– Это какой? – вяло поинтересовался тот, что чуть постарше, зевая и прикрывая рот рукой, придержав затем чуть соскользнувшую с плеча винтовку на узком ремне.
– Да Ерохин! – хлопнув себя по туго набитому подсумку с патронами, выпалил парнишка, будто говоря о самоочевидной вещи, – Толя Ерохин! Што ты, Ванятка, с утра не проснулся?
– Ерохин, говоришь? – влез в разговор шагавший рядом немолодой мужчина с тем задиристым лицом, какое у иных сохраняется до старости, вместе с соответствующим боевитым характером, не всегда удобным ни окружающим, ни тем паче семье, – А он што здеся делает!?
– Да поранили ево, Данилыч, – охотно отозвался парнишка, повернувшись к заинтересованному слушателю, – Легко, но охромел мал-мала! Временно. С тросточкой пока шкандыбает. Ну вот на побывку и отпустили, потому как кому нужен хромой осназовец? А заодно и в порту што-то порешать, по военному ведомству.
– Толя, и порешать? – с сомнением пожевал губами Данилыч, обсмоктав заодно жёлтый от табака ус, – Хм… не тот ён человек, штобы порешивать што-то! Вот если ково-то… га-га-га!
Посмеялися вместе, и Данилыч, давясь смехуёчками, рассказал за Ерохина.
– … забузотёрили тогда в «Веритас», в кабаке, французики-то с «Жакерии». Ково-то там из них служба шерифа тово, за яйца прихватила. Да чуть не с девчонки малой сняла, грят…
– Ого! – отозвался молодой, в отвращении кривя рот и совсем не понимая европейские изыски и куртуазности. Баба должна быть – во! Штоб титьку двумя руками не обхватить, и штоб жопа, которой орехи колоть можно, и…
– Вот тибе и ога! – передразнил его Данилыч, прервав юношеские фантазии, – Французы, они тово… дюже до баб охочи, и не всегда о желании… это, удостоверяются. А вот за своих товарищей – горой! Чуть что – бучу подымают! Как же, профсоюз! Вот, значица… выручать и пошли.
– Они завсегда так, – перебил его Иван, живо блестя глазами, – любят бузотёрню устраивать. В кабаке подерутся, а потом в полиции орут, што консула им подавай, потому как нарушаются их гражданские права и свободы!
– Ты можит сам рассказывать возьмёшься? – сердито воззрился на него Данилыч, дыбясь усами, как сердитый кот, изрядно потрёпанный годами и жизнью, но всё ещё не собирающийся сдавать позиции в дворовой иерархии.
– Всё, всё… умолк! – закивал Ваня, не столько устрашённый напором немолодого товарища, сколько как человек вежественный и воспитанный.
– То-то, – для порядку проворчал старший из троицы, подкручивая усы, – Ну в общем, толпой идут, и шумные – страсть! Чуть не «Марсельезу» оне завели… и чилавек двадцать уже, не шути!
– Ну… – он снова подкрутил усы, – нас и позвали! Дескать – подсобите, братцы, а то оне такие! Сразу тормозить надо, а то чичас пройдут, и по всему городу своих соберут! А это ж опять беспорядки, туды их в качель!
– Известное дело, – поддакнул Иван, – постоянно своих из участка норовят шумом вытащить! Соберутся под окнами участка, и давай орать, чисто коты мартовские!
– Вот… – солидно кивнул Данилыч, – а нам оно надо? Шум, гам, драчки по всему городу! И это… союзники всё же, мать их дери! Плезиру[132] к сибе требуют!
– Нас всево ничево, – продолжил он, крутанув ус и выпятив не слишком-то богатырскую грудь, – я, да ещё трое. Правда, Гришка Иванников один за троих сойдёт. Гренадёр! А кулачищами махает, любо-дорого смотреть – чисто твоя мельница, да с пониманием, а не абы как! Но всё равно – маловато…
– А за остальными пока побежали, – усмехнувшись, он пожал плечами, снова крутанув ус, и пожалуй, гордясь той несостоявшейся драчкой, – да пока… В общем, накрепко стоять надо! Район, где «Веритас», там наших мало, всё больше европейцы кучкуются. Больше португальцы да немцы, а это ребятки хотя и не сцыкливые, но политика, значица!
– Слышал, как же! – закивал молодой, – Португалов после одной из драчек ихний же консул знатно продрал, чуть не до политики дело ведь дошло, до срачки дипломатической меж держав! А немцы с французами хотя так-то подраться любят, особливо друг с дружкой, но тоже – зась! Нельзя! Они же сейчас в дёсны лобызаются, а тут такой афронт.
– Мы мине так и будишь перебивать? – осерчал Данилыч, сверля парнишку взглядом человека, уже примеривающемуся, как бы половчей дать тому подзатыльник! Или может, ухи накрутить? А то ишь, со старшим поперешничает!
– Да всё, всё… молчок! – струхнув, сдал назад молодой, поняв всю сурьёзность ситуации. Не… ну не драться же с Данилычем, право слово?! На старшего руку поднять, это ж… да и не бывает такого!
– То-то, что молчок! – сердито сказал пожилой работяга, снова подкручивая не нуждающийся в том полуседой ус, – Хорошо ишо, не соврал! Немчуре с французами за драчку меж собой такие клизмы со скипидаром пообещали, што ой! Теперя зубами иногда скрипят, а нельзя! Так тока, иногда носы друг дружке в кабаках посворачивают, но не всерьёз, без кастетов и ножиков с револьвертами.
