— Не все равно, трезвый Журов или пьяный? — осторожно сказал он. — Из-за одного долдона на всей шахте пятно! К тому же, говорят, жена его спуталась с кем-то из проходчиков, а он узнал — запил…
Но на Мамаева это не произвело впечатления.
— Разберемся, — хмуро пообещал он. И, подняв с чувством собственного достоинства кружку, спросил: — Ну? За что же мы?
— За органы надзора! — торопливо подсказал Костяника. — До дна.
Мамаев вздохнул.
— Давай, — и, словно вспомнив о чем-то затаенном, признался: — Когда-то у них была сила!
18
Когда-то у органов надзора была сила. Следователь Павлюченков работал в прокуратуре второй год и не застал прежнего. Он был влюблен в свое дело и нередко думал, что вряд ли мог быть кем-нибудь еще, работать с таким увлечением.
«Когда-нибудь, — думалось ему, — не будет, конечно, ни прокурорских работников, ни судей. — И сразу же поправлял себя: — Ну, не так скоро, впрочем, — при коммунизме. При коммунизме отпадет необходимость и в органах надзора. Высокоразвитое общество станет обходиться без них. А пока… пока правильно говорил Маяковский про ассенизаторов и водовозов. Необходима еще и такая работёшка!»
А по правде говоря, Павлюченков гордился, что работает в прокуратуре, хотя и был совершенно лишен того, что составляло сущность его начальника, городского прокурора Мамаева. Тот привык считать прокурорскую работу присущей ему только в силу каких-то особых личных качеств, которых не было ни у кого другого.
Изучая материалы аварии в Соловьинке, Павлюченков обратил внимание на явную тенденциозность выводов комиссии горного надзора, возлагавшей всю вину на погибшего электромеханика Журова и явно умалявшей ответственность руководства. Решив отправиться на место и поближе познакомиться не только со всеми обстоятельствами, но и с теми, кто был рядом с погибшими в то воскресенье, он сказал об этом Мамаеву.
— Ну-ну? — не дослушав его, желчно поморщился тот. — Зачем тебе это нужно?
Пропустив мимо ушей оттенок снисходительности старшего, опытного, к младшему и неопытному, Павлюченков горячо сказал:
— Пройду по всей цепи доказательств! Раз уж одно звено непрочно, возможно, и другие такие же. А тогда…
— Что тогда?
Не понимая вопроса, тот немного книжно, как учили в институте, пояснил:
— Дойдем, если удастся, до истинных виновников. Как нас учили, Арсений Лукич.
— А тебя не учили тому, что вряд ли целесообразно тратить на это столько государственного времени? — напомнил Мамаев. — Сколько оно у нас отняло?
— Да всего третья неделя пошла, Арсений Лукич, — стал оправдываться Павлюченков. — И то я параллельно с ним растратчиками в горторге занимаюсь.
— Вот и плохо, что расхищение социалистической собственности у тебя параллельно расследуется! Займись им в первую очередь, а аварию эту — шут с ней! — пора отставить. Да и привлекать некого. Главный виновник ответил за все.
— Не торопите меня еще хотя бы немного. Обещаю вам…
— Нет-нет, — перебил Мамаев. — Прекращай дело, и в архив. Полугодие кончилось, а у нас еще таких незаконченных и переходящих — пруд пруди.
Комиссия в акте больше всего напирала на Журова, выставляя его не только главным, но и почти единственным виновником аварии. Непосредственно виновата еще была и рукоятчица, не навесившая двери в клети, да, пожалуй, маркшейдер Никольчик, дежуривший по шахте и не проследивший, где ремонтируется поднятый на-гора электровоз. Быструк несомненно хорошо разбирался в правилах безопасности, перечисляя параграф за параграфом, нарушенные Журовым и рукоятчицей. Чем больше вчитывался в акт Павлюченков, тем явственней видел, что состояние техники безопасности в шахте замалчивалось неспроста.
«А ведь дело-то в этом, — убеждался он. — Главным образом — в этом. И удивительно, что Быструк ни словом не обмолвился о том, как обстоит с техникой безопасности в шахте. А прокурор — только поприсутствовал во время аварии и ни в чем не разобрался…»
Рискуя навлечь гнев начальства, Павлюченков все-таки выбрал время и отправился на Соловьинку. Ни Костяники, ни Дергасова не оказалось. Чистоедов тоже не смог сопровождать его в шахту и поручил это Воротынцеву.
Дежуривший внизу стволовой Бацук привычно отправлял и принимал ходившие клети и едва успевал рассказывать:
— Ту сменку я как раз толечко заступил. Спустили людей, подняли на-гора породу. Потом снова сигнал: спускаются запоздавшие. Вдруг ка-ак мотнет: канаты аж забрунжали. И крик — страшенный такой, волосья дыбом. А сверху прямо в зумпф, вот сюда, — плюх-плюх-плюх. Трое. За ними — банки. Аккумуляторные. А в другое отделение — «карлик». Немного погодя — еще один, четвертый…
Невольно вздрагивая не то от сырости, не то еще отчего-то, Павлюченков уточнил:
— А четвертый кричал? Не помнишь?
Немного помедлив, Бацук припомнил:
— Молчал он. Те кричали, один — даже до последнего. А этот молча плюхнулся, как куль.
— А потом что?
— Потом? Погоди, сейчас крепёж приму.
