я приходской жизни в полном объеме не произошло. «Восточная Карелия» не была окончательно включена в состав Финляндской Православной Церкви, руководство которой считало это неуместным до конца войны и заключения мирного договора. Поэтому архиепископ Герман не выезжал за границы 1940 г.[770]
Следует отметить, что, в отличие от карел, большая часть русского населения была заключена в лагеря. При этом многие деревни Карелии и Посвирья имели смешанное население, и решение жителей, какой из них интернировать, а какой оставлять на месте, нередко принималось совершенно произвольно. Установленный в лагерях режим был очень жестоким, уже в первый год многие интернированные умерли от голода, болезней и непосильного принудительного труда. На второй год войны вмешался Международный Красный Крест, и условия содержания хотя бы немного изменились к лучшему. Большая часть лагерей находилась вблизи Петрозаводска. Там проживал единственный уцелевший в ходе репрессий 1930-х гг. заштатный священник Петр Макаров, и с конца 1941 г. он стал исполнять пастырские обязанности в четырех устроенных в лагерных бараках церквях (во 2, 3, 5 и 6 лагерях). Только в июле — сентябре 1943 г. отец Петр совершил в них 53 службы, на которых присутствовало 11 500 молящихся и 1692 причастника, 27 молебнов с 6895 молящимися, 103 крещения, 32 отпевания, 26 панихид, 55 заказных молебнов, 55 заказных панихид, 26 миропомазаний и 32 приобщения больных[771]. Все это утешало людей и давало им силы и надежду выжить в нечеловеческих условиях.
В составленной Ленинградским обкомом ВКП(б) в 1944 г. информационной записке «О злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в бывших оккупированных северных районах Ленинградской области и в районах Карельского перешейка» говорилось: «В северных районах Ленинградской области озверелые лахтари объявили все мирное население пленными. Целые семьи угонялись в рабство в Финляндию… Другую часть населения финны содержали в лагерях… До войны в Вознесенском, Подпорожском и Лодейнопольском районах проживало 86 676 чел., после освобождения районов от финских оккупантов на 20 июля учтено 1457 человек мирных граждан, бежавших из лагерей. В лагерях финские захватчики устанавливали режим голода и палки… Вследствие непосильного труда и голодного пайка… в лагерях была большая смертность. Только в одном Ильинском лагере от голода умерло 300 человек». Кроме того, финская армия в ходе боевых действий уничтожила несколько православных храмов, например, две церкви в г. Лодейное Поле[772].
О религиозной ситуации на неоккупированной территории Карело-Финской ССР весной 1943 г. свидетельствуют, в частности, документы советских руководящих органов в связи с праздником Пасхи. Из Москвы по линии НКВД в адрес республиканского руководства поступили специальные указания, которые затем направлялись для исполнения в районы. В них предписывалось не препятствовать духовенству в отправлении церковной службы в ночь с 24 на 25 апреля 1943 г. и отмечалось: «В нашей республике действующих церквей нет, возможно, верующие будут совершать религиозные обряды на квартирах или местах погребения. Совершение этих обрядов не запрещать. Разрешить в городах, объявленных на военном положении, в эту ночь беспрепятственное хождение граждан по городу, о чем договориться с начальниками гарнизонов воинских частей, ознакомив их с настоящим указанием. 25 апреля 1943 г. телеграфируйте о результатах выполнения настоящих указаний в НКВД КФССР»[773].
В секретном телеграфном сообщении Наркомата внутренних дел Карелии в НКВД СССР от 27 апреля 1943 г. о выполнении указанных директив говорилось: «Всем начальникам районных отделений НКВД своевременно были даны указания. С содержанием директивы ознакомлены руководители партийных органов и начальники гарнизонов воинских частей… Отправлений церковной службы не было, так как в республике действующих церквей нет. Случаев провокационных и хулиганских проявлений не выявлено»[774].
Вскоре, в связи с изменением государственно-церковных отношений в СССР, последовал секретный приказ командования Карельским фронтом от 10 сентября 1943 г.: «Учитывая большую культурно-историческую значимость памятников культуры народов СССР и необходимость дальнейшего их сохранения, в соответствии с указаниями начальника тыла Красной армии, приказываю:
1. Начальникам тыла армий, начальникам гарнизонов во фронтовом районе, согласно прилагаемому при этом списку, немедленно через органы местной власти установить фактическое наличие в полосе армии фронта перечисленных в списке церквей, зданий и других сооружений как имеющих культурно-историческое значение и взять на учет и под охрану.
2. Выявленные, согласно списку, церкви и другие здания немедленно освободить, если они заняты, привести в порядок (очистить от мусора), забить двери и все здания замаскировать наравне с военными объектами.
3. В дальнейшем запретить занимать перечисленные в списке церкви и прочие здания под склады, гаражи, конюшни, а также для размещения военнослужащих. При выборе места для огневых точек избегать использования для этих целей указанные церкви и другие здания, а также избегать рытья траншей у стен зданий или под самими зданиями и расположения вблизи их артиллерийских батарей.
4. При наличии уже разрушенных исторических сооружений таковые также взять под охрану и не допускать расхищения кирпича, камня, железа и других строительных материалов, оставшихся после разрушения…».
