— Ты работаешь так исступленно, словно строишь себе мавзолей, — проворчал как-то раз Феликс, — Посмотри на себя, Клаус. Кожа да кости. Ты выглядишь так, словно уже мертв.
— Ерунда, — ответил он, возясь с заступом, — Впервые в жизни я делаю то, что мне нравится.
— Но это дом! Это всего лишь дом!
— И что же? А я всего лишь человек.
Спустя два дня у дома появились окна.
На стук за спиной Клаус не обратил внимания. К нему уже несколько недель никто не приходил, он стал привыкать к одиночеству. Наверно, опять кто-то из деревенских явился повторять свои бессмысленные просьбы… Может, позубоскалить или даже швырнуть в него щебенкой, уже не опасаясь, что бывший штейнмейстер в полете перехватит снаряд и отправит его обратно обидчику.
В калитку вновь застучали. В этот раз так громко и требовательно, что Клаус вынужден был выпустить заступ и повернуться на звук. За калиткой стоял человек, и в первую секунду Клаус даже ощутил легкое головокружение. Человек был в гражданской одежде, хорошо скроенной и превосходно сидящей. В их деревне такой не носили. Брюки, пиджак, немного старомодный плащ. Впрочем, даже хороший портной не мог скрыть тканью массивность его кряжистой фигуры. Да и двигался он медленно, тяжело, точно состоял из гранита, обернутого дорогим вельветом.
Призрак из прошлого. Клаус покачнулся, в голове зазвенело, как в пустом котле, которого коснулся брошенный кем-то камешек.
— Клаус?
Он сделал несколько шагов навстречу призраку. Не может быть.
— Манфред! Что это ты костюм напялил? Выглядишь, как какой-нибудь адвокатишка…
— Моя новая шкура. А что, смотрится не хуже мундира, пожалуй. Конечно, меньше всякой позолоты, зато аксельбанты не дребезжат, как сбруя на кобыле…
Они обменялись рукопожатием. Столь крепким, что если бы между ладонями оказался камень, искрошился бы в пыль. Мало кто выдержит рукопожатие штейнмейстера.
— А ты, я смотрю, обжился здесь, — Манфред окинул постройку одобрительным взглядом, — Ну и ну. Кстати, с трудом тебя нашел. Жуткая дыра, доложу я тебе, даже говор какой-то чудной тут у вас. Я, собственно, был в гостях у Фридриха, а потом и вспомнил, что ты где-то рядом обретаешься. Решил вот заскочить.
— Какой Фридрих?
— Фридрих «Кремень», — пояснил Манфред, и эта кличка заставила Клауса все вспомнить, — Из второго взвода.
— И как он поживает?
— Удивительное дело. Под Бостонью он один раз обрушил огромный блиндаж прямо на головы французов, помнишь? Ухлопал целый взвод одним махом. А теперь работает архитектором. Показывал мне чертежи церкви… Подумать только. Как меняет людей мирная жизнь!
Возникла неловкая тишина. Клаус пытался вспомнить, какие вопросы следует задавать из вежливости после долгой разлуки, но ничего не вспомнил.
— Сколько мы не виделись? Два года? — спросил он, лишь бы что-то спросить.
— Год. Я валялся с пулей в животе, когда ты вышел на пенсию и вернулся в свой медвежий угол. Ну что ж, пригласишь?
Манфред ничуть не изменился, разве что морщинки вокруг внимательных серых глаз стали резче и выделялись на фоне кожи как трещины в граните. Широкоплечий, как и все штейнмейстеры, он почему-то никогда не выглядел неповоротливым или неуклюжим.
Клаус ощутил смешанное с тревогой любопытство. Штейнмейстер Манфред, его старый приятель из инженерного батальона, всегда был истым горожанином. Запаху пашни и фруктовых деревьев он предпочитал ароматы бензина и табака. Причина, которая заставила бы его направиться в деревню, где так мало камня, а больше земли и конского навоза, должна быть весьма весомой.
— Выглядишь ты плохо, — сказал Манфред, миновав калитку, — Слухи не врали. Ты похож на жертву тоттмейстера, уже тронутую гниением. И все это… ты построил сам?
— Да, — сказал Клаус с чувством сдержанной гордости, — Мне понадобилось чуть больше десяти месяцев.
— Это внушает уважение.
Первый этаж был уже закончен. Оконные проемы получились не такими широкими, как прежде, кое-где были заметны неровности, сколы и трещины, но это не имело значения. Клаус любовался домом, как величайшим своим достижением.
— Ни капли магильерства? — спросил Манфред, с немного брезгливым интересом разглядывая постройку.
— Ни капли. Только руки да голова.
— Удивительный памятник человеческому безумству. Я видел, как ты за полчаса строишь бетонный бункер на десятиметровой глубине. Даже не запачкав перчаток пылью.
— Дом — это другое.
Манфред обошел постройку кругом, уважительно похлопал рукой по кладке.
— Настоящее безумие, однако, впечатляющее. Знаешь, про тебя уже ходят легенды. Я, по крайней мере, еще в поезде слышал историю одного про сумасшедшего штейнмейстера. Который отказался от своих способностей и сделался обычным человеком. Не правда ли, похоже на какую-то древнюю сказку? Столь же романтично, сколь и напыщенно.
— Я больше не магильер, Манфред, — сказал Клаус, с некоторым облегчением отряхивая с себя доброжелательность, словно каменную пыль из рукавиц, — Зачем пришел-то?
— Да уж не отстаивать цеховую репутацию.
