Первые директивы РСХА, ОКВ и т. п. о церковной политике на занятых восточных территориях плохо доходили до нижестоящих инстанций, кроме того, они были сформулированы в общем виде, без необходимой детализации. На заседании РСХА 22–23 сентября 1941 г. вообще было устно заявлено, «что, так как в церковно-политической области многое никогда не может быть изложено в приказах и письменных директивах, работники ведомства должны уметь читать между строк и после этого действовать». Указ Розенберга о правовом положении религиозных обществ от 13 мая 1942 г. и изданные на его основе распоряжения рейхскомиссаров довольно поздно попали к нетерпеливым «практикам», не желавшим ждать так долго. Х.-Х. Вильгельм справедливо писал, что работники СД уже в период отсутствия директив пытались по своему разумению с большим или меньшим успехом разрешить существующую проблему. «Озабоченные бюрократы» полагали, что нельзя допустить вакуума и необходимо самим проявить инициативу. Они считали, что церковное развитие только тогда останется под контролем, если с самого начала «направить его по правильным рельсам». В отличие от многих офицеров абвера и вермахта, среди которых даже встречались отдельные образованные теологи, большинство занимавшихся церковными вопросами офицеров полиции безопасности и СД уже вышли из Церкви и гордо писали о себе в личном деле как о бесконфессиональных или неверующих. Некоторые из них были убежденными врагами Церкви и религии, и это, естественно, проявлялось в их практической деятельности. Следует отметить также, что службы СД чрезвычайно недоверчиво относились к русским священникам вне зависимости от их юрисдикции. Лишь в редких случаях офицеры полиции безопасности не испытывали подозрений, что священники каким-нибудь образом сотрудничали с НКВД или коммунистами, возможно, и сейчас еще действуют по их заданию. И все же в СД, как и в гражданской администрации, преобладали прагматики; и даже известные своими «свирепыми» церковно-политическими взглядами руководители режима: Гитлер, Борман, Йодль или Гиммлер — должны были считаться с тем, что порой их полные фантазий концепции ослаблялись на нижнем уровне до неузнаваемости[1066].
По мере создания и укрепления органов гражданской администрации влияние СД в церковно-политических вопросах все более отходило на задний план. В целом можно констатировать, что почти весь период оккупации главную роль в практическом осуществлении религиозной политики на оккупированных территориях СССР играли РМО и его рейхскомиссары, которые при этом, правда, в принципиальных вопросах должны были руководствоваться директивами партийных вождей и лично Гитлера. Как говорилось в сводке полиции безопасности и СД от 24 июня 1942 г., Рейхсминистерство занятых восточных территорий стремилось во время войны политически обезопасить области «за спиной» вермахта и воспрепятствовать распространению саботажа, партизанской деятельности и т. п. Поэтому министерство выступало за предоставление местному населению возможностей определенного культурного развития и даже участия в управлении, хотя бы только и на срок войны[1067]. Особенно явно эта линия проявилась в прибалтийских генералбецирках. Но и чиновники РМО, как и их шеф — А. Розенберг, писавший: «Христианский крест должен быть изгнан из всех церквей, соборов и часовен и заменен единственным символом — свастикой»[1068], были в принципе враждебны всякой форме христианства.
Они желали, чтобы большая часть населения оккупированных территорий (как и в Германии) была безрелигиозной, хорошо понимая глубинную противоположность национал-социализма и христианства. Начальник группы религиозной политики К. Розенфельдер писал в меморандуме от 31 января 1943 г.: «Определяющая точка зрения для германского политического руководства заключается в том, что всякое христианское церковное направление по своей глубинной сути находится в непреодолимой мировоззренческой противоположности к национал-социализму. Это подходит для Церкви на Востоке, хотя указанная основополагающая вражда находится здесь в тени тотальной борьбы между Советским Союзом и руководимой рейхом Европой… Я повторно указываю на то, что со стороны германской администрации неверно придавать слишком большое значение Православной Церкви как средству управления людьми… По-советски воспитанные поколения видят в Церкви средство оглупления и порабощения … Негативное отношение (особенно молодежи) к Церкви может измениться, лишь если она разовьется в силу народной и национальной защиты. И эта опасность при до сих пор существующем обращении с населением на Украине и ввиду возникающих дружеских связей между государством и Церковью в Советском Союзе является очень острой»[1069].
