, но что с того?! Немногие знали, что причиной этому стала вполне здравая предосторожность и…
… некоторый переизбыток критики Государя, пробивающейся через плотно сжатые тиски цензуры. Известный своей скромностью, император почти безвылазно жил в Петергофе, на яхте «Штандарт» или в Ялтинском своём имении, не часто показываясь на публике. Злые языки дразнили его за затворничество «Царскосельским сусликом», и намекали, что причина затворничества отнюдь не скромность, а самая обыкновенная трусость…
Ложь! Ложь и клевета, за которую понесли заслуженное наказание многие сотни злословщиков и пасквилистов! Однако нужно понимать нынешние тенденции к оговору Государя Императора, и по возможности не давать повода для наветов.
Ну в самом деле… «На сраженья, на победы, нас всегда сам Царь ведёт!» несколько…
… нет, не устарело, но стоит ли объяснять быдлу, что такое историческая преемственность, читая лекции по истории и объясняя, что такое аллюзии и метафоры? Потому – так!
– Славный век Екатерины
Нам напомнит каждый шаг,
Те поля, леса, долины,
Где бежал от русских враг,
– выводил оперный певец, несколько академично скругляя слова, а добровольцы шли мимо с наивозможнейше одухотворённым видом, в такт открывая рты.
– Вот Суворов где сражался!
Там Румянцев где разил!
Каждый воин отличался,
Путь ко славе находил.
Каждый воин дух геройский
Среди мест сих доказал
И как славны наши войски
Целый свет об этом знал.
Между славными местами
Устремимся дружно в бой!
С лошадиными хвостами
Побежит француз домой.
… впрочем, были и другие соображения выбрать старый вариант песни, и не сказать, что вовсе уж притянутые. История, как известно, движется по спирали, и слова по нынешним временам звучат вполне актуально!
– За французом мы дорогу
И к Парижу будем знать.
Зададим ему тревогу,
Как столицу будем брать.
Там-то мы обогатимся,
В прах разбив богатыря
И тогда повеселимся
За народ и за Царя.
– Экие молодцы! – всё приговаривал нестарый ещё, но несколько кургузенький и какой-то поблёклый низенький господин, с солидным, не по росту, выпирающим вперёд животом пупочкой. Притоптывая на месте в новёхоньких галошах, он, очевидно, некоторым образом маршировал вместе с добровольцами по брусчатке, представляя себя на их месте. И не он один!
Настроение в хмельной толпе царили самые воинственные, и пожалуй, несколько даже бравурные. Пару лет назад с ничуть не меньшим энтузиазмом провожали добровольцев, отправляющихся на Англо-Бурскую войну, искренне желая бурам победы, а ныне… Впрочем, для обывателей это нормально.
Человек наблюдательный мог бы заметить некоторые отличия в проводах добровольцев тогда, и сейчас. Тогда – добровольцев провожал, казалось, весь народ, воспринимая Англо-Бурскую едва ли не как отражение собственной Отечественной[122].
Сбегали с уроков гимназисты, восхищёнными глазами смотрели на Героев юные барышни, крестили им спины старухи-крестьянки, причудой судьбы оказавшиеся в столице. А песни?! Вся страна пела! И Божечки… какие-то были песни!
А теперь… нет, поют, но как-то…
Преображенский марш тем временем закончился, и в толпе завели «Боже, царя храни…», широко разевая бородатые рты.
… скушно. Да и личности провожающих – совсем даже иные! Всё больше из Союза Русского Народа и сочувствующих, притом если судить по оным личностям о народе… Право слово, оторопь возьмёт!
Вот где простор для Ломброзо! Лица… впрочем, что лица? Говорят, глаза зеркало души, а там…
… пустота. Впрочем, у некоторых в глазах видно отражение чужого света… за неимением собственного.
Вот как можно радоваться ещё не случившейся войне? Войне, которую уже называют Великой, предвещая гибель сотен тысяч соотечественников и великие страдания всему народу. А оказывается, можно…
Энтузиазму добровольцев ничуть не мешал знаменитый Петербуржский дождь, мелким просом сыплющийся со всех сторон разом. От него не слишком-то спасали ни поднятые воротники, ни зонты. Лишь громче звучали голоса, да наливался силой хмельной дух, витающий над толпой.
Добровольцы уже прошли маршем, и сейчас стояли в парадном строю под водяной крупкой, слушая вместе со всеми речи в свою честь. Они уже назначены героями и лучшими сынами Отечества, и многие из них…
… верят. Да и как не верить-то?!
Офицеры и приравненные к ним – отдельно, нижние чины – отдельно. Он тоже – в отпуске… как бы. Но кресты обещаны – всем! Заранее.
