– … все эти тёщи, тести, бабки двоюродные сёстры… а?! – продолжает он изливать душу, – Всех устроить и обустроить – да так, чтобы прочих не обидеть, и не во вред делу!
– Веришь ли? – Корнейчуков с высоты своего роста несколько секунд молча смотрит мне в глаза, и очевидно, удовлетворившись увиденным, продолжает…
– Я, брат, хером политику в племенах делаю, веришь ли?! Какая любовь, какая страсть… была бы не слишком страшная, да чтоб родные полезные! Детишек уже… у-у! Благо, как пузо сделаю, так и всё… – он снова машет рукой, отгоняя комаров, – развод и свободна!
– Раскоряка! – выкрикнул внезапно он, – С одной стороны – настоящее, с паровозами и аэропланами, телеграфами и телефонами. С другой – каменный век!
Хмыкнув, я промолчал, не став ввязываться в дискуссию антропологического и исторического характера.
– А я, – продолжает плантатор, – впросак[45] попал!
Он захохотал несколько истерически, и не сразу продолжил свою исповедь о местной политике, выстроенной вокруг его хера, патефонов и синематографа. Информация, даже если делить её на десять, презабавная…
… и пожалуй, очень важная.
«А я почти не обращал внимание на это направление» – приходит запоздалое чувство вины.
– … эрзац, батенька, эрзац, а никакой не социализм! – слышу задиристый тенор с лёгкой картавинкой, и чуть погодя вижу Бурша, спорящего под фонарём с невидимым мне собеседником.
– Слом старого возможен только тогда, когда людям решительно невозможно терпеть более существующую действительность! Поэтому чем хуже в России, тем лучше! Ломать!
Ответ собеседника я не расслышал толком, но услышал Владимира Ильича.
– Какой, к чорту, гнойник?! – взвился он, и лёгкая картавость, проявляемая только в моменты сильных волнений, стала чуть заметней, – Вы уж простите, Михаил Иванович, но там не гнойник вскрывать, а резать, ампутировать по живому!
– Если уж вы решили ассоциировать Российскую Империю с живым организмом, – живо продолжал Ульянов, задиристо наступая на значительно более высокого собеседника, – то извольте! Отсекать придётся не только сгнившую плоть, но и весьма изрядно прихватить здорового тела, дабы с гарантией спасти сию химеру, прозывающуюся Российской Империей.
– Так и только так! – Бурш настроен решительно, и судя по всему, передавливает собеседника не только логикой, но и эмоциями, – Жестоко, кроваво… как вы сказали?
– С перегибами… – отозвался невидимый.
– Пожалуй, – охотно согласился Ульянов, – чертовски метко! Именно что с перегибами, Михаил Иванович. Организм, прозываемый Российской Империей, буквально при смерти, и прояви мы сейчас интеллигентскую слюнявую доброту, как получим политический труп! Резать, Михаил Иванович! Резать без жалости! Вы думаете…
… я осторожно свернул в сторону, не без сожалений прекратив невольное подслушивание. Владимир Ильич отменно интересный собеседник, но очень уж горяч и пожалуй – нетерпим. В полемическом запале он неутомим и можно сказать – неумолим.
Терпимый к обыденным обычным человеческим слабостям, политическое инакомыслие он воспринимает как ересь! В иное время я бы с удовольствием выступил его оппонентом, но полагаю, сегодняшнюю ночь можно провести с большей пользой, нежели потратив её на политическую дискуссию с пусть и уважаемым мной, но всё ж таки единственным оппонентом!
– Ба-а! Рыгоравич! – услышал я, – Дорогой ты мой человек…
Услышав знакомое имя, я пристроился в кустах как бы посцать… а потом и без как бы посцал, раз уж такое дело. Пару минут спустя из темноты появился Феликс, и оперевшись спиной о тонкое деревце, закурил, одну за другой ломая спички подрагивающими руками.
– Помню, что Иуда, – усмехнулся он криво, поймав мой взгляд, – а надо… Противно, слов нет…
Я молча кивнул, отзеркалив кривую усмешечку. Аляксандр Рыгоравич один такой… кажется. А сколько болтунов и тех, кто ради фракционной борьбы не считает зазорным поделиться информацией, сказать сложно. И в общем-то, порядочные люди, просто…
… всё сложно. Вот и получается так, что компания по дезинформации задумана не только за-ради единственного Аляксандра Рыгоравича, но и трепачей всякого рода.
Там словечко, здесь… и вот уже картина происходящего искажена самую чуточку, а иногда и вполне серьёзно. А все ведь – товарищи… так-то.
– Когда ж это всё закончится! – вырвалось у меня, на что шляхтич-марксист только усмехнулся грустно.
С трудом подавив желание закурить, я постоял, подышал, и натянув на лицо беззаботную улыбку, отправился к товарищам. В конце концов, праздник продолжается…
Глава 6
Шурша проутюженными газетными листами, Санька хмыкает, сопит, кряхтит и издаёт уймищу странноватых немелодичных звуков, без которых дня него чтение прессы не в радость. Время от времени из-за газетных листов высовывается рука, слепо шарит по столу и скрывается с добычей, обычно в виде печенья и конфет. Поедать добычу положено с чавканьем, так вкуснее, и раз никто не видит, то можно.
