ел бедненький хор. Причастие из хлеба». На Троицу 1942 г. Анна Васильевна ходила в Серафимовскую церковь. По ее словам, народу было очень много, шли пешком в большом количестве с Петроградской стороны. Люди «очень плакали и свечей брали много, но праздник чувствовался». А. В. Молоткова также вспоминала, что в самое тяжелое время зимы 1941/42 гг. ей приснился сон, который она восприняла как предсказание победы СССР: напротив друг друга стояли два столба с надписями «Советская власть» и «Германия», затем второй начал медленно падать и, наконец, полностью рухнул[244].
Свободное празднование Пасхи в 1942 г. разительно отличалось от того, что было всего год назад. Жившая тогда в Ленинграде Н. Китер вспоминала: «В Пасхальную ночь 1941 г. тысячные толпы народа стояли плечом к плечу вокруг храмов с горящими свечами в руках и единодушно пели пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено»[245].
Пасхальное богослужение 1942 г. было специально перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать больших жертв. Именно к Пасхе немцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Бомбили прицельно, стараясь поразить действующие храмы. Налет начался 4 апреля, в Великую Субботу, в 5 часов вечера и продолжался всю ночь. Бомба попала в здание, расположенное рядом с Никольской Большеохтинской церковью. Ее настоятель протоиерей Михаил Славнитский вынес из разрушенного дома несколько стариков и детей. Шедшие на богослужение уцелели только благодаря тому, что оно было перенесено. Особенно серьезные повреждения были нанесены в Пасхальную ночь Князь-Владимирскому собору. Немецкие самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. В заявлении председателя «двадцатки» храма Л. Парийского инспектору Ленсовета говорилось: «4-го апреля 1942 г., в 7 ½ ч. вечера, при налете фашистской авиации на город, осколками сброшенного снаряда частично повреждены стены на южной стороне собора и на колоннах при входе в собор, местами повреждена штукатурка до кирпичей, выбиты почти все стекла с южной стороны собора, жертв не было. Меры к исправлению приняты. Окна или закрыты деревянными ставнями, или фанерой. Стекла будут вставляться». Согласно акту специальной комиссии под покровительством митрополита Алексия от 30 ноября 1943 г., общий ущерб собора от попадания снарядов и бомб с августа 1941 по 1 мая 1943 г. составил 5514 тыс. руб.[246]
Летом и осенью 1942 г. прихожане ленинградских храмов активно занимались огородами, запасая продукты для второй блокадной зимы. Многие из них также были привлечены к заготовке дров и строительству оборонительных сооружений. Враг по-прежнему стоял под стенами города, несколько месяцев существовала угроза нового штурма. Наконец, 18 января 1943 г. блокада Ленинграда была прорвана, однако обстрелы и бомбежки продолжались. На первой неделе Великого поста был такой сильный обстрел, что ни причт, ни молящиеся не могли выйти из Никольского собора с раннего утра до поздней ночи. Вообще в 1943 г. особенно часто обстреливался именно Никольский собор, однажды в него попали три снаряда, причем осколки врезались в стену кабинета митрополита. Владыка вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить… Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось»[247].
Упомянутый осколок сохранился и сейчас находится в Троице-Сергиевой лавре. Во время другого обстрела Никольского собора митрополит Алексий, понимая, что у верующих могут не выдержать нервы, и, если они побегут из храма у дверей будет давка, вышел на хоры и, сказав слово, успокоил людей. В итоговом официальном «Акте о злодеяниях и варварском разрушении Ленинграда немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками за время войны и блокады», составленном в мае 1945 г. и подписанном наряду с руководителями города Патриархом Московским и всея Руси Алексием говорилось: «Гитлеровские бандиты не щадили и храмы Ленинграда, многие из которых являются всемирно известными историческими памятниками. Полностью разрушено 6 и повреждено 66 зданий религиозных культов. Повреждены Исаакиевский собор, Казанский собор, Измайловский собор. Из действующих соборов Ленинградской епархии наибольшие повреждения получил собор Николы Морского, ущерб которого определен в 29 652 000 рублей…»[248].
Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением, говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб». В газетном сообщении о вручении медали «За оборону Ленинграда» протоиерею Михаилу Славнитскому отмечалось, что он состоит в группе самозащиты и несет дежурство по обеспечению общественного порядка в своем доме[249].
Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб., в том числе митрополит внес 50 тыс. руб., протоиереи П. Тарасов — 44 тыс., В. Румянцев — 29 тыс., Н. Ломакин — 24 тыс. рублей, золотой крест и кольцо с бриллиантами, А. Мошинский — 29 тыс., Ф. Поляков — 23, 2 тыс., А. Смирнов — 21 тыс., М. Славнитский — 17,4 тыс., а протодиакон Л. И. Егоровский, сдавший 49 тыс. руб., получил персональную телеграмму с благодарностью от И. Сталина[250].