Манфред усмехнулся. Серые глаза смотрели уверенно, почти не мигая. Клаусу на миг показалось, что это не глаза, а два идеально обточенных камня, почти круглых по форме, из серого мрамора. В любом камне дремлет искра, которую несложно разбудить. Но только не в этих серых камнях. Эти могут раздавить любого, и нет в мире силы, которая смогла бы ими повелевать.
Обер-штейнмейстер сорок первого инженерного батальона Манфред Кухер был образцовым офицером, которого часто ставили в пример. Всегда подтянутый, собранный, по-военному лаконичный, в бою он действовал расчетливо и с величайшим хладнокровием. Немаловажное достоинство, когда мир вокруг тебя, кажется, перемалывается в песок, а щебень оглушающее свистит подобно шрапнели. Манфред был талантливым и усердным штейнмейстером, многие говорили, что он далеко пойдет. Было в нем что-то такое, от чего людям в его обществе было неуютно. Но было и то, за что его ценили. Со своими товарищами Манфред Кухер всегда был честен и открыт.
С Клаусом они сдружились еще в марте пятнадцатого года, под Артуа. Гул от артиллерийских орудий стоял такой, словно сотни тысяч стальных демонов, захлебываясь от собственной ярости, грызли землю. Их взводу приказали подготовить траншеи на одном из направлений, где ожидался французский удар. Они сделали это. В несколько часов выкопали в земле глубокие щели, оборудовали блиндажи, бермы и брустверы. Они были специалистами в фортификационном деле, и они были людьми, которым подчиняются земля и камень. А потом оказалось, что французы уже рядом, и что свежеотрытые траншеи надо бросать, потому что заполнить их уже некому. Оставалось отступать, чтоб сохранить собственные головы.
Тяжелая, бесконечная ночь. Они ползли по-пластунски, используя свои силы, чтобы делать землю под собой мягкой и рыхлой. Иногда это помогало. Иногда нет. Несколько штейнмейстеров так и остались лежать в этой земле, раскинув руки и оскалив в посмертной гримасе лица. Французы крыли из пулеметов, земля вокруг прыскала крошечными злыми фонтанами, шипела, пенилась. Они казались себе крошечными муравьями, очутившимися в смертельно-опасной воронке муравьиного льва.
«У нас есть преимущество перед другими магильерами, — сказал в какой-то момент обер-штейнмейстер Манфред Кюхер, — В отличие от них, мы давно уже привыкли к земле…»
Кажется, он сказал это как раз тогда, после отступления из-под Артуа. Клаус помнил, как они вместе ползли сквозь ночь, как от запаха чернозема и пороха жгло горло. Помнил и то, как в боку вдруг разорвался плотный белый комок боли, как изгибается в судороге собственное тело. И как Манфред тащит его, полубессознательного, куда-то в ночь, отплевываясь и ругаясь по-баварски…
— Что значит «больше не магильер»? — спокойно спросил Манфред, — Что ты хочешь этим сказать, Клаус? Не бывает бывших магильеров. Если у тебя есть дар, ты неволен им распоряжаться или от него отказываться.
— Уже отказался. Смотри, — Клаус указал на дом, — Вот и свидетельство. Нет, серьезно, так и есть. Конечно, я не смогу очистить вены от ядовитой магильерской крови, но я смогу запереть ее в себе. У меня это получается.
Манфред фыркнул.
— Посмотри на себя, дорогой Клаус. Ты настолько истощен, что не доживешь даже до того момента, когда плод твоей жизни будет закончен. Впрочем, наверняка ты скажешь что-то вроде того, что лучше умереть человеком, чем жить магильером…. Это будет в достаточной мере пафосно, чтоб отвечать моменту.
— Не зубоскаль, пожалуйста. Если ты решил меня в чем-то переубедить, это пустая трата времени. Я уже сказал свое слово.
— Я этого слова еще не слышал, — заметил Манфред, — Но уверен, что надолго оно не затянется. Ты никогда не был силен в ораторском искусстве. Итак — почему? К чему это показное юродство? В чем смысл этих наигранных жестов? Король в изгнании? Добровольный отшельник?
— Мне стало отвратительно все магильерское, — ответил Клаус. Рядом с Манфредом, облаченный в висящую лохмотьями старую форму, он чувствовал себя дряхлой развалиной, — Я понял, что такое магильеры. Магильеры — это смерть. Разные обличья, но суть…
— Искусство.
— Это искусство рано или поздно встанет на известные нам с тобой рельсы, Манфред. Не при одном кайзере, так при другом. Слишком уж ценное… искусство. Да, я слышал, что сейчас творится в Берлине. Но я с этих рельс спрыгнул. Извини.
— Магильерство — это дар. Способность подчинять себе материю, — терпеливо и почти мягко сказал Манфред, — Если ты используешь инструмент только для убийства, это не значит, что им нельзя и созидать. Каждый из нас умеет дробить камнями кости, проламывать головы и копать траншеи. Мы мастера осадного и инженерного дела. Но вместе с тем мы способны на множество вещей. Строить дома и мосты, копать шахты и колодцы, искать полезные минералы…
— Если дар может использоваться для войны, это проклятый дар.
— Конечно, — Манфред развел руками, и сделал какой-то неопределенный жест. Не такой, какой он обычно делал, чтоб поднять валун и обрушить его на пулеметное гнездо, — В этом, кажется, есть что-то библейское. Отречение. Очищение. Ты агнец, Клаус. Ты отрекся от своего искусства только лишь ради того, чтоб это искусство кого-то не погубило. В некотором роде это даже красиво.