Он находился в совершенно растрепанном виде, его глаза безумно сверкали, и он протолкался в прихожую мимо Агнес.
– Доктор Мид! Что это значит?
– Я получил ваше письмо! – крикнул он через плечо и устремился вверх, перескакивая через две ступеньки.
Агнес с приглушенным восклицанием закрыла дверь, и мы с ужасом посмотрели друг на друга.
– Что было в вашем письме, мадам? – прошептала она. – Девочка нездорова?
– В каком письме?
– В том, которое вы оставили на столе сегодня вечером.
Я озадаченно наморщила лоб.
– Там было только то, что я не могу принять портрет. Но как он мог прочитать его? И почему так внезапно явился сюда?
– Я отправила письмо, мадам; мальчишка-почтальон проходил мимо, когда я закрывала шторы.
Что происходит? Алая леди на портрете спокойно смотрела на нас. Что-то было не так. Страх пронизывал меня насквозь. Я неуклюже заперла парадную дверь и ощупью побрела к лестнице. Лунный свет проникал через веерное окно над дверью, освещая первые несколько ступеней, и я стала подниматься; Агнес следовала за мной со свечой в руках.
– Доктор Мид? – Секунду спустя я услышала его топот на лестнице, и он появился на втором этаже.
– Александра.
От того, что он назвал мое имя, и от того, как это прозвучало, меня охватил озноб. Он взял меня за руку и повел в мою спальню – нет, в спальню Шарлотты, – и я снова почувствовала себя как во сне, не имевшем никакого смысла и связи с реальностью. А потом я увидела.
Занавески в спальне Шарлотты были раскрыты, и лунный свет лился в комнату, отбрасывая серебристые отблески на пустые, аккуратно убранные кровати со взбитыми подушками. Они обо всем позаботились, спешки не понадобилось. Я оцепенело стояла в дверях и слегка покачивалась. Я пыталась понять, что именно я вижу, потому что мое зрение работало, в отличие от разума. Доктор Мид снова убежал: он рыскал по дому, как ищейка, заглядывая в каждую комнату, обыскивая кухню, гостиную и мой кабинет. Я слышала, как он стучит дверями и топает по лестнице, и ощущала крошечное шевеление в моем мозгу, словно червяк повернулся внутри яблока.
Наконец он вернулся, немного задыхаясь, и встал рядом со мной, но я не видела его лица. Я вообще ничего не видела; мы находились почти в абсолютной темноте, хотя свеча Агнес продолжала гореть, подрагивая в тени.
– Это Элиза, – сказал он.
– Где она?
Он казался более встревоженным, чем следовало бы из-за служанки, сбежавшей в ночи. Если бы только я могла видеть его лицо!
– Где Шарлотта? – тупо спросила я.
Он подошел ко мне и взял мои руки в свои. Лишь тогда я увидела ужас в его глазах.
– Шарлотта, – умоляющим тоном произнес он. – Она ваша дочь?
Я никогда не испытывала такого потрясения. Потом передо мной забрезжило понимание, еще слабое и зыбкое, как первый проблеск рассвета.
– Ответьте мне! – настаивал он. – Она ваша дочь?
Я вырвала руки из его ладоней.
– Что это значит? Где она? Она должна быть где-то в доме.
– Александра, вы должны мне ответить! Шарлотта – ваша…
– Почему вы спрашиваете? – закричала я. В моих ушах звучал дальний колокольный звон – сигнал предупреждения, сигнал тревоги. Новая волна ужаса медленно наползала на меня.
– Шесть лет назад Элиза оставила в госпитале свою новорожденную девочку. Она оставила памятку в виде половины сердечка, вырезанного из китового уса.
Я задрожала.
Это невозможно.
Я слепо толкнула дверь в мою комнату, освещенную лунным светом, и достала маленькую шкатулку из черного дерева. Нарисованные фигурки не хуже меня знали, чего там не хватает, потому что они видели, как это случилось. Возможно, я знала еще до того, как увидела пустые кровати, – нет, еще раньше, с тех пор как доктор Мид начал стучать в дверь. Может быть, даже еще раньше; крошечная часть моего существа знала, что однажды это случится, однако я была не готова к этому. Их большие темные глаза, веснушки, рыжеватый оттенок каштановых волос. То, как они хихикали за дверью, будто влюбленные девчонки, и танцевали, как сестры. Та ночь, когда Элиза со свечой в руке искала портрет Дэниэла. Как она бледнела каждый раз, когда я входила в комнату. То, как озарялось ее лицо, когда она видела Шарлотту. Элиза. Бесс. Элизабет. Это осознание росло и просачивалось наружу, как кровь сочится в воду. Я была водой, она была кровью.
Я рылась в шкатулке, где лежали две половинки белого сердечка из китового уса с инициалами влюбленных и маленькая свинцовая бирка с номером 627. Но разумеется, их там не было.
«Шарлотта, поцелуй маму на ночь», – сказала Элиза.
Ее мать все время находилась здесь. А теперь эта стерва забрала Шарлотту.
Часть 3Бесс
Глава 15
– Все будет в порядке, девочки, только держитесь рядом со мной. Я зажгу факел, как только мы окажемся к югу от Холбурна. Потом мы зигзагами пойдем вниз так быстро, что у вас голова закружится. Как насчет этого?
Мы старались не отставать от Лайла – факельщика, с которым я подружилась в Блумсбери, – проходя по темным улицам. Одной рукой я обнимала узкие плечи Шарлотты, а в другой держала холщовую сумку, с которой впервые пришла на работу. Но теперь там лежало нижнее белье, сменное платье, чулки, туфли и продукты, которые я взяла из кладовой: хлеб, холодный пирог со свининой, бутылка пива, два яблока и имбирный хлеб, завернутый в бумагу.
