А генерал-комиссар Кубе, выступая в апреле 1943 г. на рабочем совещании администрации генералбецирка Белоруссия, критиковал прежнюю, слишком жесткую оккупационную политику и предлагал сделать шаги навстречу местному населению, в оценке которого ранее в Германии очень ошибались, в то время как его положительные качества не были разрушены большевизмом: «Мы пришли в страну с общей направляющей линией – управлять этой страной и заставить эту страну служить нашей экономике для немецкой войны на Востоке… А стоило бы привлечь этот народ к активной совместной работе, освободить этот народ из сетей большевизма. Единственное позитивное, что нами было заявлено в 1941 г., – это то, что мы должны снова разрешить Православную Церковь, и с тех пор данное дело уже приведено в порядок»[1077]. Кубе и сам в 1941–1942 гг. проводил жесткую политику. Так, за одного убитого немца в Белоруссии расстреливали 50–100 невинных мирных жителей, что вызывало лишь горячую ненависть к оккупантам и бурный рост партизанского движения. В 1943 г. генерал-комиссар начал задумываться об ошибочности некоторых своих акций, но вскоре был убит партизанами. После смерти Кубе прежняя практика была продолжена: в ответ на его убийство казнили 3000 жителей Минска, причем людей для этой акции хватали прямо на улицах или в оперном театре во время представления[1078].
Наиболее же активно критиковали нацистскую политику в России (как общую, так и религиозную) некоторые представители вермахта и военной администрации. Между военными инстанциями и НСДАП имелись серьезные разногласия. Политику Гитлера считали губительной для Германии представители старой аристократии и высшего военного общества. В этих кругах сохранялись симпатии к России в духе прежней политики Бисмарка. Армия в общем лучше понимала положение, хотя и была лишена возможности влиять на русскую политику Гитлера и Розенберга. В различных донесениях с мест более здравые люди старались донести до сведения верхов информацию о необходимости иного отношения к населению оккупированных восточных областей и религиозным организациям.
Уже в докладе начальника штаба 11 корпуса в ОКВ от 6 сентября 1941 г. говорилось: «Там, где в проходящей воинской части имеется священник… прежде всего немецкие поселенцы, но также и украинцы и русские, умоляют совершить обряд крещения, освятить браки и вообще провести богослужение… В этой ситуации появляется направляющая линия шефа ОКВ от 6.8.41, согласно которой религиозной или церковной деятельности гражданского населения не следует ни способствовать, ни препятствовать, представителям вермахта безусловно необходимо держаться в стороне от таких мероприятий населения, и священникам вермахта запрещена всякая церковная деятельность и религиозная пропаганда. Такое распоряжение невозможно объяснить гражданскому населению и, прежде всего, нашим немецким поселенцам. Мы подтверждаем этим большевистские утверждения о враждебном отношении национал-социализма к религии и отказываемся от одного из сильных, в настоящее время сильнейшего, чуть ли не единственного средства воздействия на население… Поэтому я прошу, исходя из поведения немецкого народа, безопасности армии и внешнеполитических обстоятельств, подвергнуть направляющую линию перепроверке»[1079].
Докладов и донесений с подобным содержанием было довольно много, не только в 1941, но и в 1942–1943 гг. А 22 декабря 1942 г. состоялся обмен мнениями Розенберга с руководящим составом военной администрации на Востоке, на котором, в частности, командующий в областях группы армий «Центр» генерал Шенкендорф заявил: «Урегулирование Церкви – на 100 процентов в немецких интересах, однако это не было использовано»[1080].
