Я рассказала ему об Александре Каллард и о том, как она гладит портреты своих родителей, но не прикасается к своей дочери. Я рассказала ему о Шарлотте и о том, как она любит животных, читать книги и есть апельсины со сливками. Я рассказала ему, как Нед однажды пришел на задний двор и стал клянчить деньги, что едва не стоило мне работы. Однажды ночью я решила прогуляться вокруг площади, когда увидела свет в одном из домов, и тогда я поделилась с Лайлом своим планом похитить мою дочь и привести ее домой.
Он сказал, что я больная на всю голову. Но когда он предложил помочь, я согласилась.
А потом миссис Каллард напала на нас. Бабочка превратилась в разъяренного зверя. В ее глазах застыло такое же выражение, как у коров, которых ведут на бойню в Смитфилде. Несомненно, она была опасной женщиной. Какая мать пойдет с кочергой на своего ребенка? Она была психически неустойчивой, и все мы находились в таком же положении в этой высокой темнице со спящим драконом внутри. Кто знал, когда дракон снова проснется? Шарлотта – бедная, затравленная Шарлотта – всегда оставалась для меня Кларой. Я уже месяц называла ее Шарлоттой и привыкла к этому. Она потеряла мать, которую знала и которая превратилась в чудовище. Бедная девочка плакала до изнеможения и всхлипывала в моих объятиях, пока не засыпала, прижимаясь ко мне своим влажным, дрожащим телом. Утром я поняла, что нам пора уходить; стрелка часов описала полный круг, и наш золотой час наступил.
Трудность состояла в том, что комфортная жизнь на Девоншир-стрит стала привычной. Я привыкла к удобствам; моя талия раздалась от сливок и масла, волосы заблестели от мыла. Руки стали мягкими, запах рассола исчез. Я привыкла к коврам под ногами, к жарко натопленным комнатам, к обеденному столу, нагруженному едой. Мне было хорошо в маленькой спальне, где мы играли и жили, спали и пели. Я могла бы навсегда остаться там, запереть дверь и проглотить ключ. Но оставались моменты, которых я не могла понять: как Шарлотту забрали из госпиталя и как она стала жить в этом доме? Как миссис Каллард узнала о ее существовании, но при этом не знала обо мне? Видимо, кто-то выяснил.
Я очень боялась, что она сразу узнает меня, когда впервые пришла в ее дом. В гостиную, как она называла эту комнату. Я не понимала, как можно жить подобным образом, запереться от всего мира и почти никогда не выходить из дома. Ее продукты прибывали на задний двор, ее деньги поступали от стряпчего. Чай из Китая, бренди из Франции. У нее не было членов семьи, которых я могла бы увидеть, или друзей, наносивших визиты по вечерам. Тем не менее она казалась… довольной.
Но Шарлотта была недовольна. С тех пор как мы познакомились, я чувствовала, что ей хочется другой жизни. Она знала французский и музыку и могла читать слова длиной с мою руку, но она не знала, каково катать обруч на улице, накормить лошадь яблоком или слепить снежок. Сначала она была застенчивой и жила в своих книгах, спрашивая меня, видела ли я леса, лодки и реки. Жить в Лондоне и не видеть лодку! Иногда я ощущала себя парализованной сомнениями в том, что это мягкое и беспомощное существо может торговать рядом со мной на улице, сжимая корзинку лимонов в руке. Это казалось картинкой в одной из ее книжек со сказочными историями. Я не раз смирялась с тем, что останусь ее няней до тех пор, пока она не подрастет, чтобы мы могли коротать дни в уюте и блаженстве за счет кошелька мисс Каллард. Но когда мы ушли, аристократический выговор Шарлотты и ее миловидное лицо могло обеспечить ей лишь позицию горничной в богатом доме. Это было лучшее, на что она могла надеяться вместе со мной.
А потом стены нашей уютной тюрьмы начали смыкаться. Шарлотта стала слезливой и раздражительной, а ее привязанность ко мне терзала мое сердце, ибо мы жили не лучше, чем в тюрьме или в сумасшедшем доме. Этого было достаточно, чтобы свести с ума. Я не знала, то ли миссис Каллард с самого начала была не в своем уме, то ли стала такой. Безусловно, она занимала свое время письмами и газетами. Но что толку в бумаге по сравнению с внешним миром? Ее единственным спутником был доктор Мид, который на свой странный манер присматривал за ней; думаю, она ему нравилась.
Бедный доктор Мид – как я одурачила его! Если бы в моем сердце было место для сожаления о таком неблаговидном трюке, я бы пожалела его. Но там не осталось места, потому что мое сердце было целиком заполнено моей дочерью. Моей дочерью, о которой я мечтала все эти шесть лет и любила больше собственной жизни. Моей дочерью, которая выросла внутри меня и теперь умела ходить, притягивая мою душу повсюду, куда бы она ни направлялась. Ее темные волосы, рассыпанные по плечам, ее теплые руки в моих руках, ее манера зевать, когда чтение утомляло ее. Сам факт, что она умела читать, – я не могла бы больше гордиться ею, если бы она умела летать. Где здесь место для печали, жалости или сожаления? До сих пор я никогда не была влюблена в другого человека. Когда она смеялась, показывала мне свой рисунок или мышиную нору на кухне, у меня подступал комок к горлу. «Ты моя, – хотела я сказать ей с того самого дня, когда попала в этот дом. – Я – твоя мать».