В этом меморандуме, как и в истории запрещения публиковать указ о религиозной свободе на занятых территориях СССР, прослеживается тесная связь нацистской церковной политики на Востоке с отношением к религиозной жизни в Германии. Чтобы лишний раз не сотрудничать с Церквами своей страны и не укреплять их, нацисты не допустили священников этих Церквей даже окормлять немцев, проживавших на бывших советских территориях. Здесь видна большая разница с позицией союзных Германии во II Мировой войне государств: финские, румынские, венгерские, словацкие, итальянские военные священники с разрешения своего начальства стремились вести активную миссионерскую деятельность в России, что вызывало негативную реакцию нацистских ведомств. Уже говорилось об их беспокойстве по поводу действий румынского духовенства. Относительно же венгерских, словацких и итальянских священников рейхскомиссар Украины Э. Кох писал 4 июля 1942 г. в РМО, прося указать им ограничиться чисто армейским душепопечением и запретить устраивать богослужения для гражданского населения. Восточное министерство (как и МИД) выразило полное согласие с мнением Коха о необходимости пресечь всякую миссионерскую деятельность и 30 сентября 1942 г. попросило Верховное командование вермахта еще раз указать на это руководству союзных воинских частей[1070].
В вопросе же атеизации советского населения К. Розенфельдер, скорее, выдавал желаемое за действительное. Все опросы, проводимые в различных оккупированных городах СССР, давали цифру верующих более 90 %. Население и предположить не могло, что нацисты хотели бы иметь обратный результат. Об этом ярко написал в своих воспоминаниях участник Псковской православной миссии протоиерей Георгий Бенигсен: «Немцы враждебны Церкви… им страшно не хочется отдавать нам души сотен тысяч военнопленных и пропускать наше влияние к миллионам русских душ на оккупированной ими территории России. Они верят в то, что большевистская политика изгладила все следы христианства из души русского человека, и всячески оберегают эту душу от нового влияния Церкви». Относительно же самого факта разрешения создания Псковской миссии отец Георгий подчеркивал следующее: «Собственно, эта победа была нашей только в очень незначительной степени. Ее одержали сотни тысяч русских людей, истосковавшихся по Богу, по Церкви, по благовестию, тех, к кому мы отправляли наших священнослужителей. Эти люди вдребезги разбили надежды немцев на успех советской антирелигиозной пропаганды и воспитания. Они требовали Церкви, священников, богослужения. Немцам нехотя пришлось уступить»[1071].
Нацистская церковная политика на Востоке в целом соответствовала лозунгу «разделяй и властвуй», при этом некоторые чиновники доходили до идеи максимально возможно более мелкого раздробления Православной Церкви. В сущности, об этом шла речь и в скандально известном приказе Э. Коха от 1 октября 1942 г., и в сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1941 г., писал об этом и представитель РМО при группе армий «Север» в докладе от 9 декабря 1941 г.: «По моему мнению, нам не может быть все равно, что путем создания охватывающих обширные территории церковных организаций в дальнейшем возникнет фронт против немцев. И эта опасность существует, если допустим или, может быть, даже поддержим церковные организации, превышающие рамки приходов»[1072]. Правда, само РМО с середины 1942 г. подобные идеи не разделяло, полагая, что в условиях существования Московского Патриархата ему должны противостоять сильные сепаратистские национальные Православные Церкви.
На оккупированных территориях СССР во многом были оставлены в силе советские антирелигиозные законы. Наиболее заметно это проявлялось на Украине. Например, здесь церковные венчания допускались лишь после регистрации бракосочетания в государственных учреждениях[1073]. Различные ограничения касались церковных праздников. Так, в докладе в мае 1942 г. из генералбецирка Николаев сообщалось: «Если это не вызывает простоя в работе, Церкви молчаливо разрешено отмечать ее праздники. Впрочем, согласно строгим указаниям, только немецкие праздники считаются законными». На примере этого доклада видно и стремление пресечь всякую несанкционированную деятельность православных архиереев. Резко негативную реакцию германской администрации вызвало появление в Гайворонском районе украинского епископа, самовольно пославшего указания местным священникам: «Если эти мероприятия и были чисто церковного содержания, все равно в интересах сохранения местной субординации и получения влияния необходимо следить за тем, чтобы подобные случаи не повторялись»[1074].
Почти повсеместно из обязательных школьных программ было изъято преподавание Закона Божия. Исключения существовали или в отдельных местностях, управлявшихся военной администрацией (Курск, Полтава), или в Прибалтике. Но и там это преподавание было запрещено священникам. Так, в августе 1941 г. генеральный советник по делам культа при генералкомиссаре Литвы выступал против передачи преподавания религии из рук священников в руки учителей, считая, что германские мероприятия будут расценены литовцами в качестве близких к большевистским. Однако РМО переслало в январе 1943 г. в рейхскомиссариат «Остланд» направляющую линию для создания школ в прибалтийских генералбецирках, согласно которой религиозные занятия могли проводить только светские учителя, не допускалось преподавание Закона Божия священниками вне школьного времени