С самого начала работа Псковской миссии носила самостоятельный характер. «Со стороны немецких властей, – вспоминал отец Алексий Ионов, – никаких инструкций специального или специфического назначения Миссия не получала. Если бы эти инструкции были даны или навязаны, вряд ли бы наша Миссия состоялась. Я хорошо знал настроение членов Миссии. С немцами мы все считались по принципу: «Из двух зол выбирай меньшее». Что немцы – зло, никто из нас не сомневался. Ни у кого из нас не было, конечно, никаких сомнений к завоевателям «жизненного пространства» нашей Родины. Глубокое сострадание и сочувствие к бедствующему народу, нашим братьям по вере и по крови, – вот что наполняло наши сердца»[644]. Действительно, русский верующий народ просто не пошел бы к пастырям, если бы они в основной своей массе сотрудничали с оккупантами.
Интересным свидетельством является статья Е. Тройлиба, лично знавшего многих миссионеров, и в связи с этим писавшего: «Тот факт, что эта группа уже летом 1941 г. была доставлена в Псков в служебном автобусе, вызвала у некоторых свидетелей церковного развития в западных русских областях озабоченность, что из этого круга личностей попытаются получить агентов [СД]. Данные опасения оказались необоснованными. Священники «Православной миссии» вели себя в отношении германских служб подчеркнуто сдержанно и ограничивались задачей духовно окормлять русское население». Тройлиб отмечал, что ему известен только один случай, когда позиция русского священника была бы спорной. В то время как службы СД считали его «надежным сотрудником», другие полагали, что этот священник «состоит на советской службе». Борьба вокруг этой личности неожиданно закончилась его смертью после одного из застолий. Вероятно, он был отравлен, и дело осталось открытым для разного рода толкований[645]. Впрочем, отдельные немногие священники, как теперь видно из архивных документов, все-таки сотрудничали с СД.
Конечно, разрешая деятельность Духовной миссии, германское командование преследовало и свои цели, которые, впрочем, в дальнейшем в основном остались неосуществленными. Эту ситуацию образно описал в своих воспоминаниях отец Георгий Бенигсен: «Наша жизнь и работа при немецкой оккупации были непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека, за наше право служить этой душе, служить нашему родному народу, из-под ига подпавшему под иго другое. Сегодня нашу борьбу хотят изобразить как сотрудничество с фашистами. Бог судья тем, кто хочет запятнать наше святое и светлое дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибали от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гитлеровское гестапо. Наконец исполнился предел наших чаяний: нам удалось отправить в оккупированные немцами русские области первую группу священников-миссионеров… Началась работа, полная апостольского подвига, полная трудностей и препятствий, постоянно чинимых немцами. Им очень хотелось использовать нас в своих целях порабощения и эксплуатации русского народа, очень хотелось через нас, как наиболее близко стоящих к народу и пользующихся в народной толще максимальным доверием, проводить все свои преступные мероприятия. Они получили от нас жесткий отпор по всему фронту и поняли, что просчитались. Но мы уже настолько прочно завоевали свои позиции в народе, так вросли в него, что ликвидация нашего миссионерского дела грозила бы для немцев крупными осложнениями. Им пришлось смириться с существующим положением и ограничиться тщательной слежкой за каждым нашим словом и поступком да попытками организации мелких провокационных актов на местах. А мы росли не по дням, а по часам. Мы шли в народ, несли ему слово Христовой любви и правды, слово утешения и надежды»[646].
Реально миссионерская работа прибалтийских православных священников на территории СССР в границах 1939 г. началась еще в июле, сразу после прихода германских войск. В частности, два таких священника – Сергий Ефимов и Иаков Легкий, были арестованы НКВД 23 июня 1941 г. и перевезены из Латвии в тюрьму г. Острова. Оказавшись на свободе с уходом советской армии, они и провели первые богослужения. Именно протоиерец Сергий Ефимов 14 августа 1941 г. недалеко от Острова в погосте Елино освятил первый храм и совершил литургию. По свидетельству самого отца Сергия, в конце службы к елинскому храму подъехал автомобиль с немецкими солдатами. Без долгих объяснений священника «прямо из храма отвезли в г. Псков для совершения там богослужения и крестного хода». Это богослужение состоялось 17 августа в Свято-Троицком кафедральном соборе. Закончилось оно крестным ходом, бедным по количеству святых икон и хоругвей. «Но вряд ли с таким молитвенным подъемом совершались когда-либо крестные ходы в городе в прежние годы». Множество людей вышло в тот день на улицы Пскова[647].
