«Таким образом, замысел следует признать высоким: мыслилось возрождение богословской науки и русской богословской традиции»[329]. Духовная школа должна была стать именно богословской, а не только пастырско-практической. Для осуществления задуманного проекта Совет народных комиссаров первоначально даже дал согласие Московской Патриархии на приглашение из-за границы 4–5 русских профессоров-богословов (но это приглашение не состоялось). К сожалению, в полном объеме замысел оказался неосуществленным: помешали противодействие советских властей, неподготовленность студентов и недостаток квалифицированных преподавателей (после репрессий 1930-х гг. в живых остались не более десяти наставников дореволюционных духовных академий). Эти неблагоприятные факторы, а также вынужденная практическая направленность образования, вызванная необходимостью скорейшей подготовки многочисленных кадров священнослужителей, не лучшим образом сказывались на научном уровне новой духовной школы, который оказался существенно ниже, чем у ее предшественниц. И все же после массовых чисток и репрессий уцелела небольшая группа профессоров старых духовных школ, обеспечившая определенное преемство традиций: протоиерей Николай Чепурин, В.В. Четыркин, А.И. Сагарда, С.В. Савинский, Т.Д. Попов и др.
План воссоздания организационной структуры Русской Церкви, также лишь частично реализованный на практике, разработал другой выдающийся церковный деятель – святитель архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). 15 июня 1944 г. он изложил его в письме к митрополиту Алексию (Симанскому). Власти вовсе не желали восстановления мощной церковной организации. Это ярко проявилось в вопросе открытия храмов. 28 ноября 1943 г. Совнарком принял постановление, согласно которому ходатайства верующих сначала рассматривались местными органами, в случае их одобрения пересылались в Совет по делам Русской Православной Церкви, после предварительного решения которого поступали в Совнарком, а затем снова в Совет.
Такая многоступенчатая процедура была выработана с целью тщательно дозировать открытие новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве. Так, в феврале 1944 г. в Ярославской области, по неполным данным, самовольно действовало уже более 90 церквей. Властям представлялось необходимым обуздать этот поток, превратив его в тоненький ручеек. В одной из ноябрьских бесед с Г. Карповым В. Молотов указывал: «Пока не давать никаких разрешений на открытие церквей… В последующем по вопросу открытия входить за санкцией в правительство и только после этого спускать указания в облисполкомы… Открыть церкви в некоторых местах придется, но нужно будет сдерживать решения этого вопроса»[330]. И только 5 февраля 1944 г. Совет принял постановление об официальном открытии первых 18 храмов[331]. Кроме того, по мере освобождения оккупированных территорий – на Украине, в Ставропольском крае и т. д. началась кампания по изъятию у церковных общин зданий, до 1941 г. использовавшихся для общественных целей, причем порой без предварительного предупреждения верующих.
28 сентября 1944 г. епископ Сумский Корнилий отправил Патриаршему Местоблюстителю доклад о закрытии в епархии 30 храмов. В нем указывалось: «Одиозное отношение местных сельских соввластей выражается местами весьма грубо: в селе Павленковы Хутора храм был закрыт накануне праздника Успения Пресвятыя Богородицы, что особенно возбудило верующих против местной соввласти. В некоторых местах представители соввласти выбрасывали иконы из храмов… с руганью обращались со священниками, ударяя кулаками по столу, кричали на председателей церковных советов и церковных старост, не стесняясь выпускать со своих уст грязную ругань по адресу последних…»[332]. Это явление приняло такой массовый характер, что встревожило руководство Совета по делам Русской Православной Церкви.
5 октября 1944 г. в докладной записке В. Молотову по итогам первого года работы Совета Г. Карпов приводил ряд фактов «административного и самочинного» закрытия храмов. Так, в слободе Ново-Астрахани Ворошиловградской области открытая в период оккупации церковь в течение трех месяцев была пять раз закрыта и столько же раз открыта. Председатель Совета выдвинул целый ряд предложений: «1) Воздержаться от закрытия приходских церквей…хотя бы они (церкви и молитвенные дома) были открыты и в период временной оккупации. 2) Занятые в период немецкой оккупации под молитвенные собрания государственные и общественные здания… разрешить изымать из пользования церковных общин, представляя последним месячный срок для подыскания на правах аренды других помещений для культовых целей. 3) В целях борьбы с нелегальными церковными группами там, где они приняли широкие размеры, и в тех областях и районах, где настойчиво ставится вопрос об открытии церквей, пойти на расширение сети действующих церквей до 2–3 на район… 4) Разрешать слом недействующих церковных зданий только в исключительных случаях, в случае угрозы обвала и т. п. Переоборудование недействующих церковных зданий не разрешать. 5) Не препятствовать церковным приходским советам в производстве необходимого ремонта церковных зданий… Строительство же новых молитвенных зданий… не разрешать»[333]. Большая часть предложений Г. Карпова была одобрена, и 1 декабря 1944 г. Совнарком принял соответствующее постановление. Но и в 1945 г. под предлогом отсутствия священников у прихожан Украины, Белоруссии, западных областей РСФСР были изъяты сотни храмов.