– В общем, – чуть успокоившись, продолжил он, – стоим мы, французы на нас идут, а зрителей… чисто цирк! А потом раз – остановились французы и стоят, волнуются. Один из них вышел, кто на русском мал-мал могёт. Ну… как могёт… картавый такой, што куда там Соломонычу – дай ему Бог сто лет жизни, и столько же поноса, да не сымая портков!
– Вышел из толпы, – сощурился Данилыч, делая театральную паузу и не без удовольствия замечая, что его побасенки слушает с десяток человек из тех, кто рядом шагал, – и такой… Осторожненько этак, глаза щурит… Это, грит, Анатоль Сидящий Бульдог?
Среди слушателей захохотали в голос. Прозвище, прилепившееся к чилавеку, ну чисто индейское же, а?! Смехота! Но в лицо сказать… не, дурнев нема, все повывелися!
– Да тихо вы, чертяки… – сдавленно зашипели на хохотунов, – дайте чилавеку сказать!
– А оборачиваюсь… – Данилыч снова сделал паузу, усмехаясь и подкручивая усы, – и правда – он! Тока-тока подошёл, так стал быть выходит. И недовольный чем-то – страсть! То ли с обеда выдернули, то ли с бабы сняли, х-хе… А французы тогда – атанде[133] и обратным сикурсом![134] Так же решительно, как и вперёд, только назад!
В толпе захохотали, послышались солёные реплики, иногда с интересными филологическими изысками. Не только с запахом родным портянок, то бишь Отечества, но и с исковерканными до интересностей иностранными словечками, получившими помимо «путёвки в жизнь» ещё и новый смысл, сильно удививший бы тех же французов или немцев.
Какой-то правдоруб, пытаясь перешуметь народ, всё норовил рассказать, как всё было на самом деле. А было – сильно заковыристей и психологичней, и совсем… совсем иначе! Но…
… кому это интересно?! Толя «Сидящий Бульдог» Ерохин прочно вошёл в городской фольклор Дурбана! Как раньше был – частью фольклора Одесского.
Бывают такие люди, которые просто – живут! Но как-то очень уж интересно… Иной из кожи весь извернётся, ан всей славы на одну Молдаванку с натягом, да и то – напоминать собеседнику надо, об ком вообще речь ведётся. А другой вот так… просто живёт, и просто легенда. При жизни!
– О! – чутка удивился Данилыч, завидев чилавека, которого вот тока-тока обсуждали, – Толя!
– Анатолий Ляксеич! – работяга приподнял с лысеющей головы шляпу-котелок, склоняя слегка гордую выю, заросшую длинным, жёстким полуседым волосом, – Моё почтение!
Раскланялись со всем вежеством – как люди, хоть и не так штобы приятельствующие, но давно и приятно знакомые. Так что и побасенка та будто бы подтверждение получила! Не так, штобы и да… но ведь как удачно вышло, а?!
Несколько шагов всего сделали, оглядываясь постоянно на бывшево портового слесаря, который стал – легендой, ещё будучи слесарем! А потом как завертелось всё так…
… интересно, буквально вот сразу же ворвавшись в городской фольклор.
Лёгкая тросточка Ерохина как-то очень ловко ткнулась под кадык проходящему мимо мужчине несколько жидовского вида, обратным движением стукнула набалдашником по руке второго, потянувшейся под пиджак. Сам же Толя, не прерывая движения, сделал какое-то танцевальное па и оказался внезапно позади них…
… и вот они уже стоят со странно вывернутыми руками! А свидетели потом спорили… Было? Не было? Скока ударов успел нанесть Толя каждому и куда? Или так… ткнул просто пальцами походя куда надо, и скрючило голубчиков, как грешников в аду!
И прошелестело над толпой:
– Контрразведка! Шпиёнов британских взяли!
… а тех уже закидывали в автомобиль иссиня-синево цвета…
… и такое было – по всему городу! Потому как понимать надо – сеть шпиёнскую взяли! Так вот!
– Введите арестованного, – услышал мужчина, и конвоир, среднего росточка мужичок с простоватым лицом деревенского хитрована, считающего себя всяко умнее разных там городских, небрежно толкнул его в спину. Охнув, мужчина впечатался грудью в открывшийся навстречу торец двери, и отшатнулся назад, сдавленно шипя от боли и…
… пожалуй, что от непонимания! Что, вообще, такое творится вокруг?!
– Здоровьичка, Ляксеич, – по-свойски поздоровался конвоир с зевающим владельцем кабинета, обставленного в стиле «И так сойдёт».
Предметами роскоши, да и то с изрядной натяжкой, можно назвать разве что аляпистый телефон, подходящий скорее владелице не самого дорогого борделя или непритязательной куртизанке, вылезшей из самых низов, обрамлённую слоновой костью пишущую машинку, да лениво вращающиеся лопасти вентилятора под потолком, инкрустированные серебром. Мебель, равно как и несколько потёртый ковёр под ногами, по отдельности были вполне презентабельны, но все вместе производили несколько эклектичное, и пожалуй, трофейное впечатление.
– И тебе не хворать, куманёк, – дружелюбно отозвался сидевший за столом мужчина, привставая и крепко пожимая руку, – Ну как твоя девчонка? Не хворает?
– Не… спаси Бог Адольфа Иваныча! – закрестился конвоир, – Што значит, вчёный чилавек! Осмотрел малую, в ладушки с ней поиграл, пораспрошал о всяком разном, да и всё! Ни тебе солидности с очёчками, ни пилюлек с порошками. Всего-то – лепесины не жрать, да хрукты по чуть пробовать, а не жрякать без огрызков, как не в себя. И на тебе… прошло! Что значит, чилавек умственный, с пониманием!