Выступают видные черносотенные монархисты, священнослужители, отставные генералы, представители купечества. Соль Земли Русской! Речи, речи, речи… Говорят много и охотно. Для волонтёров, для народа, для союзников…
… а вот и они! Везде видны представители Британии, Японской и Османской Империй. Последнее – непривычно и приводит в смущение рядовых представителей Союза Русского Народа. Противник, можно сказать, исторический… и нате! Союзничаем!
Публика попроще ворчала, не слишком привечая старинных неприятелей. Да и на новоявленных узкоглазых союзничков…
… косились! Особенно мальчишки. Право слово, поветрие какое-то!
Интеллигенция… да-да, среди Союза Русского Народа встречались и люди вполне образованные, да-с… Так вот, интеллигенция некоторым образом выказывала оптимизм по части новых союзников.
Старые-то, они насквозь известны… в том числе и умением переворачивать любую ситуацию в свою пользу. Европейцы!
Османы и японцы казались интеллигенции из Союза Русского Народа попроще, да и как иначе-то?! Известно дело, турки. Азия-с! Должны же понимать своё место?!
Да и японцы… ну право слово! Маленькие, косоглазенькие, старательные… а офицеры, служащие во Владивостоке и Порт-Артуре, весьма лестно отзываются об услужливости и расторопности японской прислуги.
Возможная позиция Старших Братьев, муссируемая в прессе, нравилась некоторым образом даже тем, кто не слишком-то восторженно отзывался о грядущей Великой войне. Крови, конечно, будет много… рассуждали они, но ведь и куш какой! Худо ли, выйти на азиатские рынки и задружиться с османами?
… а что об этом думали сами японцы и османы, публику волновало мало. Должны же понимать своё место, верно ведь?!
Балтийское море встретило волонтёров неласково, ворочаясь голодным по весне медведем и каждодневно пробуя на прочность тяжёлыми волнами железные бока корабля. Люди совершенно измучались, особенно нижние чины и иже с ними, перевозимые в трюме вместе с лошадьми.
Один из нижних чинов, ефрейтор Ганушкин, во время качки исхитрился упасть, ударившись виском об угол, и скоропостижно испустил дух. Ещё несколько человек поломалось, не имея привычки передвижения по узким и крутым корабельным трапам, тем более во время качки.
Генерал-майор Гурко[123], командующий экспедицией как человек, вполне знакомый с будущим театром военных действий, хотя бы и на иной стороне конфликта, сделал унтерам весьма энергический выговор. Как уж там воспитывали унтера рядовых, добровольцы предпочитали не вникать.
Армейская общественность, ещё несколько лет назад не чуждая веяний либерализма, после известных событий стала смотреть на солдат как должно, а не с позиции чистоплюйствущей интеллигенции. «Дантистов» не то чтобы одобряли…
… но право слово, а унтера на что?! Не перед строем лупить по зубам кулаком в лайковой перчатке, а потихонечку, в углу казармы, руками унтеров и ефрейторов…
… ну ведь не понимают по другому! Рано, рано Государь Император крепостное право отменил!
В кают-компании господа офицеры живо обсуждали гражданские права и свободы простонародья, весьма решительно выводя – рано! Поторопились.
Поручик Урусов, известный вольнодумец, прикрыв глаза, процитировал Николая Семёновича Мордвинова[124]: «Человек одарен деятельностью, умом и свободною волей; но младенец не может пользоваться сими драгоценными дарами, законом можно дать людям гражданскую свободу, но нельзя дать уменья пользоваться ею. Поэтому и свободу следует давать не сразу, а постепенно, в виде награды трудолюбию и приобретаемому умом достатку: ибо сим только ознаменовывается всегда зрелость гражданская».
Однако же господа офицеры сочли это высказывание несколько либеральным, а Вольдемар, чутко уловив настроения общества, весьма к месту пришёлся с цитатой Карамзина: «Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им невовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным».
Генерал Ромейко-Гурко весьма благосклонно отнёсся к высказыванию Вольдемара, хотя и не высказал своего благорасположения вслух. Позднее, в приватной беседе с Урусовым, молодой человек весьма изящно дал понять, что видит в том приятного и очень интересного собеседника, словесный поединок с которым доставляет истинное удовольствие.
Близ Борнхольма судно попало в изрядный шторм, и дабы не налететь на скалы, капитану пришлось направить ход в сторону германского берега. Второй помощник, уже сильно потом, за адмиральским чаем рассказывал, что силуэт немецкого эсминца был отчётливо виден сквозь штормовое ненастье, однако же обошлось.
Почему? А Бог весть… Может, причиной всё тот же шторм, а может – власти Германии не стали нарушать и без того хрупкий мир меж двумя странами, до времени давая повод для войны.
Несколько сот добровольцев на африканский театр военных действий – капля в море. Они не дадут британцам хоть сколько-нибудь значительного перевеса, а вот если судно интернируют, настроения в российском обществе могут измениться весьма существенно. Русский человек любит несправедливо обиженных, и в таком разе далёкая война на Африканском континенте из британской докуки