Управление Миссии энергично боролось с подобным вмешательством гражданской или военной администрации во внутрицерковную жизнь. Когда в 1942 г. Дновское городское управление, идя навстречу желаниям приходского совета, помогло последнему насильственно изъять из близлежащих деревенских церквей недостающие в Дно облачения и церковную утварь, Миссия по этому факту выпустила специальное постановление, в котором говорилось о том, что «при новом порядке роль городского управления в отношении церкви не должна идти дальше материальной помощи. В остальном же церковный приход руководится настоятелем церкви, утвержденным Православной миссией, совместно с церковным советом. В церковном совете должны быть люди не только истинно преданные религии и Церкви, но и знающие свое право и умеющие его защитить, так как в переживаемый момент еще находятся вольнодумцы, воспитанные большевиками, видящие в Церкви “народное” достояние»[672].
Стремление Управления Миссии проводить проверку «прав и прошлого» местных священнослужителей, прежде всего, объясняется появлением большого количества авантюристов, которые в условиях массового стихийного открытия церквей и острой нехватки священников выдавали себя за них. Выходившие в период оккупации газеты регулярно публиковали материалы о разоблачении лжесвященников, которые, порой даже не зная молитв, безбедно жили за счет местного населения. О всех случаях совершения в приходах богослужений и треб «самосвятами», то есть «лицами, не имеющими архиерейского посвящения и, следовательно, права священнодействия» предписывалось сообщать благочинным или в Управление Миссии. Только в Новгородском и Солецком округах до 1943 г. служили три священника-самозванца: Н. Кашин, Н. Савельев и С. Тепкин. Последнего отстранил от служения сам протопресвитер К. Зайц, когда он приехал в церковь с. Болотско и разоблачил «самосвята». Еще одного лжесвященника, служившего в храме пог. Ктины Гдовского округа в июне 1942 г. раскрыл местный благочинный и помощник начальника Миссии отец И. Легкий. Отдельным «самосвятам» все же удалось просуществовать в этом качестве весь период оккупации. Так, бывший чекист и коммунист И.В. Амосов даже был в 1942 г. благочинным Ушаковского и Гатчинского округов до его отстранения от должности отец И. Легким. Амосов в 1910 г. исполнял обязанности псаломщика и поэтому знал последование богослужения, будучи в 1936 г. заместителем начальника Управления милиции г. Ленинграда и области, он был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. Освободившись в июне 1941 г., Амосов поехал к своей семье в Ленинград и по пути, попав в плен к немцам, выдал себя за священника, в чем ему помогла справка об освобождении из Колымских лагерей. В дальнейшем авантюрист запятнал себя прямым сотрудничеством с СД, написав доносы на нескольких патриотически настроенных мирян и священников, расстрелянных впоследствии нацистами[673].
Но и помимо «самосвятства» и авантюризма следствием неоднородности состава священнослужителей Миссии было их различное отношение к служению и пастве. У некоторых священников наблюдался упадок дисциплины, проявление «крайней небрежности… и бессознательного отношения» к совершению дела Божьего. От этого настойчиво предостерегал Экзарх Сергий в своем циркулярном обращении к благочинным. Отец Иоанн Легкий указывал на то, что порой «народ…стоит выше своих пастырей»[674].
Несмотря на значительные сложности, подавляющее большинство миссионеров честно исполняли свой пастырский долг. Лучшие из них были награждены орденом Миссии[675]. Митрополит Сергий постоянно заботился о Псковской миссии и различными способами пытался усилить ее. В общей сложности он направил на Северо-Запад России 49 священников, диаконов и псаломщиков, но большего количества относительно небольшой по размерам Прибалтийский Экзархат дать не мог. Оказывалась Миссии и некоторая другая помощь: из Риги присылались богослужебные книги, учебники Закона Божия, церковные облачения, продукты[676].
Острейшей проблемой всего периода существования Псковской миссии оставалась нехватка священников. Местных священнослужителей и миссионеров было относительно немного, поэтому Миссия в ускоренном порядке посвящала мирян во диаконы и иереи. На территории собственно Ленинградской епархии миссионеров почти не было, и важными источниками пополнения духовенства служили клирики, освобожденные перед войной или бежавшие из мест заключения. Например, протоиерей Петр Жарков с 1929 до конца 1930-х гг. отбывал заключение на Соловках, затем работал санитаром в Обуховской больнице, жил в Вишере, а с осени 1941 г. стал служить в Любани, Ушаках, Тайцах. В Вырице и Тосненском районе приходы окормляли отбывшие ссылку иеромонахи Лин (Никифоров) и Афиноген (Агапов) и т. д.[677]
В отдельных случаях Экзарх даже восстанавливал в прежнем сане священников, слагавших его в 1930-х гг. Митрополит пошел на такой шаг, исходя из церковной икономии (т. е. снисхождения к человеческим немощам и слабостям в церковно-практических вопросах, не носящих догматического характера) по причине недостатка духовенства[678]. Однако священников все равно не хватало, и весь период оккупации существовала практика, «когда один служитель культа обслуживал по 3–4, а иногда и по 5 приходов»[679].
