Самый обширный и детальный «оперативный приказ № 10» об отношении к церковному вопросу на занятых территориях Советского Союза на основе июльских директив Гитлера издал 16 августа 1941 г. шеф РСХА Гейдрих. В нем тоже категорически запрещалось какое-либо содействие религиозной жизни: «О поощрении Православной Церкви также не может быть и речи. Там, где население занятых областей советской России желает религиозной опеки, и там, где без содействия местных германских властей имеется в распоряжении священник, можно допускать возобновление церковной деятельности. Ни в коем случае, однако, с германской стороны не должно явным образом оказываться содействие церковной жизни, устраиваться богослужения или проводиться массовые крещения. О воссоздании прежней Патриаршей Русской Церкви не может быть и речи. Особо следует следить за тем, чтобы не состоялось, прежде всего, никакого оформленного организационного слияния находящихся в стадии формирования церковных православных кругов. Расщепление на отдельные церковные группы, напротив, желательно. Равным образом не надо препятствовать развитию сектантства на советско-русском пространстве… При всех различиях конкретных местных условий в любых распоряжениях должно, однако, оставаться основополагающим, что поощрение любых конфессий вообще не должно иметь место и что деятельность Католической или униатской Церквей в дальнейшем будет прекращена. При всех обстоятельствах любое церковное влияние, идущее с территорий рейха… или из других государств, граничащих с Россией, должно выявляться и пресекаться»[474].
В последнем предложении имелись в виду священники Зарубежной Русской Церкви и католические миссионеры, вплоть до конца войны их фактически так и не допустили в оккупированные области СССР. В приказе Гейдриха также говорилось об особо осторожной позиции к Московской Патриархии, которая в документе называлась «Живой Церковью» (и таким образом ошибочно смешивалась с обновленчеством), и указывалось на необходимость ареста «Патриарха» (в тот период еще Патриаршего Местоблюстителя в сане митрополита) Сергия (Страгородского).
Таким образом, уже в августе 1941 г., через два месяца после начала войны с СССР, в соответствии с личными указаниями А. Гитлера была выработана основа направляющей линии в церковном вопросе на Востоке, которая все же продолжала в дальнейшем дорабатываться вплоть до лета 1942 г. Германские органы власти должны были лишь терпеть Русскую Церковь и при этом содействовать ее максимально возможному дроблению на отдельные течения, во избежание возможной консолидации «руководящих элементов» для борьбы против рейха. Но также ставились задачи пропагандистского использования православия, как духовной силы, преследуемой советской властью и потенциально враждебной большевизму, и применения церковных организаций для содействия германской администрации на оккупированных территориях.
Директивы Гитлера о запрете военнослужащим вермахта оказывать какое-либо содействие возрождению церковной жизни на Востоке последовали не случайно. Во второй половине 1941 г. отдельные офицеры и представители германской военной администрации помогали открытию храмов и даже порой приказывали это делать. Так, в фонде Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) хранится справка уполномоченного Себежской комендатуры от 8 октября 1941 г.: «Дана настоящая в том, что немецкая власть, освободившая крестьянство от большевиков, ставит вопрос открыть богослужение в Ливнской церкви, и поэтому уполномочиваю лично вас, Рыбакова Якова Матвеевича, за неимением священника — занять место священника и исполнять церковный обряд. Просьба: никаких отказов не может быть, в чем и выдана настоящая справка за подписью представителя немецкой власти Энгельгард…». На что Рыбаков отвечает: «Быть священником не могу, так как не получил на то от епископа благословения, кроме того, по христианскому закону двоеженцы священниками быть не могут, а я двоеженец»[475].
К началу войны подавляющее большинство районов страны (а ведь среди сельского населения две трети являлись верующими) оказалось вообще без функционирующих храмов. Такое неестественное положение могло поддерживаться только репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошел бурный всплеск религиозного сознания. Сохранилось много свидетельств очевидцев и участников этого феномена общественной жизни СССР в годы войны. Так, по наблюдению служившего в составе Псковской миссии протоиерея А. Ионова, «религиозное пробуждение было общим, массовым и стихийным. Народ, как в городах, так и в сельской местности… сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт и украшение»[476].
