Первоиерах служил в единственном оставшемся у него Пименовском храме столицы вместе с митрополитом Филаретом Яценко, но последнему в конце 1944 г. Московский уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви запретил служить как незарегистрированному. Перед Всероссийским Поместным Собором в январе 1945 г. Александр Введенский пытался получить приглашение на него через Г. Карпова, но потерпел неудачу. Неудачей закончились и попытки встретиться с прибывшими в Москву на заседания Собора Восточными Патриархами. После этих тщетных попыток Первоиерарх стал поминать в храме нового Патриарха Алексия, а в июне 1945 г. написал ему письмо с просьбой о приеме в юрисдикцию Московского Патриархата. Начались переговоры. В частных беседах Введенский говорил, что готов принести покаяние с условием остаться в сане епископа, не запрещенного, а действующего. Но в сентябре последовало окончательное решение – он может быть принят лишь мирянином и занять единственное возможное место – рядового сотрудника «Журнала Московской Патриархии». Поэтому воссоединение не состоялось. 26 июля 1946 г. Александр Введенский умер от паралича, а 9 октября этого же года была отслужена последняя обновленческая литургия в Пименовском храме – накануне поступило предписание Совета по делам Русской Православной Церкви о передаче церкви Московскому Патриархату[390].
Таким образом, в 1946 г. остатки обновленчества фактически прекратили существование. Лишь архиепископ Александр Щербаков и митрополит Филарет Яценко еще несколько лет не сдавались. Первый приезжал из Казахстана, где он жил, в Москву, просил в Совете по делам религиозных культов зарегистрировать общину в г. Джамбуле, открыть там молитвенный дом, а его самого признать Первоиерархом, главой обновленчества. После неоднократных отказов в 1948 г. он был принят в юрисдикцию Московского Патриархата в сане протоиерея. Митрополит Филарет не раз подавал прошения о принятии его в сане епископа, но получал отказы. Так и не покаявшись, он до середины 1950-х гг. считал себя заместителем Первоиерарха и продолжателем дела обновленчества, однако не имел ни одного прихода[391].
К середине 1940-х гг. исчезло и другое раскольническое течение, отколовшееся от Московского Патриархата, – григорианство. Начало войны застало его в состоянии глубокого упадка. В октябре 1941 г. после переезда в Ульяновск Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) остававшаяся там небольшая кладбищенская григорианская церковь перешла в его юрисдикцию. 12 июля 1943 г., еще до избрания Патриарха, принес покаяние епископ Фотий (Тапиро), он был принят в звании монаха, но затем поставлен на Краснодарскую кафедру. Вскоре после этого покаялись последние три григорианских епископа: Гермоген (Кузьмин), Иосиф (Вырыпаев) и Феодосий (Григорович). Двое первых были приняты в сане архимандритов, а о. Феодосий – в сане иеромонаха[392].
Хотя обновленческое и григорианское духовенство так же, как и Московская Патриархия, с началом Великой Отечественной войны заняло патриотическую позицию, к этому времени и обновленчество, и григорианство уже фактически изжили себя. Экстремальные условия, в которых оказалась страна, лишь наглядно выявили этот факт. Первые признаки начала стихийного процесса возвращения раскольнических приходов и духовенства в Московский Патриархат появились в конце 1941–1942 гг. Ликвидация обновленческого и григорианского движений сопровождалась давлением на них государственных органов. Советское руководство, прежде всего из прагматических соображений, осенью 1943 г. сделало окончательный выбор в пользу Московского Патриархата. Его диктовала И. Сталину политическая ситуация в СССР и за рубежом. Кроме того, Патриархия была кровно заинтересована в ликвидации расколов. И государственные органы, изменив в 1943 г. курс своей религиозной политики, не могли не учитывать это, полностью перестав поддерживать уже не интересовавшие их (фактически созданные ими же в 1920-е гг.) церковные движения. К середине 1940-х гг. и обновленчество, и григорианство практически полностью исчезли.
5. Международная деятельность Московского Патриархата
К началу Великой Отечественной войны Московская Патриархия уже несколько лет не вела международную деятельность. В докладе 1946 г. в ЦК ВКП(б) председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова отмечалось, что к 1935–1936 гг. она полностью прекратила связь с заграницей[393]. Правда, еще оставалось пять приходов в ее юрисдикции в Западной Европе, несколько в США, но их связи с Московской Патриархией практически прервались. Государственные органы СССР целенаправленно ликвидировали все контакты Русской Церкви с внешним миром, чтобы сведения о ее разгроме и уничтожении духовенства не стали достоянием мировой общественности.
