И ладно бы юристы да инженера́… Всё больше самые богатые фермеры в округе, всё достоинство которых в том, что они не промотали отцовские земли.
Ситуация меняется, но медленно. Благо, африканеры городские в корне отличаются от своих деревенских соплеменников, дельных людей среди очень много.
Отступаем, но настроение в армии злое, боевитое. Сдаваться никто не намерен, ибо в этот раз мы не одни, и это чувствуется.
Уж на что ничтожны силы Германской Империи в Намибии, но батальон под командованием капитана фон Леттова-Форбека[129] пересёк берег Оранжевой и резвится на коммуникациях противника. Силы у него невелики, всего-то пара сотен немецких унтеров и ефрейторов, и с тысячу туземцев.
Но! Все немцы – добровольцы именно что с африканским опытом, многие успели повоевать с британцами. В ЮАС у всех друзья, десятки боевых товарищей, да ещё и враг общий! Так что с профессионализмом и мотивацией всё на высоте.
Туземный состав тоже не прост, притом набран исключительно из уроженцев Капской колонии, по каким-то причинам вынужденным бежать из родных мест. Тоже – мотивированны… И хотя вояки из кафров, по мнению африканеров, это «эрзац эрзаца», но местность они знают, могут надеяться на помощь оставшихся в колонии родственников, и в конце концов – таскать поклажу!
В открытые бои Леттов-Форбек не лезет, но коммуникации режет только так, особое внимание уделяя железным дорогам. Впрочем, терзают меня смутные сомнения, и мнится, что первостепенная задача бравого дойча не помощь нам, а недопущение британцев на территорию Намибии.
По сути, он не столько помогает нам, сколько «выжигает» предполье на вражеской территории, ухитряясь относительно малыми силами решать задачу по нейтрализации противника. Для нас его помощь в общем-то тоже существенна, но не слишком.
Зона ответственности капитана Леттова-Форбека изрядно в стороне от основных боевых действий, и тянется от городишки Александер-Бей, расположившегося в болотистом устье реки Оранжевая на границе с Намибией, до крохотного посёлка Кеймус, расположившегося в засушливых землях. Транзит грузов в мирное время там совершенно ничтожный.
Впрочем… это я так, придираюсь. Леттов-Форбек ухитрился наглухо закупорить и без того ничтожную транспортную артерию, и два-три процента груза, которые армия Британии получает с запозданием, это человеческие жизни. Наши жизни.
Свою лепту вносят и матабеле Корнейчукова, хотя союзники из них…
Но грабят знатно, этого не отнять! Даже не слишком зверствуют в процессе. Вождям хватило ума понять, что белые люди не одобрят убийство белых женщин и детей.
Впрочем, британцы всё ж таки вынуждены считаться с зулусами, распыляя свои силы на охрану коммуникаций и поселений. Пусть даже на охрану оставляют индусов, но всё же, всё же… Это значит, что сейчас в боях стачиваются первоклассные британские полки! А потом?
Стратегия Британии понятна – захватить Кимберли и Блумфонтейн как узловые точки, и опираясь на них, закрепиться. Потом уже, подтянув тылы, в том числе и из Метрополии, развить наступление.
Это, собственно, и не скрывается. Дискуссии в британской прессе, допросы пленных, да и собственно логика происходящего не оставляют особого выбора. А мы…
… не успеваем. Как всегда. Тот случай, когда «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»[130].
Ситуацию с хромающей на обе ноги логистикой мы предусмотрели и отчасти подготовились, насколько это вообще возможно. Но…
… мы никак не могли предугадать, что наши планы спутает неразбериха у британцев!
Казалось бы, просчитано всё и вся, и написан очень красивый план военной компании, согласно которому наши войска, поупиравшись, должны начать отступление к Блумфонтейну и Кимберли. Но!
… а где вражеские аэропланы?
Вся наша стратегия базируется на уничтожениивражеской авиации, а после, когда британская армия впадёт в шоковое состояние, начать последовательно уничтожать вражеские тылы и коммуникации, артиллерию и так далее. А британцы не пришли… задерживаются, мать их Викторию!
Случились какие-то накладки, и в итоге вся британская авиация – ждёт нового командующего, с новой гениальной (а как иначе-то?!) стратегией. Мы тоже – ждём…
Потеря Блумфонтейна и Кимберли, случись вдруг такое, не ставит крест на наших планах, но очень… очень существенно их осложняет! Одно дело ловить войска противника на марше, растянувшиеся в горах и вельде, и другое – выбивать их из города, где наше преимущество в авиации не будет настолько значимым.
Сидя в тени под пологом штабной палатки, я обмахивался несвежей прессой и пытался делать вид, что играю сам с собой в шахматы. Получалось откровенно хреново, но – надо…
Во-первых – для подчинённых, которые должны видеть, что я спокоен, собран и деловит.
Во-вторых, если я не занимаю голову шахматами, туда проникают все самые затаённые и потаённые страхи. А бояться есть чего…
Стратегия военной компании более чем наполовину базируется на моих выкладках и обещании уничтожить ВВС Британии, по крайней мере – на африканском ТВД. А это давит… и не дай Бог узнать – как!