В докладе Ленинградскому митрополиту Алексию псаломщика Николо-Конецкого прихода Гдовского района Псковской области С. Д. Плескача от 25 января 1944 г. отмечалось: «Могу сообщить, что русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда все было готово, тогда приглашали священника и освящался храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение»[477].
В этих условиях естественным было появление чувства благодарности верующих германской армии за «возвращение» религиозной свободы. И первоначально часть населения активно выражала это чувство[478]. Но такое происходило лишь в первые дни или недели после занятия германскими войсками населенных пунктов. Вскоре их жители понимали, что получили не «освобождение» и «религиозную свободу», а жестокое угнетение. В этой связи можно упомянуть интересный случай, произошедший в одном из русских городков после прихода частей вермахта. По свидетельству очевидца, в ответ на приветствия части населения германский офицер честно сказал: «Погодите радоваться. За нами идут части СС, и тогда вы поймете, что мы никакие не освободители»[479].
Также и священнослужители вермахта, несмотря на августовский запрет, еще некоторое время совершали богослужения для местного населения. Кроме того, в первые недели оккупации военные власти еще разрешали одиночные миссионерские поездки русских священников-эмигрантов на Восток[480]. Чтобы полностью прекратить подобные факты, одного указа оказалось недостаточно, и проявлявший по этому поводу заметное беспокойство Гитлер в сентябре высказал новые дополнительные директивы. Они были изданы вместе с прежними 4 директивами 2 октября в виде приказов командующих тыловыми областями групп армий: «Данные определения о поведении войск в религиозном вопросе по отношению к гражданскому населению на занятых восточных территориях касаются итальянских, словацких, венгерских войск или прочих добровольческих соединений только в тех местах, где имеются германские комендатуры. Германским местным комендатурам следить за тем, чтобы эти определения соблюдались иностранными войсками и добровольческими соединениями. Военное богослужение в оккупированных восточных областях разрешается проводить только как полевое богослужение, ни в коем случае не в бывших русских церквах. Участие гражданского населения (также и фольксдойче) в полевых богослужениях вермахта запрещено. Церкви, разрушенные при советском режиме или во время военных действий, не должны ни восстанавливаться, ни приводиться в соответствие с их назначением органами немецких вооруженных сил. Это следует предоставить русскому гражданскому населению»[481]. Постепенно, хотя и не сразу, эти приказы оказали свое действие, и всякая помощь Православной Церкви со стороны германских войск была прекращена.
В первые месяцы войны с СССР, воспользовавшись тем, что на оккупированной территории еще окончательно не сформировалась гражданская администрация, органы полиции безопасности и СД попытались получить преобладающее влияние на религиозные организации. В своей деятельности они руководствовались, прежде всего, приказами шефа полиции безопасности и СД, в частности, оперативным приказом № 13 от 15 октября 1941 г.: «По распоряжению фюрера оживление религиозной жизни в занятых русских областях необходимо предотвращать. Поскольку в качестве важного фактора оживления христианских церквей следует рассматривать деятельность теологических факультетов или пастырских семинаров, просьба следить за тем, чтобы при открытии вновь университетов в занятых областях теологические факультеты в любом случае пока оставались закрытыми. В дальнейшем следует заботиться о том, чтобы подобным образом было предотвращено открытие пастырских семинаров и похожих учреждений, а недавно открывшиеся или продолжившие свою деятельность учреждения такого рода с подходящим обоснованием в ближайшее время были, соответственно, закрыты»[482].
Этот документ является первым и очень редким примером официального приказа, в котором говорится не просто о нейтральном отношении к оживлению религиозной жизни, а о необходимости препятствовать ему. Массовое стихийное возрождение Русской Церкви на оккупированных территориях СССР начало вызывать тревогу у части германского руководства. Правда, полностью запретить деятельность православных богословских учебных заведений не удалось. Так, в конце 1942 г. открылись Богословско-пастырские курсы в Вильно, а позднее, еще в нескольких городах.