С нападением Германии ситуация изменилась. Теперь для руководства СССР большое значение приобрели отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции, прежде всего Великобританией и США. Правительствам этих стран было небезразлично положение Церкви в Советском Союзе. Так, особую заинтересованность в этом вопросе проявил президент Ф.Д. Рузвельт. Уже в конце октября 1941 г. прибывший в Москву его личный представитель А. Гарриман сообщил И. Сталину об обеспокоенности американской общественности судьбой Русской Церкви и передал просьбу президента улучшить ее правовое и политическое положение. Советское руководство учло и имевшиеся у Московской Патриархии значительные возможности для установления тесных контактов с влиятельными религиозно-клерикальными течениями в западных странах, и ее способность влиять на антифашистскую борьбу в оккупированной Восточной Европе. В поступившей к И. Сталину докладной записке из НКВД отмечалась важная консолидирующая роль Русской Православной Церкви в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов на Балканах[394].
И сразу же после наступившего перелома в ходе Сталинградской битвы, когда положение на фронтах улучшилось, руководство Московского Патриархата выступило с целым рядом посланий к православным верующим восточно-европейских стран. В ноябре и декабре 1942 г. митрополит Сергий (Страгородский) обратился к румынскому духовенству и солдатам румынской армии с призывами «окончить воину с русским народом, с которым румыны связаны узами христианского братства, и прекратить пролитие братской единоверной крови»[395].
Эти послания готовились и распространялись с санкции высшего партийного руководства. Например, 23 апреля 1943 г. заместитель наркома внутренних дел В.Н. Меркулов писал секретарю ЦК ВКП(б) А.С. Щербакову: «По просьбе Всеславянского комитета борьбы с фашизмом, глава Православной Церкви в СССР митрополит Сергий составил антифашистское обращение к славянским народам»[396]. После одобрения ЦК обращение Патриаршего Местоблюстителя «Всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и прочих странах и народам, томящимся под гнетом фашистских оккупантов» было напечатано в типографии и переправлено через линию фронта.
Особенно активно участвовал в организации пропаганды за границей митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич). Он был членом созданного правительством Всеславянского комитета, призывавшего братьев-славян поддержать СССР в борьбе с нацистами. В мае 1943 г. митрополит впервые появился в президиуме на III Всеславянском митинге в Москве, и его речь опубликовали в газетах. Состоя членом Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений фашистских захватчиков, владыка Николай оказался в числе подписавших заявление о том, что убийство тысяч польских офицеров под Катынью было совершено немцами. Неоднократно писал митрополит Николай и антифашистские послания к народам Европы, например, «Братьям-славянам!» от 11 июня 1943 г.[397]
Но подобная деятельность являлась только началом. Уже весной 1943 г. И.В. Сталина стал беспокоить вопрос о будущем разделе сфер влияния в Европе. Он понимал, что преодолеть идеологический барьер с ее народами будет неизмеримо легче, если прибегнуть к религии, обеспечить передачу своих идей по церковным каналам. Прежде всего, предполагалось использовать Православные Церкви Восточной Европы. Кроме того, с Московским Патриархатом были связаны и более глобальные планы утверждения его первенства в православном мире, превращение в своего рода «Московский Ватикан». Определенное значение имело и то, что во многих странах имелась паства Русской Церкви. Советскому руководству представлялось возможным распространять, таким образом, свое влияние на значительную часть мира. Ведь в это время существовали русские Экзархаты, епархии, благочиния, Духовные миссии в Китае, Японии, Северной и Южной Америке, Палестине, Корее, Бельгии, Венгрии и т. д. Лишь небольшая часть из них оставалась в каноническом подчинении Московского Патриархата, однако духовные связи с Церковью-Матерью сохранялись. И 5 июня 1943 г. И.В. Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об утверждении мероприятий по улучшению зарубежной работы разведывательных органов СССР», в котором религиозные организации впервые были отнесены к категории интересов советской внешней разведки[398].
Международная деятельность Московского Патриархата существенно активизировалась с сентября 1943 г., сразу же после приема председателем Совнаркома митрополитов Сергия, Алексия и Николая в Кремле. Конечно, нельзя ее оценивать исключительно с политических позиций. Русская Православная Церковь имела традиционные многовековые связи с различными религиозными конфессиями. И поэтому было естественным, как только оказались сняты запреты, восстановление их. Эти контакты касались и сугубо церковных вопросов. Однако внешние связи Патриархии являлись областью, в которой зависимость Церкви от государства ощущалась в наибольшей степени. Некоторые иерархи были заинтересованы в восстановлении могущественной Русской Православной Церкви с ее дореволюционным международным влиянием, сочувствовали они и идее «Великой Руси». Правда, активность руководящих деятелей Московской Патриархии в выполнении чисто политических акций, тяготивших их, оказалась весьма далека от расчетов сталинского окружения.