Он встретил спускавшуюся клеть, выгрузил вагонетку с сосновыми стояками и, отправив на-гора породу, снова обернулся.
— Потом они вот тут лежали. Все не очень побитые, только один Журов. Горный надзор все на него свалил: дескать, пьяный!
— Журов упал последним?
— Выходит, что так. Но только он никогда не приходил выпивши на работу.
— А дверь в клети по чьему распоряжению сняли?
— Это наверху. Рукоятчица должна знать. Но своей властью и она не могла.
Павлюченков, собственно, так и думал.
— А ты мог бы?
— Что я… не в своих шариках?
Воротынцева потребовали на участок. Он ушел, пообещав, что скоро вернется.
Оставшись один, Павлюченков почувствовал себя свободнее.
— Машиниста Янкова как найти? — спросил он у стволового.
— Сейчас подъедет.
— А проходчиков? Волощука? Косаря?
— Янков покажет.
Груженный породой состав, громыхая и лязгая, въехал на околоствольный двор. Пока отцепили вагонетки да пока машинист взял порожняк, прошло, наверно, с четверть часа.
— Янков! — повелительно окликнул его Бацук. — Покажи товарищу следователю, где Волощукова смена работает.
— Пускай за мной поспешает.
Электровоз тронул состав.
— Остерегайся, а то контакт зацепишь, — хлопнув себя по каске для наглядности, предупредил Янков. — Я торопиться не буду… успеешь.
Натужно грохоча, электровоз проходил участок за участком. Изредка оглядываясь, Янков что-то кричал Павлюченкову, кивал то на воду, заливавшую рельсы, то на просевшую кровлю, но тот ничего толком не разбирал.
Наконец показался какой-то штрек, пахнувший, как просека, боровой, смолистой сосной. Остановившись, Янков соскочил, перевел стрелку.
— Теперь недалеко. Сейчас я начну осаживать.
— Не тот ли это «карлик», что во время аварии сорвался? — поинтересовался Павлюченков.
— Не-ет.
Решив заставить его разговориться, он держался, как любопытный, которому в конце концов все равно.
— А авария при тебе произошла?
— Надоело уж язык об зубы бить, — мрачнея, признался Янков. — Много тут всяких расспрашивало.
— А почему «карлик» не в ремонтном тупике стоял?
Янков презрительно плюнул.
— Сказал бы я тебе, да стукачей не люблю.
Павлюченков почувствовал, что предположения его были сделаны не без достаточных оснований.
— А начальство требовало, чтобы технику безопасности соблюдали?
— Кой черт! — Янков несогласно махнул рукой. — Дергасу хоть в клети, между небом и землей, ремонтируйся, лишь бы простоев не было. План-то не выполняли, вот он и подгонял, не обращал внимания на опасность-безопасность.
Этого Павлюченков и не подозревал. Прикидываясь по-прежнему посторонним, он равнодушно заметил:
— Теперь уж ничего не поделаешь. Раз все показали, что Журов виноват, — не поправишь!
— Как это все? — взъерошился Янков. — А Никольчик? Он ведь не захотел Журова виноватить.
— Никольчик один. Одному меньше веры, чем всем.
— А ежели… двое?
Павлюченков сделал вид, что забыл о говорившемся. Не нужно было мешать Янкову дойти до всего своим умом.
— Двоим, конечно, веры больше. Да второго-то нет…
— А я? Хошь под присягой: неправду показывают! Журов был как стеклышко! А что он до последнего старался электровоз остановить — никто в толк не взял.
Из штрека донеслось:
— Янко-ов! Давай порожня-ак…
— Ах, чтоб вам! — в сердцах выругался тот и стал осаживать состав.
Не позволяя себе увлекаться, Павлюченков пошел за ним. Предположение его начинало, кажется, оправдываться. Теперь нужно было попытаться установить, по чьему распоряжению сняли двери в клетях? Как ни странно, Быструка это совершенно не заинтересовало, и Павлюченков, похоже, начинал догадываться почему.
Проходчики словно ждали его. Косарь сразу сообразил что к чему и не стал скрывать ничего.
— Какая там дверь, когда ее с кулаков долой!
— Что значит: с кулаков? Сорвало, что ль?
Волощук пояснил:
— Не сорвало, а сняли. Перед отправкой крепежа.
— А потом стали спускать людей?
— Всегда так. Начальству скоро-некогда, а наш брат жистянкой рискует!
— Разве горный надзор не выяснял, кто так распорядился? — спросил Павлюченков. — Ведь расследовали же…
— Не знаю. Меня вызвали, говорят: «Ты как думаешь: Журов пьян был?» Я, говорю, с ним не пил. «Лады, так и запишем: слыхал, мол, что пьяный самовольно электровоз ремонтировал. От этого и авария».
— И мне так же записали, — вставил Косарь. — Инспектор Быструк с нашим начальством в дружках.
— А ты откуда знаешь?
Но тот не смутился.
— На плакатах ненаглядной агитации вычитал. Возле шахтоуправления!
Воротынцев догнал Павлюченкова возле щита. Тот разговаривал с Хижняком.
— Значит, щит хорош, да порядок не гож?
— Это уж как есть, — твердил Хижняк. — Больше загораем, чем работаем!
— Отбойные молотки на собственном давлении, — усмехаясь, пожаловались проходчики. — Намного ли его хватит?