Но Тимша радовался не только этому, а и тому, что Косарь больше не покрикивал на него, как прежде, не срывал дурное настроение в обидных и бессмысленно грубых издевках. Между ними явственно встала какая-то неожиданная преграда. Наткнувшись на нее, Косарь рассвирепел, задевал всех по-прежнему, но Ненаглядов уже осадил его, а за ним решил не спускать ничего и Тимша.
«Что я ему — затурканный? Пускай только сунется!»
Электрическая лампа заливала забой светом. Патрон с проводом был прикреплен в самом верху, под накатником. Резкие тени от комбайна и всех предметов отбрасывало на стены штрека, на крепление. Шахтерки были совсем не нужны.
Не в пример, на этом участке что-то перекрыло дорогу подземным водам. Трудно было определить, где все же придется ставить насосы, продвигаться медленнее, чем сейчас.
Подготавливая место для очередного сегмента, Косарь вряд ли беспокоился обо всем этом, как беспокоился Волощук, и был занят совсем другим. Все время его не оставляло не то раздражение, не то обида, как будто с приходом Ненаглядова он, Косарь, стал значить в смене совсем не то, что значил.
«Навешают цацек, носятся, — злился он. — Герой, герой, а поглядишь — ничего особенного! И в получку, наверно, закладывает не хуже нас, грешных…»
Когда Ненаглядов сел на комбайн, Косаря и совсем разобрало. Напрасно он старался сдерживаться, все подталкивало на ссору.
Самого его судьба не баловала ничем, хотя, стремясь заработать побольше, Косарь старался не хуже других. Деньги у него водились, а вот орденов и званий не было — шахтер и шахтер, каких много.
Он работал в шахте, но не считал себя горняком; людей, подобных Ненаглядову, просто не понимал и со злорадством думал о том, что, несмотря на звезду и орден, тот работает в забое, а мог бы, наверно, заниматься чем-нибудь полегче.
«Дали цацку, он и рад! Вкалывает изо всех сил…»
Бороться за звание смены коммунистического труда, работать на один счет Косарю не хотелось. Но отказаться наотрез было не просто, и он решил до поры до времени выждать, тем более что Ненаглядов — коммунист и, наверно, будет настаивать, чтобы они работали как все.
Первыми в шахте стали работать на один счет комсомольские смены. С этим Косарь еще мирился.
«Ребята молодые, — отстраненно, как о чем-то постороннем и его не касающемся, рассуждал он. — Не все им равно — копейкой больше, копейкой меньше? Зато по-новому!»
Но когда на один счет стали работать и другие, Косарь встревожился не на шутку. Он чувствовал: идти на попятный теперь не дадут, придется работать как все, или просить, чтобы перевели еще куда.
«А там, глядишь, то же самое? Вроде сплошной коллективизации…»
А Ненаглядов и не догадывался ни о чем. Он вернулся из больницы, где лечил обострение ревматизма, и, как все старые шахтеры, прошедшие суровую школу жизни и труда, не стремился ни командовать, ни руководить. Чистоедов перебросил его в смену Волощука — не только для того чтобы укомплектовать ее, но и укрепить.
«Подлечился, теперь надо работать. Не все равно где?..»
Волощука Ненаглядов знал по Щекину, а к остальным еще приглядывался. Тимша показался ему старательным, переимчивым пареньком, обещавшим со временем выравняться в настоящего проходчика, а Косарь не возбуждал ничего, кроме равнодушия и скуки.
«Со всячинкой, наглец! Из каких обиженных, что ль?..»
Ключом Ненаглядов владел хуже его. Тот сразу углядел, что он стягивает хомут не так, и, не скрывая издевки, набросился:
— Куда крутишь? Отвык в больнице ключом играть?
— А и впрямь отвык, — не обиделся Ненаглядов. — Вроде бы не слушается…
Косарь обезоруженно подобрел. Бросив свое, подскочил, показал.
— Насильно не крути, а то резьбу сорвешь. Нагрузки не сдержит!
К концу смены они прошли небывало много. Пришлось удлинять трапы и подъездные пути, чтобы работа шла по-прежнему. Помогая Волощуку, Тимша переимчиво запоминал все. Если б нужно было, он, наверно, справился бы и один.
Задержки из-за порожняка не было. Едва комбайн пошел снова, Янков осадил состав. Погрузка началась.
Впервые после того, как стал звеньевым, Волощук радовался, что так ладно работается. Сменное задание наверняка будет перевыполнено.
«Всегда бы так, — удовлетворенно и весело думал он. — Глядишь, подтянулись бы к концу месяца, долги наверстали».
Но когда нагрузили половину состава, внезапно погас свет. Комбайн со скрежетом остановился. Транспортер замер.
— Вот те, бабушка, свадьбина ночь! — брякнул Косарь и, не удержавшись, забористо выругался: — Эх, мать-перемать! Хошь не хошь, а ложись спать!
Включив шахтерку, Волощук соскочил с комбайна. Почти одновременно зажглись шахтерки и у всех, наполнив забой причудливо неспокойными, ломкими тенями. В непривычной тишине слышнее стало потрескиванье обшивки, шуршанье осыпающейся породы.
— И часто оно так? — хмурясь, проговорил Ненаглядов. — Хорошо бы ненадолго… эта свадьба.