А потом, как оно бывает, возможность представилась сама собой. Вечером, примерно через три недели после моего появления, мы закончили играть в криббидж, и я переодела ее в ночную рубашку. Я сидела с ней на кровати со свечой в руке, пока она читала свою любимую сказку, благочестивую историю из детского журнала об избалованной маленькой девочке по имени Бидди Джонсон. Она и раньше читала эту историю, но я была усталой и едва слушала, как она расписывала приключения маленькой девочки, которая убежала от своей няни и потерялась в Лондоне. Когда глупая, избалованная Бидди взяла апельсин у незнакомца, она была похищена шайкой воров, которые увезли ее за город и попытались убить. Но в последний момент она была спасена героическим мастером Томми Трасти, который отвез ее в Лондон и вернул в семью. Шарлотта понимала не все слова и пропускала некоторые фрагменты, но когда она дочитала до конца, положила журнал на одеяло и угнездилась ближе ко мне. Я сидела в глубоком раздумье, и она подергала меня за рукав.
– Ты любишь апельсины, Элиза? – спросила она. – Думаю, это мое любимое лакомство, потому что Бидди Джонсон любила их.
Я смотрела на квадрат темного неба в окне комнаты и надеялась, что она не слышит стука моего сердца.
– Да, Элиза, – ответила я.
– Я люблю их со сливками, – сонно добавила она. – А когда их делят на дольки, можно положить их в рот и сделать вид, будто ты улыбаешься. Вот так – она оттянула пальцами уголки рта, и я улыбнулась, гадая о том, наступил ли подходящий момент, или лучше подождать.
– Шарлотта, – шепнула я. – Тебе никогда не хотелось убежать отсюда?
Наши лица находились рядом, и ее свежее дыхание грело мою щеку. Ее глаза были очень темными, и в них светилась тревога. Она легонько покачала головой, и я ощутила запах мыла от ее волос, которые я помыла только вчера. Потом она тихо кивнула и уткнулась мне в рукав, чтобы не смотреть на меня.
– Мне тоже, – прошептала я.
– Пожалуйста, не уходи, – тоненьким голосом сказала она.
Я подвинулась на узкой кровати, снова вдохнула ее теплый и сонный запах и обняла ее.
– Если бы я собралась уйти, захотела бы ты быть со мной? Мы могли бы уйти вместе.
Я – твоя мать. Но как сказать это другими словами?
Она задумчиво посмотрела на меня.
– Как Бидди Джонсон и Томми Трасти?
– Именно так. – Мой голос был таким тихим, что я едва слышала собственные слова. – Шарлотта, если бы я сказала тебе…
Я встала с кровати и опустилась рядом на колени, чтобы лучше видеть ее. Она положила голову на изголовье кровати, повернув ко мне белое, чистое личико. Она понимала, что я хочу сказать нечто очень важное, поэтому ее лицо было серьезным и даже встревоженным. Она понимала, что мои слова могут изменить ее жизнь.
– Хочешь послушать сказку?
Она кивнула, и я взяла ее за руку.
– Жила-была маленькая девочка, – сказала я. – Она жила в большом доме на окраине Лондона. В конце той улицы был луг, где паслись коровы, а на другом конце находилась площадь с высокими деревьями и черными оградами. У девочки было все, что только можно пожелать: служанки, шелковые платья и ленты в волосах. У нее была черепашка и птичка в золотой клетке. Она пила какао на завтрак и каждый день кушала мармелад. Она жила, как принцесса, но была очень одинока и не выходила из дома. Она сидела у окна и смотрела на людей, проходивших по улице. Ей хотелось быть среди них, и она мечтала о том, что однажды ее настоящая мама придет и спасет ее.
В один прекрасный день мать девочки решила, что ей нужна няня для девочки. И у женщины, которая пришла к ней, были такие же темные волосы с рыжим оттенком на солнце, и карие глаза – такие же, как у нее. Они кушали вместе, играли в куклы в ее комнате, и маленькая девочка читала ей книжки, потому что няня сама не умела читать. И однажды ночью, когда они ложились спать и девочка уже задремала, няня прошептала ей: «Я твоя настоящая мама, и я пришла забрать тебя отсюда». Тогда они составили план побега и однажды ночью сложили свои вещи и ушли из дома. Только звезды видели их, а луна шепнула им, чтобы они не говорили ни слова.
Повисшая тишина была глубокой. Шарлотта не двигалась и не дышала; ее темные глаза были полны страха, губы безмолвно двигались. Я ждала и смотрела, борясь с желанием прикоснуться к ней.
– Я твоя мама, – наконец прошептала я. – Я оставила тебя в госпитале, когда ты была крохой, и миссис Каллард забрала тебя к себе, чтобы заботиться о тебе. Ради меня. Я всегда хотела вернуться, понимаешь? А теперь я здесь.
Шарлотта дважды моргнула и нахмурила брови.
– Это правда? – спросила она.
Я кивнула. Мне было ясно, что после такой истории ей была нужна другая правда. Я снова забралась на кровать, и она обняла меня и положила голову мне на грудь. Мое сердце никак не хотело успокоиться, и я шептала, перебивая его грохот.