Это бездельники, которых всё устраивает. Родственники начальника охраны и начальника аэропорта. Довеском – сыновья, внуки и племянники местных фермеров, пристроенных на лёгкую работёнку по причине полной своей рукожопости и непригодности к нормальным работам.
– Ноги моей здесь больше не будет! – я перескакиваю на африкаанс, и уже Борсту:
– Да брось ты куртку!
Кочевряжиться тот не стал, но куртку не бросил, а аккуратно передал Лёвке и сел на полуразобранный двигатель, лежащий у стенки ангара. При виде раны я облегчённо выдохнул – не так всё страшно, как показалось вначале! Прочищать раневой канал в полевых условиях я не стал, ограничившись тем, что полил из фляжки арманьяком и перевязал чистым бинтом из индивидуального пакета.
Начальник охраны зачем-то полез помогать, но я посмотрел на него тяжёлым взглядом, и солидного вида бородач, побелев, поспешил скрыться в задних рядах. Бородатые и пузатые добры молодцы, расступившись, ряды смыкать не стали. Напротив, они толи инстинктивно, то ли демонстративно отдалились от него. Самую малость…
– Ну вот… а потом врач осмотрит, – уже спокойней говорю Корнелиусу, и только сейчас начинаю отряхиваться, в чём мне за каким-то чортом попытался помочь подскочивший директор аэродрома, сделав только хуже.
А фельдшер, к слову, где? А… вот он, проталкивается в передние ряды! Рожа заспанная, помятая… Это не в укор!
Если нет пациентов, медику не возбраняется спать, читать или заниматься какими-то посторонними вещами, лишь бы он мог моментально или почти моментально перейти в состояние полной готовности к приёму пациентов. А вот чудовищный выхлоп перегара, несвежий халат и явно грязные руки – в минус! Не считая опоздания…
Сколько уже времени прошло с момента первого выстрела? Минут пять? Да как бы не больше… Что, за это время не было возможности помыть руки и добежать? Да хоть что-то!
От помощи отстраняюсь самым решительным образом. Это… сложно объяснить, но что-то вроде неписанных правил, согласно которым, если я демонстративно не принимаю помощь, то выказываю тем самым своё особое недовольство и не принимаю извинений.
Отряхаюсь сам, но по сути, скорее размазываю грязь. Как назло, недавно прошёл дождь, и хотя земля несколько подсохла, выгляжу я так, будто две недели пешим ходом шёл через вельд, ночуя прямо в одежде на сырой земле и совершенно не заботясь хоть о какой-то гигиене. Ощущение такое, что когда я сниму штаны, то и нижнее бельё окажется пропитанным грязью! Очень даже может быть, к слову…
Багаж в автомобиль закинули без нас, и мы расселись по обтянутым кожей сиденьям, пребывая не в самом радужном расположении духа. Особенно я, явственно ощущая омерзительную, и отчасти унизительную, сырость в штанах.
Ведомый, несмотря на болезненную рану, бодрится. Понятное дело, она болезненно ноет и тянет, но он точно знает, что ничего в общем-то страшного нет, и после томительных минут переживания облегчение захлестнуло африканера с головой.
– Ты правильно сказал, командир, – приложившись к фляге, внезапно подал голос Корнелиус, повернувшись вполоборота с переднего сиденья, – нечего нам на этом аэродроме делать! У моих родичей есть ферма возле города, и как по мне, так лучше садиться на пастбище у надёжных людей, чем вот так, со стрельбой.
– Хм… – я прекратил протирать саднящую щёку платком и убрал благоухающий дорогим алкоголем кусочек материи во внутренний карман.
– Поставить ангар недолго, – тоном соблазнителя добавил Борст, – да и выровнять землю труда не составит. Они и сами предлагали!
– Хм…
– Брауэры? – поинтересовался шофёр, без всякого стеснения влезая в беседу.
– Они, – кивнул Корнелиус.
– А-а… – не сумлевайся, командир! – отозвался водитель, перескочив на русский, – Знаю таких! Хорошая родова, правильная! Они в войну на фермах не отсиживались, да и сейчас, случись чево, первыми с ружжом встанут! У таких небось никакой чужой стрелок на их землю не пройдёт! Щаз! Да и работники – сыты, одеты, обуты и обихожены на зависть всем! К таким небось на кривой козе не подъедешь, они своим местом ух как дорожат!
– Хм… – я задумался уже всерьёз, – думаешь?
– Не сумлевайся! – закивал Митрофан Елизарович, не забывая следить за дорогой, где влекомые быками повозки фермеров перемежаются с редкими грузовичками, – А если уж сами предлагали, то и подавно.
– Ну… – давать ответ вот так сразу не спешу, – подумаем! Прикинуть надо по расстоянию и логистике, но вчерне – почему бы и не да?
Оба-два заулыбались довольно, будто выиграли невесть что, а не кучу проблем для Брауэров. Корнелиус ещё ладно, может и получит какие-то преференции сложными путями. У африканеров своя система взаимозачётов, в которой человек со стороны разберётся сильно не вдруг. Но Митрофан Елизарович?!