В своем обращении осенью 1942 г. отец К. Зайц писал о возможных путях частичного решения этой острой проблемы: «Чтобы увеличить персонал Миссии, требуется: а) не препятствовать воссоединению Эстонского епископства с Экзархатом, б) сделать возможным прием в состав Миссии священников-эмигрантов… в) не чинить препятствий личностям, которых Управление Миссии посылает для совершения рукоположения во священника или обучения в богословских школах в Ригу, Вильно»[680]. Но и в дальнейшем почти все перечисленные препятствия продолжали сохраняться, в частности, русским священникам-эмигрантам из европейских стран доступ на территорию Псковской миссии был категорически запрещен.
Несмотря на ограниченный численный состав, деятельность Миссии охватывала самые разные сферы деятельности. Сотнями восстанавливались и освящались зачастую полуразрушенные церкви, во вновь открытых храмах начинали звонить колокола, устраивались крестные ходы, возобновлялось религиозное обучение детей. После долгих лет атеистической жизни актуальной задачей было крещение населения. С 1942 г. Миссия смогла развернуть издательскую деятельность, в частности, начала выпускать ежемесячный журнал «Православный христианин», вела катехизические курсы для взрослых. Просветительская (катехизическая) и благотворительная (каритативная) работа являлась особенно важной.
Все расходы, связанные с этой деятельностью, покрывались в основном добровольными пожертвованиями населения – 10 % приходского дохода (около 10 тыс. марок) ежемесячно посылалось в Псков. Уже в октябре 1941 г. Управление Миссии предписало духовенству производить эти отчисления. В августе 1942 г. по указанию Экзарха казначей Управления К. Кравченок составил и разослал циркуляр об обязательности 10 % сбора с приходских доходов в пользу Миссии, а также о заведении инвентарных книг и приходно-расходной отчетности в приходах. Правда, из-за недостаточной связи Управления с отдельными общинами, указанный сбор перечислялся нерегулярно, а некоторые приходы его вообще не делали. Значительный и постоянный доход приносил хозяйственный отдел Миссии, в состав которого входили свечной завод, размещавшийся на первом этаже колокольни Свято-Троицкого собора, иконописная мастерская, с 1942 г. находившаяся в здании на территории Псковского кремля, и магазин церковных принадлежностей на главной улице Пскова. Особенно доходным являлся свечной завод, обслуживавший большинство приходов Миссии. Священники жалованья не получали и существовали на пожертвования прихожан. До половины дохода пересылалось в Экзархат, значительная часть из этих сумм шла на содержание Богословских курсов в Вильно. Попытка добиться летом 1942 г. разрешения на открытие духовной семинарии в Пскове оказалась безуспешной[681].
Серьезные помехи существовали и в хозяйственной деятельности Миссии. В сообщении полиции безопасности и СД от 6 ноября 1942 г. говорилось, что с 1 сентября по распоряжению местной комендатуры все члены Миссии должны платить ежемесячный налог с дохода. Кроме того, свечной завод Миссии был обложен налогом в 30 % с оборота и иконописная мастерская – в размере 10 % с оборота. Миссия «приводит в движение все рычаги, чтобы избавиться от этого груза налогов». При этом германская и местная русская администрации знали, что налогообложение церковных учреждений или удержание налога с их доходов «впервые в русской церковной жизни было введено большевиками». Налогообложение приходов являлось тем более несправедливым, так как в 1942 г. они по-прежнему «не обладали недвижимым имуществом, которое можно было бы использовать в хозяйственных целях; имевшаяся ранее собственность «национализирована» большевистским правительством».
В приходах не существовало самообложения, и все их доходы состояли из добровольных пожертвований. Необходимо указать также, что, не желая материально обременять доведенное до крайней нужды русское население, Экзарх издал 1 мая 1942 г. распоряжение: «Священник, который требует за совершение служебных действий гонорар или установил определенную плату за эту деятельность, подлежит отстранению». В октябре 1942 г. начальник Миссии просил германскую администрацию запретить налогообложение церковных общин и устроенных для пользы Церкви предприятий, но, по всей видимости, безрезультатно