Расписанные на бумаге планы пока не нарушены, но ситуация УЖЕ пошла не по идеальному сценарию. Время пока терпит, но…
… это я умом понимаю, а сердце – давит!
А Мишка? Этот поц не нашёл ничего лучше, нежели возглавить аръергард войск ЮАС, пятящийся сейчас в сторону Блумфонтейна. Из вчерашней почты знаю, что брат ранен, дважды поднимал войска в штыковую, и вообще – настоящий герой, о котором говорят не иначе как с придыханием.
А я очень… очень сильно боюсь того, что его короткая жизнь закончится вот так – героически красиво и скоротечно. Мне не памятник нужен, и не гордость за брата, попавшего в учебники истории и стоящего бронзой на площадях, а живой человек!
Волнуюсь за Эсфирь… В бои она не лезет, но в Дурбане активизировалась британская агентура, а эта публика не страдает избытком морали, и может… очень многое может. Да и Эсфирь, равно как и Наденька – не сестрички милосердные, а люди, самым непосредственным образом причастные к играм разведок. Надеюсь, этот факт не просочился пока наружу, но… всё равно боюсь.
А Владимир Алексеевич? Они с дядей Фимой, то бишь маркграфом Бляйшманом, возглавляют сейчас оборону Дурбана, и зная за их характер, в тылу они не сидят! Впрочем, где тот тыл? Тяжёлая корабельная артиллерия медленно и методично разрушает кварталы города, и тяжёлый многопудовый «чемодан» может с равным успехом прилететь в жилых кварталах и деловом центре.
В небе застрекотало, сбивая шахматные мысли, и я с готовностью отвлёкся, подняв потный зад с полотняного сиденья складного стула. У дежурного капонира уже суетятся техники, проверяя состояние двигателя, обшивку и всё, что положено по регламенту для приземлившегося аэроплана.
С противным треском содрали клеёнчатые наклейки с эмблемами и начали протирать там мыльным раствором, а потом и чистой водой.
– С единорогом, – подсказал Лёвка, спешно дожёвывая бутерброд.
– Где ты видел обрезанных единорогов? – деланно изумился Санька, и началась их извечная пикировка, развлекающая пилотов. Наверное, только я вижу, что настроение у обоих так себе, и шуточки выдавливаются через ситечко, но… работает.
Пока они перебрехивались под смешки и дурашливые реплики болельщиков, техники закончили работы, и Лёвка забрался на место пилота, выруливая на поле. Взлёт… минута, и аэроплан исчез в облаках.
Летательных аппаратов старого образца у нас пять штук, все уже старенькие и потрёпанные, так что в переделке я не видел особого смысла. Оставили как есть для обучения новичков, а вот гляди ты… пригодилось!
Гоняем сейчас их буквально на износ, меняя только наклейки и пилотов. Кадровые, прошедшие полноценное обучение и имеющие классность, за штурвал старых летадл садятся редко. А вот техники и оружейники, имеющие допуск к полётам, изображают сейчас все силы наших ВВС.
Основная задача – мелькать! Просто мелькать на каком-то участке фронта, показывая противнику, что всё в порядке, и подлые мы ничего не задумали.
Задачи командования при этом выполняются постольку-поскольку, в основном разведка. Британские войска сейчас скучены достаточно сильно, так что на такую разведку квалификации наших техников хватает с лихвой…
В сложных случаях вылетают уже профессионалы на нормальных аэропланах, способные не только вести разведку, но и сдерживать порывы души, то бишь не заниматься пилотажем и не показывать врагу, что у нашей авиации произошёл качественный скачок.
Для порядка прошёлся по аэродрому, показывая бодрость духа, вздрючил Ефимова за расхлябанность подчинённых и выслушал свежее мнение о маркграфстве Фимы Бляйшмана.
– П-па-аравозик Вилли – тот ещё п-поц! – высказался Уточкин, ничуть не стеснявшийся заикания, – Та-акой дурной, что да-аже умный и-иногда! Ход к-ко-онём!
Далее одессит высказал не блещущую новизной мысль, что даровав дяде Фиме титул маркграфа, кайзер не теряет ровным счётом ничего! Земли, ставшие маркграфством, они и так дяди Фимины, а титул, буде мы проиграем, не будет стоить ровным счётом ничего.
– Я-а… – кивал Корнелиус, у которого русский язык мешался не только с африкаанс, но и почему-то с немецким. С другой стороны зудел Тома́, с его русского-франкским-африкаанс, и отчего даже у привычного меня начала болеть голова и дёргаться веко.
Я поспешил отойти, пока у меня самого не включилось заикание. Сергей, когда впервые стал свидетелем такого эффекта, пришёл в восторг, и не будучи человеком, обременённым чинопочитанием, принялся за натурные эксперименты на всех окружающих. Кому другому это вышло бы боком, а Уточкин так всё поворачивает, что смешно даже «жертвам».
– Очень умно, – донёсся до меня удаляющийся голос Борста, который считает Кайзера за светоч разума, руками которого водит не иначе как сам Бог.