– Хе-хе… – из-за газетных листов послышался чавкающий смех, – Встреча в верхах…
Санька, прерываясь на чавканье и хихиканье, начал цитировать статью, на что я только поморщился, но останавливать брата не стал. Он и так-то нечасто читает прессу, и почему-то почти исключительно у меня дома, после совместной трапезы. Это что-то вроде давнего ритуала, коих у него, как у всякого творческого человека – как блох на худой собаке.
Пресса, по возвращению в Дурбан, вот уже третий день на все лады обсасывает встречу старых приятелей и мои нечаянные слова о «Старой Гвардии». «Встреча в верхах», «Высокая встреча», и так далее и тому подобное.
Игра слов не всегда тонкая, часто откровенно притянутая за уши, с попыткой найти какие-то синонимы, аллюзии и отсылки на разных языках (вплоть до диалектов койсанского), к разным произведениям и источникам. Находя порой такое, что меня оторопь берёт, и брови к затылку подползают. Если верить хоть четверти написанного иными авторами, то масоны тридцать третьего градуса передо мной – дети малые!
Со «Старой Гвардией» вышло не менее интересно. Единственная оговорочка…
«По Фрейду!»
… и снова вал таких убедительных статей, что я и сам начинаю сомневаться, а не Наполеон ли я случаем? Не мечтаю ли повторить судьбу Первого Консула, который из безвестной корсиканской глуши возвысился до императора?!
Не могу сказать, что мы не ожидали чего-то подобного, и даже более или менее успешно оседлали эту волну из слухов, сплетен и нужным образом поданных фактов. Раздражает скорее сам факт привязки ко мне, а не допустим – к Феликсу, который куда больше подходит на роль Первого Консула.
Впрочем, шляхтичу тоже достаётся, да и всем нам газетчики разгладили биографии паровым утюгом, найдя всё, что было и чего не было. При необходимости в ход идут слегка искажённые факты, на основе которых строятся такие же искажённые версии, а на этот зыбкий фундамент тяжкими гранитными блоками ложатся слухи, домыслы и гипотезы, придавливая нас настоящих могильными плитами.
Основной мишенью всё ж таки выступаю я, ибо нескромная моя персона в силу некоторой синематографичности биографии, более привлекательна для большинства читателей и соответственно – репортёров. Личность я по ряду причин медийная, а для недалёких персон ещё и уж-жасно р-романтичная!
Даже в письмах встречаются порой эти «р-раскаты». Всё больше от девочек лет двенадцати, и пожилых девушек, жаждущих слипнуться со мной в духовном и плотском (последнее несколько реже) экстазе, разделив на двоих сердце, душу и состояние. Много угроз при отказе совершить с собой что-нибудь этакое – то ли «пасть» с кучером, то ли выпить уксуса с запиской, что во всём виноват демонический я. Фотокарточки «ню» отдаю Саньке, тот всё ещё коллекционирует их, а Надя саркастически делает вид, что не знает об этом невинном увлечении жениха.
Попаданческое моё альтер-эго, с некоторой «нездешностью», нездешним же осколочным образованием и отчасти послезнанием, окутало меня этаким романтическо-мистическим флером, подкреплённым некоторыми реальными талантами. Факты стыкуются с домыслами, и получившаяся химера, по мнению общественности, и есть настоящий Я.
Неожиданно в прессе всплыли отголоски «жидо-масонского заговора», аукнувшись весьма необычными последствиями. Благодаря моей фантазии, лёгкой руке дяди Фимы и мистицизму Кайзера, дурашливая, откровенно издевательская идея стала фундаментом для очень странных вещей.
Вроде того, что посвящение в рыцари Бляйшмана, это всего лишь верхушка айсберга, а настоящее куда как более интересно и таинственно. Ну и далее каждый додумывает в меру своей больной фантазии.
Разумеется, британцы или официозная пресса Российской Империи подают «жареные» факты подобного рода со знаком минус, а представители дружественных стран – со знаком плюс. Но это именно что «в целом», здесь многое зависит от свирепости цензуры и политической партии, к которой принадлежит та или иная газета.
В британской прессе немало статей, где нас хоть и сквозь зубы, но хвалят. Воздают, так сказать, должное опасному врагу. Впрочем, хвалят обычно таким образом, чтобы не столько похвалить меня, Феликса или Владимира Алексеевича, сколько сильней макнуть мордой в грязь политического оппонента из конкурирующей партии.
Ну и наоборот, разумеется. Пресса Претории оценивает меня в частности и Старую Гвардию в общем, далеко не всегда дружественно. Тамошние националисты из тех, что грезят «Африкой для африканеров», терпеть не могут всё русское, видя в нас угрозу куда большую, нежели Великобритания.
В российской прессе обо мне вообще стараются не упоминать. А если вдруг такое случается, то официозные газеты именуют «небезызвестным смутьяном», «международным авантюристом» и так далее, избегая почему-то называть по имени.
На эту тему ходят шуточки разного рода, ни разу не лестные для царя. Я получил очередное странноватое прозвище «Тот-кого-нельзя-называть» (вызывающее у меня необычные ассоциации), и «Царская Бабайка».