К приказу прилагался список 56 культовых зданий — памятников архитектуры, истории и культуры, которые были взяты на учет и под охрану войсками Карельского фронта, в том числе Преображенский собор и Покровская церковь на острове Кижи, Успенский собор в Кеми, Успенская церковь в Кондопоге, Петропавловская церковь в с. Вирма Беломорского района и другие[775].
5 декабря 1943 г. управляющий делами Карело-Финской ССР И. Филимонов составил список действующих в советской Карелии храмов, включив в него лишь две часовни святителя Николая в Кемском районе: в д. Гридино без священника и в д. Летнерека, где служил священник Афанасий Мартынов. Но, вероятно, вскоре после окончания войны обе часовни были сняты с регистрации, так как в не подвергавшейся оккупации части Карелии в послевоенные годы ни одного храма или молитвенного дома не действовало[776].
В июне-июле 1944 г. Карелия и северная часть Ленинградской области были освобождены. Все финские священники ушли с отступавшими войсками, и большинство приходов осталось без духовенства. Вопрос об их дальнейшей судьбе решился далеко не сразу. Войска Карельского фронта 28 июня 1944 г. освободили г. Петрозаводск, и его верующие жители сразу же обратились с ходатайством в местные органы власти о регистрации функционировавшей с начала войны общины Крестовоздвиженской церкви. 31 августа 1944 г. Совнарком Карело-Финской ССР направил председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпову заключение по вопросу открытия Крестовоздвиженского храма. В нем отмечалось, что правительство республики считает возможным удовлетворить ходатайство верующих. В конце сентября 1944 г. Совет по делам Русской Православной Церкви вернул все документы по данному вопросу Совнаркому Карело-Финской ССР, разъяснив, что, согласно инструкции Совета от 5 февраля 1944 г., в отношении функционировавшей церкви не требовалось принимать решения о ее открытии, и предложил зарегистрировать общину, что и было сделано 31 октября 1944 г. Лишь 5 июля 1945 г. был зарегистрирован приход Екатерининской церкви в Петрозаводске, еще позднее — общины Успенской церкви в Олонце и Никольской в Сортавале, храма в пос. Соломенное и четырех сельских церквей[777].
Впрочем, богослужения в столице республики продолжались непрерывно. Священник П. Макаров, до 27 июня 1944 г. окормлявший лагеря интернированного русского населения, не ушел с финнами и с разрешения председателя Петрозаводского горсовета со дня освобождения города стал служить в Крестовоздвиженской церкви, хотя его назначение временно исполняющим обязанности настоятеля произошло только 9 июля 1945 г. Затем, отец Петр 3 января 1946 г. был уволен за штат, 14 мая того же года арестован и 10 августа 1946 г. приговорен к 15 годам исправительно-трудовых лагерей. На его место митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), с 5 сентября 1944 г. временно управлявший Олонецкой епархией, назначил нового священника. Желая спасти храмы Карелии от закрытия, владыка старался по возможности быстро замещать вакантные места настоятелей. Так, 9 июля 1945 г. он назначил настоятелей двух церквей в Петрозаводске и храма в с. Ладва, 3 января 1946 г. — в церковь с. Шелтозеро и др. Однако большинство храмов были официально закрыты, как не функционирующие за неимением священников (только в Олонецком районе — 6). Таким образом, к середине 1947 г. в республике осталось лишь 9 действующих православных церквей, а 85 % функционировавших в период войны храмов вновь оказались закрытыми[778].
Почти так же активно, как на Северо-Западе, проходило религиозное возрождение и в других районах России, хотя, конечно, там сказывались меньший срок оккупации, неустойчивость фронта, отсутствие миссионеров и т. п. В Смоленской области к началу Великой Отечественной войны почти все храмы были закрыты, а в самом Смоленске действующей осталась только одна Тихвинская кладбищенская церковь. Большинство священников оказалось репрессировано, не было и правящего архиерея.
В период оккупации Смоленская епархия в 1942 г. вошла в состав Белорусской Православной Церкви. Но первоначально около года религиозная жизнь в этой русской области развивалась самостоятельно. Так как к июлю 1941 г. в Смоленске почти не оставалось действующих храмов, первые богослужения были проведены немецкими военными священниками. В частности, в сообщении Полиции безопасности и СД от 4 сентября 1941 г. говорилось, что в этом городе и Борисове на походных евангелических богослужениях присутствовало многочисленное гражданское население, и в конце службы священник даже благословил его. В подобной сводке от 21 сентября упоминается, что в Смоленске и Витебске армейские католические священники служили и для населения. Эти сведения подтверждаются и другими источниками. Согласно бюллетеню Экуменической пресс-службы в Женеве № 31 (сентябрь 1941 г.), немецкий воинский священник освятил предоставленные жителям церкви в Смоленске и Борисове и совершил в них полевые богослужения для солдат с участием гражданского населения. Затем в смоленском храме свое богослужение в присутствии немцев провели два русских православных священника: «Солдаты, которые молча участвовали в обоих богослужениях, глубоко потрясенные, смотрели, с каким увлечением и мистическим погружением мужчины, как и женщины из всех слоев общества принимали участие в молитве и пении, и жены и матери показывали подросткам, как вести себя при богослужении»