Тяжелую борьбу по этому поводу пришлось выдержать управляющим Ленинградской епархии. Первоначально, несмотря на то, что многие клирики, как отмечалось в отчете уполномоченного за II квартал 1944 г., «высказывали свое удивление и недовольство проведенными мероприятиями, заявляя: ‘‘А почему это при немцах можно было служить без всяких ограничений в отношении количества приходов?’’»[334], 16 июня архиепископ Григорий (Чуков) указывал, чтобы все священнослужители совершали богослужения только в тех храмах, при которых они состоят. Однако уже в августе наличие огромного количества бездействующих церквей заставило владыку Григория и митрополита Алексия (Симанского) ходатайствовать перед Советом по делам Русской Православной Церкви о разрешении клирикам проводить службу и требы в соседних пустующих храмах. В ответ на соответствующий запрос Совета уполномоченный по Ленинградской области 23 сентября высказал по этому поводу резко негативное мнение, приведя следующие основания: «1. В инструкции Совета по делам РПЦ при СНК СССР для уполномоченных Совета, раздел III, § 4, пункт 3 говорится: «Район деятельности приходского причта ограничивается местожительством верующих данного прихода». 2. На основании этой же инструкции была проведена регистрация священников к определенному и одному приходу в соответствии с назначением служителя культа правящим архиереем» и т. д.[335]
Хотя в епархии совершались новые рукоположения, в августе был составлен список кандидатов в священники и диаконы из 23 человек и утверждены в должности 43 клирика бывших оккупированных районов, их остро не хватало, у владыки скопилось 30 прошений верующих о назначении священников в церкви. 1 сентября архиепископ Григорий был вынужден издать указ: «Недостаток священнослужителей при большом числе вакантных священнических мест в епархии вызывает необходимость сосредоточения наличного состава духовенства в храмах наиболее центральных…»[336].
В отчете в Патриархию о состоянии пяти порученных его управлению епархий от 22 ноября 1944 г., в списке важнейших нужд, архиепископ вновь указывал: «2. Возможно скорее разрешить въезд в зоны, ранее оккупированные немцами, т. к. из 208 существующих в названных епархиях церквей – в 119 церквах нет священников, а пока разрешить причтам обслуживать верующих соседних приходов совершением требоисправлений и богослужений в храмах, не имеющих священников. 3. Организовать по епархиям особые «фонды церковной утвари» из закрытых, разрушенных или ограбленных немцами церквей для пополнения недостающего в действующих храмах. 4. Устроить по епархиям свечные заводы и организовать печатание разрешительных молитв и венчиков и изготовление нательных крестиков…»[337].
Но разрешение на служение клириков одновременно в нескольких храмах так и не было получено. Взаимоотношения с властями налаживались постепенно и с большим трудом. Многие церкви в западных районах епархии, вследствие длительного отсутствия в них богослужений, в 1944–1945 гг. были официально исключены из списка действующих. Характерным для такой двойственной тактики является ответ Совета по делам Русской Православной Церкви на запрос Ленинградского уполномоченного от 28 февраля 1944 г.: «Во время оккупации немецкими войсками части районов Ленинградской области в некоторых действующих церквах были повешены колокола, и служба проходила с колокольным звоном. При освобождении от оккупантов этих районов нашей Красной армией церкви оставались функционировать с колокольным звоном. Прошу Ваших указаний». Резолюция Совета гласила: «В действующих церквах, в которых служба производится с колокольным звоном, колокола снимать не следует, но колокольный звон не производить, объяснив это условиями военного времени»[338].
Следует указать, что в 1944–1945 гг. на освобожденных территориях также проводились многочисленные аресты духовенства «за сотрудничество с фашистами», в подавляющем большинстве случаев без всяких реальных оснований. Только на Северо-Западе России было арестовано не менее 50 священнослужителей, в том числе уже утвержденных в должности архиереями и даже иногда назначенных благочинными. В январе 1945 г. в Ленинграде в здании Дома офицеров состоялся судебный процесс над членами управления Псковской православной миссии, большинство обвиняемых были приговорены к 15–20 годам лагерей. Всех их полностью реабилитировали еще в 1956 г.