Ночь была холодной, улицы опустели. Никто не покидает свой дом после темноты, когда ночные обитатели Лондона выползают из своих нор и опасность таится в каждом переулке. Даже на этих широких и красивых улицах мою кожу пощипывало от страха. Особенно здесь: редкие одинокие фигуры, скорее всего, были слугами, отправленными за табаком, или богачами, возвращавшимися из своих клубов, но в тишине было что-то тревожное, заставлявшее меня стремиться к ярко освещенным дверным проемам и вечной суете на улицах Лудгейт-Хилл. Скоро мы будем там. Лайл вел нас, и с каждым шагом мы приближались к этому месту и удалялись от Девоншир-стрит. Единственными звуками было легкое шлепанье наших ног по мостовой и шелест нашего дыхания. Темные оконные стекла смотрели на нас пустыми глазами.
– Думаешь, она уже вычислила тебя? – спросил Лайл, и его слова гулко прозвучали в темноте.
– Ш-ш-ш! – прошипела я. – Не здесь.
Я познакомилась с ним всего лишь несколько недель назад, однако мы доверили ему нашу свободу. Я встретила Лайла однажды вечером, вскоре после того как начала работать у мисс Каллард. Тогда незнакомый дом физически давил на меня, когда я лежала в постели, и я испытывала ошеломительное ощущение, как будто меня похоронили заживо. Я взяла ключ из банки в судомойне и встала на крыльце черного хода, чтобы почувствовать дуновение холодного ночного ветра на лице и в волосах. Когда я опустилась на верхнюю ступеньку, глядя на пустую улицу, кто-то сзади вдруг спросил: «Огоньку не желаешь?», и появился Лайл, потрясавший незажженным факелом, словно мечом. Я вздрогнула и зажала рот ладонью – крик мог разбудить весь дом, да и соседние дома.
– Нет, – прошипела я. – Отвали от меня.
Он не обратил внимания на мои слова.
– А покурить? – Он протянул трубку, но я покачала головой и зябко передернула плечами. Мне хотелось вернуться в дом, но я знала, что как только сделаю это, крышка гроба захлопнется надо мной еще на один день. Он был темноволосым и на вид казался иностранцем, с землистым лицом и строгим выражением лица, но его выговор был точно таким же, как мой. На нем была черная кепка, надвинутая на лоб, и узкое черное пальто, которое хорошо облегало его фигуру. Все в нем было каким-то тенистым, как будто он был создан ночью и мог раствориться в ней по своему желанию.
Он лениво прислонился к перилам и изучал меня, продолжая попыхивать трубкой.
– Полагаю, ты не шлюха из Ковент-Гардена, ждущая клиента: у тебя ночная рубашка вылезает из-под плаща. – Я покраснела и плотнее запахнулась в плащ, а он запрокинул голову и рассмеялся громче, чем нужно. – Кроме того, мы далеко от Ковент-Гардена. А это дом торгаша. – Он указал трубкой. – Но ты не похожа на жену мельника.
– Я не воровка.
– Так я и думал, – отозвался он. – Не могу разглядеть тебя как следует, но судя по тому, что я вижу, ты судомойка и сейчас ждешь кого-то.
– Я работаю няней, – горячо возразила я. – А ты слишком много болтаешь, и было бы лучше, если бы ты шел своей дорогой.
– Тогда кого же ты ждешь? Возлюбленного, не так ли?
– Нет.
– Значит, мужа?
– Если бы я была замужем, то не работала бы здесь, разве не ясно?
– Значит, у меня выдался удачный вечер.
С этими словами он подмигнул мне и зашагал прочь, не оглядываясь назад. Я снова увидела его через несколько дней, когда он ждал меня на другой стороне улицы, прислонившись к ограде, и невольно улыбнулась. Его звали Лайл Козак. Они никогда не зажигал свой факел, пока мы беседовали, чтобы случайный прохожий не подозвал его. Он был факельщиком – лунным мучеником, как он сам себя называл, потому что в ясные лунные ночи было очень трудно найти работу, – с десяти или одиннадцати лет. Теперь ему было двадцать три года, и он приносил домой столько же денег, как и его отец-портной. Лайл и его родители приехали в Лондон двадцать лет назад из Белграда, и он жил в Сент-Джайлсе вместе с ними, со своими братьями и сестрами. Он был старшим и работал по ночам, так что днем мог присматривать за детьми. По его словам, ему хватало трех-четырех часов сна, и он мог прикорнуть на бельевой веревке, потому что в большой семье всегда было очень шумно. Дома они говорили по-сербски, и он научился английскому на улицах, копируя местный выговор, пока не стал говорить без акцента. Больше всего ему нравился кокни, и он собирал слова и выражения, как сорока. Он носил с собой два дешевых пистолета, которые могли взорваться при использовании, но ему не приходилось стрелять, потому что обычно было достаточно продемонстрировать их, чтобы отогнать мелких бандитов. («Если они не годятся для стрельбы, то вполне годятся для того, чтобы хорошенько вмазать по черепушке», – добродушно говорил он.) Все это я узнала во время наших встреч под луной. Мы сидели на крыльце, чаще всего у дома № 9, чьи жильцы, по словам Марии, находились на континенте. Мы вместе курили его трубку, а иногда я приносила что-нибудь поесть и бутылку пива из кладовки, которую я потом наполняла водой, чтобы Мария не заметила.