Однако основной поток даяний шел от верующих. Хотя к середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, деятельность городских церквей, особенно патриотическая работа, не только не пришла в упадок, но даже возросла. Оставшиеся ленинградцы сплачивались вокруг своих храмов. Так, например, доходы Князь-Владимирского собора в 1942 г. несколько снизились по сравнению с 1941 г. и составили 501 082 руб., но уже в 1943 г. выросли до 922 656 руб. Причем из последних на содержание храма было потрачено 221 519 руб., а 76 % всех расходов пошло в фонд обороны. В Николо-Богояленском соборе в 1942 г. из общей суммы расходов 1440 тыс. руб. в Красный Крест и фонд обороны было передано 595 тыс., а в 1943 г. из 2262,7 тыс. — уже 1882,1 тыс. (83 % всех расходов). И это не считая уплаты налогов, проведения ремонтных работ и т. п. Большой подъем вызвало обращение Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн. руб., из них 1 млн. являлся ленинградским. Вносились также пожертвования на авиаэскадрилью имени Александра Невского, ко дню Красной армии 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец и т. д. Всего же верующие ленинградцы за 1942 г. собрали 1485 тыс. руб., а за 1943–5051 тыс. руб. (в том числе священнослужители внесли 218,8 тыс.)[251].
В своем Пасхальном послании 1943 г. митрополит Алексий писал: «Второй раз уже встречаем мы светлый праздник в грозных условиях Отечественной войны, и свет духовного созерцания заслоняется туманом скорби, и заботливые помыслы прерывают нить радостных размышлений и светлых чувств… В чем же источник силы, проявляющейся у наших защитников, не щадящих жизни своей для спасения Родины?… Враг угрожает не только тебе или мне, или вообще отдельным группам общества: он угрожает Отечеству, угрожает тому, что одинаково дорого и вождю, и воину, и священнику, и рабочему человеку, и крестьянину… Во всех нас заговорил русский, сын одного Отечества, и все встали не за себя, не за свои личные блага, а за общую Мать-Родину, которой грозит разорение и гибель. Все сознают, что не жертвующий собой и всем своим достоянием для обороны государства является изменником Отечества. Такое святое чувство, соединяющее людей, превращает человека в героя, таким героизмом, во имя любви к Родине, проникнут весь народ. А над всем сим — непоколебимая вера, присущая русскому православному человеку, вера в бесконечную милость Божию, сильную превозмочь гордость насилия и даровать победу народу, явившему столь великую крепость духа в годину тяжелой опасности. „Бог нам прибежище и сила“ (Пс. 45, 2). Это ли, братие, не может возбудить в наших душах радость и светлые надежды? Это ли не может в нас влить новые силы — поддержать величие нашей страны нелицемерным служением?»[252].
В Пасхальную ночь с 24 на 25 апреля комендантский час был отменен, и служба состоялась ночью. «На Пасху 1943 г. собор был переполнен!» — вспоминал о богослужении в храме святого-князя Владимира Н. Н. Розов. В июне 1943 г. митрополиту Алексию «в воздаяние понесенных трудов, особенно при осаде Ленинграда» было пожаловано право предношения креста за богослужениями, а 8 декабря 1943 г. присвоен титул митрополита Ленинградского и Новгородского, владыка почти два года не покидал блокадный город, и это сыграло очень важную роль в нормальном функционировании приходов. На место скончавшихся от голода и болезней священников митрополит рукополагал новых.
4 ноября 1941 г. он совершил хиротонию заштатного диакона Симеона Рождественского и 21 декабря назначил его в Никольскую Большеохтинскую церковь, 7 апреля 1943 г. рукоположил во священника диакона Николая Артемьева, назначив его настоятелем Серафимовской церкви, и т. д. Впрочем, по мере изменения государственной религиозной политики стали подавать прошения о возвращении к церковной деятельности оставившие службу в период гонений священнослужители. Так, 15 мая 1942 г. написал заявление о назначении его в одну из церквей Ленинграда диакон Иоанн Кунаев, когда-то в 1922–1930 гг. служивший в подворье Коневского монастыря на Большой Охте. А в июне 1943 г. подал заявление в Ленсовет священник Леонид Хропов. Он много лет не служил, жил в пос. Ольгино и работал членом райисполкома. Теперь же решил возобновить служение в Князь-Владимирской церкви пос. Лисий Нос и, с благословения митрополита Алексия, стал готовиться к экзамену. Отец Леонид, видимо, из-за запрета Ленсовета, так и не вернулся к церковном служению, но несколько человек, в том числе диакон Иоанн Кунаев, смогли это сделать