17 августа протоиерей Сергий Ефимов был официально назначен Экзархом первым начальником Псковской миссии. Прибывшие на следующий день из Риги миссионеры сразу же попали в Троицкий собор на богослужение, которое совершал отец Сергий в канун праздника Преображения Господня. 19 августа они приняли участие в праздничной литургии. Многотысячная толпа заполнила Свято-Троицкий собор. Ожидая встретить народ, забывший веру, священники увидели необычный религиозный подъем. Псковичи тепло приняли миссионеров. «Как они внимательно вслушиваются в слова нашей первой проповеди, – вспоминал отец А. Ионов – без конца идут они под благословение, подводят к нам своих детей, целуют благословляющую руку: «Благослови, батюшка! Благослови, отец!» – звучит отовсюду… Древняя Русь. Как будто ничего не произошло. Как будто отвоевала Литва и снова ушла к себе, а город, быстро залечивая свои раны, начинает свою обычную нормальную жизнь, в которой Церковь занимает первое почетное место»[648].
Действительно прибытие первых миссионеров совпало с началом массового религиозного подъема. Отец Иоанн Легкий позднее вспоминал: «Когда в августе 1941 г. мы приехали в Псков, на улице прохожие со слезами подходили под благословение. На первом богослужении в соборе все молящиеся исповедовались. Нам казалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников… Настроение у населения было такое высокое, что часто думалось, да были ли здесь гонения? И казалось, что сам воздух был насыщен религиозным подъемом. Молодежь быстро вернулась к вере. Обычно причащение после Богослужения продолжалось дольше, чем сама служба, – причащалось по 500–600 человек. Служить приходилось с 6 утра и до 8 часов вечера. Много крестили детей до 16-летнего возраста. Одновременно приводили по 25–30 и даже 100 детей»[649].
В печатном органе Миссии – журнале «Православный христианин», также отмечалось: «Народ переполнял храмы… Священники не успевали передохнуть от количества треб. Давно не видели стены старых храмов Псковщины и окрестностей таких искренних слез, не слышали таких громких молитв»[650].Согласно отчету миссионера отец Владимира Толстоухова, служившего в городах Новоржев, Опочка, Остров, только с 19 августа по 19 декабря 1941 г. он совершил более 2 тыс. «погребений с заочными проводами». Священник Иоанн Легкий в августе – ноябре 1941 г. в Гдовском районе крестил 3500 детей. Всего за первые месяцы работы Миссии было крещено около 50 000 несовершеннолетних разного возраста. 6/19 января 1942 г. в крещенском крестном ходе с водосвятием участвовало 40 % (10 тыс. из 25 тыс.) оставшегося в Пскове населения[651].
Эти сведения подтверждаются и немецкими источниками. Так, в докладе представителя Министерства занятых восточных территорий при группе армий «Север» начальнику главного отдела политики Лейббрандту от 19 декабря 1941 г. говорилось: «Значение Церкви в народной жизни снова начинает расти. С усердием трудятся по восстановлению храмов. Спрятанное от ГПУ церковное имущество снова используется по своему назначению»[652].
В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. указывалось: «Успех миссионерской работы обусловлен, главным образом, тем, что большие массы русского народа, в особенности крестьяне, несмотря на старания большевиков, остались верны православной вере и родной Церкви. Факты, свидетельствующие о том, общеизвестны: церкви переполнены молящимися, священники имеют так много дел… что едва с ними справляются, число причастников и детей, которых крестят, поразительно большое… миссионеров повсюду встречают с почтением и доверием, стараются посильно заботиться об их благополучии, родители охотно доверяют своих детей священникам для религиозного образования». В подобной сводке от 6 ноября 1942 г. сообщалось, что в трех церквах Пскова имеется 10000 прихожан, и с августа 1941 по 15 сентября 1942 гг. в них крещено 2000 детей, совершено 600 отпеваний и 20 венчаний[653]. Согласно же статистике венчаний в Пскове, опубликованной 30 апреля 1943 г. газетой «За Родину» количество их было заметно больше и постоянно росло: в августе – декабре 1941 г. – 7, январе – феврале 1942 г. – 16, в апреле – мае – 40, в сентябре – ноябре 1942 г. – 96, а в одном феврале 1943 г. – 81[654].
В результате антирелигиозных гонений к началу войны в трех северо-западных епархиях осталось лишь 32 официально не закрытых церкви (в Ленинградской – 21, из них 16 в Ленинграде и пригородах, в Псковской – 8 и в Новгородской – 3), однако значительная часть из них не действовала из-за отсутствия священников. Так, например, в Димитровской церкви Пскова службы прекратились в начале 1941 г. из-за ареста настоятеля. «На оккупированной немцами территории, – писал Экзарх Сергий в ноябре 1942 г., – от окрестностей Ленинграда и берегов Ладоги к Ильменю и дальше на юго-восток проживают несколько миллионов православных русских людей, среди которых уцелело около 100 священников и ни одного епископа»