Впрочем…
… чего это я?! Человек он в Африке не новый, и прижился так крепко, что и гвоздодёром не отодрать! До войны ещё, и сильно до неё, гражданство получил. Один из немногих русаков…
… хотя себя он считает кержаком, резко отделяя от русских! Ну да это тема отдельная, и я в ней разбираюсь постольку-поскольку, стараясь не нырять в мутные воды этнического и религиозного самоопределения. Санька вон… донырялся! Всерьёз теперь о Тартарии, да об асах с ванами рассказывает…
Гражданство Митрофан Елизарович ещё до войны получил, отвоевал честь по чести в одном из бурских коммандо в чине сержанта, вложился удачно… Он, собственно, и в шофёры ко мне пошёл, потому имеет с этой близости какой-то свой профит. Благо, профессия весьма уважаемая, а его услуги требуются только по приезду в Преторию.
– Подумаю, – повторяю ещё раз, и дабы не терять времени даром, достаю из саквояжа документы, поделив их с Лёвкой, – Ещё раз проверь! Чтоб все цифры сходились!
Хмыкнув, спорить он не стал, и забрав бумаги, погрузился в чтение. Вид у него по-прежнему несерьёзный, да и… пятнадцать лет человеку, какой ещё может вид в таком возрасте?!
Всё такой же носатый, лупоглазый и светленький одесский ашкеназ, разве что ещё сильнее выгоревший под солнцем Палестины. В жизненном анамнезе – самое непосредственное участие в Одесском восстании, заочный приговор к бессрочной каторге на Сахалине за доказанное убийство полицейского офицера и прочие художества, два пулевых ранения, нелегальный переход границы, Палестина, брюшной тиф и подхваченная уже в Африке малярия.
С недавних пор – писарь при штабе авиаотряда в звании сержанта, с перспективой дорасти то ли до моего секретаря, то ли до звания корнета, с назначением на одну из ответственных должностей в наземной службе. Если не обращать внимания на возраст, биография по нынешним местам едва ли не рядовая.
Хватает в ЮАС героев куда как младше! Время такое… и люди.
По приезду домой я сразу пошёл в душ, на ходу скидывая грязную одежду. Вообще-то свинство, но очень уж противное ощущение, и кажется, с каждой секундой промедления грязь с одежды въедается в кожу.
Стоя под тугими горячими струями, я смывал грязь и усталость после полёта, но получалось, если честно, так себе. Отмывшись до красноты, несколько минут стоял под душем, меняя температуру воды от ледяной до почти кипятка. Так, чтоб только-только терпеть.
А хрена! В голове окопалась тревожность, и судя по настрою, устраивается она там всерьёз и надолго, возводя оборонительные линии уровня именитых крепостей. Причин же для волнений – полно…
В преддверии войны развёртка аэродромов дело совершенно необходимое, и в ЮАС очень немногие не согласились бы с этим утверждением. В окрестностях Дурбана с этим нет никаких проблем, и я бы даже сказал, что число их заведомо избыточно!
Буквально каждый посёлок и почти каждый мало-мальский крупный фермер заводят аэродром, причём такое впечатление – на вырост! Огороженные участки пастбища или пустыря, с разровненной площадкой, ветроуказателями и ангаром натыканы повсеместно. У нас, собственно, аэропланов едва ли не меньше, чем аэропортов.
У иного фермера и собственного-то аэроплана нет, а аэродром – есть! А вдруг?! Вот не прям сейчас, но купит непременно, и будет летать в гости, опрыскивать поля от саранчи и вообще, всячески самовыражаться и эстетствовать!
Причём важно не просто расчистить поле, а добиться, чтобы твой (!) аэродром (причина особой гордости) внесли в соответствующие реестры. Тратят время на расчистку травы, ставят ангары и (раз уж ты в реестре!) хранят необходимый набор горюче-смазочных материалов, инструментов, и хотя бы минимальный – запчастей. Эти траты, по мере расходования им могут возместить, но вложиться-то изначально всё равно нужно!
У африканеров с этим много хуже, причём в десятки раз. Не критично, ни в коем случае… Всё это решаемо, причём на уровне местечковых политиков. Но…
… грёбанный Фольксраад!
Откровенных предателей, соглашенцев и ненавистников русских не так много. Всех их, вместе взятых, не наберётся и пятой части от списочного состава парламента.
А вот мудаков… этих много. Складывается иногда впечатление, что большая половина наших парламентариев страдает этим недугом!
Причины мудачества у всех разные, но как правило, это болезненно воспалённое самолюбие, приправленное финансовыми интересами. Хочется им, понимаешь ли, поучаствовать в важном для страны событии…
Лично! Чтоб списочек был, а в списочке его фамилия. Вот тогда наполняется гордостью сердце бура… Списочки фотографируются, делаются заверенные копии у нотариусов и…
… вешаются на стенку. Без шуток! Для потомства. Чтоб потом внуки гордились дедами, которые вершили Историю!
В итоге, банальнейшие вещи тянутся, затягиваются, вносятся правки и поправки, дополнения и запятые. Просто потому, что какие-то мудаки в Фольксрааде решили, что их фамилия должна быть в списке!
А всего-то и нужно, что дать разрешение командованию решать такие вещи самостоятельно. Даже финансирования не требуется. Горючее и масла́ куплены заранее, техники обучены, с фермеров, на чьих землях планируется развернуть аэродромы, получено согласие и взяты в том подписки.