— Да нет, — отозвался Волощук, пытаясь вспомнить, давно ли не было энергии. — В этом месяце вроде второй раз.
— А про третий-четвертый забыл? — сердито напомнил Косарь. Похоже, ему доставляло удовольствие растравлять себя и других. — Память — решето… не держит ничто!
Простаивать не хотелось. Подождав немного, Волощук решил узнать, в чем дело.
— Подтаскивайте пока крепёж, — распорядился он. — А я смотаюсь, узнаю, что там заколодило?
Тимша хотел попроситься с ним, но не решился. Втроем они пошли за лесом, а Волощук отправился звонить на-гора. «Карлик» работал на щелочных аккумуляторах и от случившегося не зависел. Вспыхнувшие его фары заметались по стенкам откаточного штрека и скоро исчезли в кромешной тьме.
Поеживаясь непонятно отчего, Тимша шел, безотчетно держась поближе к проходчикам. Ненаглядов заметил это и, не останавливаясь, посочувствовал:
— Ты чего это? Сам с собой не сладишь?
Косарь сумел насолить и тут:
— Шахтаря боится! А так он у нас парень храбрый, — и хохотнул неприятно и дико, как леший.
Тимша шарахнулся, уронил распил. Рассудком он понимал, что никакого Шахтаря нет, но сладить с темнотой за спиной не мог.
— Тебе какое дело?
Обратно Волощук вернулся пешком. До конца смены оставалось меньше часа. Оглядев подтащенный крепеж, мрачно сообщил:
— Авария на грэсе. Говорят, до утра. Давайте сматываться, что ли?
— Ох, Шахтаря на них нет! — с силой швырнул ключ Косарь и нахлобучил на глаза каску. — А еще нашим углеградским антрацитом топятся…
12
Углеградский антрацит был самым обычным углем Подмосковного бассейна и добывался с трудом. Без обогащения он горел в топках из рук вон плохо, а зольность его достигала порой тридцати процентов.
Недели полторы тому назад начальник шахты Костяника уехал с делегацией горняков за границу. Вместо него остался на Соловьинке Дергасов.
Акт комиссии, расследовавшей причины аварии, с этого и начинался, как будто отсутствие начальника шахты вызвало аварию. Неожиданный этот выпад чувствительно задел Дергасова, но оспаривать, препираться с Быструком вряд ли стоило.
«Авария могла произойти и при Костянике, — сердился он. — Всё в шахте было, как и при нем! А они пишут…»
Вслед за этим в акте отмечалось, что техника безопасности во время спуска и подъемки нарушалась многими. Назывались виновные — погибший электромеханик Журов, а из командиров производства, непосредственно отвечавших в то воскресенье за безопасность спуска в шахту, — маркшейдер Никольчик.
Чем дальше Дергасов читал, тем отчетливей видел, что Быструк руководствовался теми же соображениями, что и он сам.
«Мертвых не воскресишь, — думалось ему. — А живым — жить и работать…»
Таким образом, главным виновником аварии оказался Журов. Неосторожное признание Алевтины, что он накануне допил четвертинку, было заботливо внесено в акт и в нем выглядело уже совершенно определенно: электромеханик Журов был пьян, проходя мимо поднятого на-гора электровоза, самовольно взялся исправлять повреждение, пустил мотор и не смог остановить.
— Ну конечно! — благодарно воспрянул Дергасов, чувствуя, что с Быструком можно работать и дальше, как работалось до этого. — Иначе и быть не могло…
После такого вступления совсем по-другому выглядело и то, что электровоз находился не в ремонтном тупике, оборудованном специальным запором против угона, а в недопустимо опасной близости от вспомогательного ствола. Его только подняли на-гора и для ремонта должны были отвести в тупик.
Прочитав все, Дергасов облегченно перевел дыхание. Выходило, что руководство не виновато. Об этом не говорилось прямо, но вывод из всего возникал именно такой.
Никольчику, конечно, не избежать ответственности. В своем объяснении он откровенно написал, что заставил Журова ремонтировать электровоз, пообещав компенсировать день отдыха другим днем.
Озабоченно побарабанив пальцами по столу, Дергасов позвонил в горный надзор и, как обычно, с напускным добродушием заговорил:
— Григорий Павлович, ты не собираешься сегодня к нам на девятку?
Быструк действительно собирался. Нужно было проверить, что сделано после аварии и выполняется ли в соответствии с правилами безопасности все, что отмечено в акте.
— А что такое?
— Приезжай, пожалуйста. Тут у нас, брат, явная неувязка. Применительно к акту.
Неувязок Быструк не терпел. Все у него всегда было ясно и четко, а главное — правильно. Правда, после того, как что-нибудь произошло.
— Сейчас приеду, — пообещал он.
Дергасов не стал и прощаться.
— Жду-жду. Может, машину подослать?
Машины у него не было. Но можно было попросить в горкоме у Буданского или в исполкоме, там ему никогда не отказывали.
Обдуманного плана действий у него не было. Но Дергасов хорошо понимал: нужно переориентировать Никольчика в сознании того, как в действительности происходило дело.
«Мертвых не воскресишь, — всё так же, с холодным расчетом, думал он. — Так зачем же осложнять жизнь живым?»