Однако направляющая линия в религиозном вопросе определялась руководством НСДАП, и мнение офицеров вермахта практически не оказывало на нее влияние. Лишь военные поражения, новая религиозная политика советского правительства и проведение выборов Патриарха в Москве заставили германские ведомства внести определенные коррективы в свое отношение к Православной Церкви на оккупированных территориях СССР. В связи с проведением серии контрпропагандистских акций была допущена заметная активизация церковной жизни. Уже через месяц после встречи Сталина с православными митрополитами К. Розенфельдер писал 5 октября 1943 г. руководству оперативного штаба рейхслейтера Розенберга: «Существует опасность, что до сих пор не уступающие всем советским попыткам оказать на них влияние Балканы поддадутся новой религиозной и церковной политике Сталина… Крайне важна быстрая и широкомасштабная немецкая контракция. В настоящее время приведены в движение следующие мероприятия: Министерство занятых восточных территорий заботится о том, чтобы архиереи оккупированных восточных областей в заявлениях, воззваниях, посланиях и т. д. заняли позицию в отношении церковной политики Сталина… В Вене вскоре состоится архиерейская конференция Средне-Европейского православного митрополичьего округа, которая издаст соответствующее обращение ко всем христианам»[1081].
Интересно отметить, что РМО также готовило выпуск специальной контрпропагандистской книги «Правда о религии в России. Ответ на вышедшую в 1942 под таким же названием книгу Московского Патриархата». Работа над книгой началась в декабре 1943 г. и продолжалась до сентября 1944 г. Книга объемом в 400 страниц с 253 фотографиями была почти завершена, но так и не издана. 13 сентября 1944 г. финансовый отдел указал, что финансирование акции прекращается, так как наличная валюта теперь «выделяется только для тотального ведения войны»[1082]. Незаконченная рукопись этой по-своему интересной книги сохранилась в Бундесархиве Берлина[1083].
РМО совместно с РСХА допустило и даже способствовало проведению в первой половине 1944 г. целой серии конференций украинских, белорусских и прибалтийских православных архиереев. Однако все предложения, исходившие, в частности, от политического отдела рейхскомиссариата «Остланд», о создании единой Церкви на оккупированных территориях СССР в качестве противовеса Московской Патриархии или хотя бы о проведении общей конференции всех православных архиереев в Берлине были категорически отвергнуты[1084].
Действия нацистов перед отступлением из оккупированных областей: массовое сжигание и разграбление храмов, вплоть до снятия колоколов, депортация и убийства священнослужителей – говорили об их враждебности православию. Свидетельств намеренного разрушения ими церквей очень много. Например, в рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Николая Ломакина от 1 сентября 1943 г. говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «Свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов»[1085]. Только в Ленинградской области нацисты уничтожили 44 храма, в Московской – около 50 и т. д.
Всего же, согласно отчету Чрезвычайной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов. В отчете приводятся конкретные примеры: «В груды кирпича превращена немцами в Киево-Печерской лавре знаменитая Успенская церковь, построенная в 1073 г. В Чернигове они разрушили древний Борисоглебский собор… Огромным разрушениям подверглись монастыри: Ново-Иерусалимский и Иосифо-Волоколамский в Московской области, Тихвинский в Ленинградской области, Антониев, Хутынский, Зверин, Деревяницкий и другие монастыри Новгорода… Разрушая монастыри, храмы, мечети и синагоги, расхищая их утварь, немецкие захватчики глумились над религиозным чувством людей. Солдаты и офицеры приходили в храмы в шапках, курили здесь, надевали на себя церковное облачение, держали в церквах лошадей и собак, из икон устраивали нары для спанья…»[1086].
Бурное развитие церковной жизни на оккупированной территории СССР началось стихийно и сразу приняло массовый характер. Германское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор и к началу войны уже, в основном, разработало политику по отношению к Русской Православной Церкви, принявшую окончательные формы в 1941–1942 гг. Эта политика сводилась к раздроблению Церкви, использованию ее для помощи немецкой администрации, ликвидации православия после окончания войны и созданию новой религии, призванной воспитывать послушных подданных рейха. Стремление к «атомизации» религиозной жизни проявлялось в поддержке иерархов, выступавших против Московского Патриархата. Однако фактически на всей оккупированной территории была восстановлена Русская Церковь, хотя в определенной степени и разделенная на три части. Сепаратистских национальных Церквей нигде, кроме Украины, создать не удалось, да и там за ней пошло меньшинство духовенства и верующих. Не только религиозность россиян, но и Русская Православная Церковь как организация оказалась гораздо более сильной и живучей, чем полагали немецкие власти.
Открывшиеся храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40 % от дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчет Совета по