– Он не врёт, Федотыч, – бесцветным голосом сказала Ольга, вертя в пальцах монету. – Этот щербатый полтинник мне заплатили у Устиновых во вторник за урок. Я отдала его маменьке. А она, как видишь, нашла ему достойное применение… Федотыч! Господи! Что ты, Федотыч, миленький?!.
Старик, держась за сердце, медленно осел у забора. Ольга, отшвырнув ружьё, бросилась к нему. Прошка, воспользовавшись этим, резво вскочил на ноги и, забыв о своём ведре, дёрнул в проулок. Ни старик, ни девушка даже не повернулись ему вслед.
– Федотыч, ты не пугай меня больше так, – глухо говорила Ольга час спустя, вставляя новую свечу в позеленевший подсвечник. – Ну солдатское ли это дело – сердечные приступы получать? Хорошо ещё, я знала, что нужно делать…
Федотыч лежал на своём деревянном топчане со сбившимся на пол лоскутным одеялом и отрывисто дышал. На слова девушки он слабо улыбнулся, помахал рукой: ничего, мол. Ольга, заметив это, сурово сдвинула брови.
– Сейчас накапаю, подожди… И не смотри так: водки всё равно нет и взять негде! Федотыч, ну не дури… ишь чего придумал! У меня ведь больше никого на свете нет!
– Уходи, Оленька, – тихо сказал старый солдат, глядя на то, как из пузырька в гранёный стакан падают капли. – Уходи отсюда. Бежи, куда глаза глядят.
Стакан заплясал в пальцах Ольги. Она неловко, чуть не промахнувшись, опустила его на край стола.
– Куда же мне идти, Федотыч?
– Куда угодно… Всюду лучше будет, чем здесь. Маменька вовсе с ума свихнулись, коли человека наняли ворота дёгтем собственной дочери мазать! Этак она тебе и сулемы в щи насыплет аль ночью удушит… дело-то серьёзное! Бежи, Оленька, моё тебе слово – бежи! Ты не пропадёшь, ты девушка умная, сама себя прокормишь.
– Мне некуда бежать, Федотыч. Ты же знаешь, – Ольга тяжело опустилась рядом со стариком на край топчана, закрыла лицо руками. – Я ведь уже уходила. Помнишь, с каким скандалом она явилась за мной? Да не одна, а с приставом, с жандармами! Грозилась судом! Мои знакомые ни в чём не были виноваты, они порядочные люди… а после этого им отказали от квартиры! У неё полная власть надо мной, в том-то и беда… – Ольга задумалась. Её тонкие, длинные пальцы нервно барабанили по столешнице. Старик взял её за руку, Ольга машинально стиснула его ладонь.
– У тебя совсем холодные руки, это плохо. Дай я укрою тебя, – она подняла с пола одеяло, заботливо укутала Федотыча. – А ты со мной пойдёшь, коли что?
– Я-то, Оленька, нет, – честно ответил старый солдат. – Стар уже.
– А всю жизнь хвастался, что солдат – до смерти солдат! По трубе вскочит да бежит!
– Так вот уж смерть-то – на пороге… И как мать твою одну оставить прикажешь? Она ведь чисто дитё малое: ни прибрать, ни сготовить, ни в лавке заплатить… Не знает даже, сколь нынче хлеб да сахар стоят! Дом ещё спалит с собою вместе, не пошли бог… – старик закашлялся, судорожно схватившись за грудь. Отдышавшись, чуть слышно сказал, – Замуж бы тебе, Олюшка…
– Да ведь это из одной тюрьмы в другую, Егорыч, – жёстко ответила она. – Хуже даже: в бессрочную каторгу!
– Зато жива останешься, – шёпотом сказал старик.
В крошечной комнате снова воцарилась тишина. Ольга, закусив губу, смотрела сухими, неподвижными глазами в залитое дождём окно.
Обо всём этом Ольга Семчинова рассказала княгине Вере, сидя в зелёной гостиной дома Иверзневых. Чай в фарфоровых чашках давно остыл: никто его не пил. В комнате было тепло, трещали дрова в печи, – но Вера, слушая девушку, всё сильнее куталась в пуховую шаль. Ольга сидела на диване очень прямо, глядя то в окно, за которым метались под ветром ветви липы, то на собственные пальцы, судорожно сцепленные на столешнице.