— Смотри, чтоб пониже спины не заболело, — едко заметил Эрих, — Если господин Визе узнает… Он в лепешку разбивается, чтоб в твою пустую голову основы вбить, да толку?..
Троске засопел. Родители его были из крестьян, оттого и сам Троске отличался некоторой крестьянской медлительностью и неспособностью к усвоению печатного слова, что, впрочем, легко компенсировалось его живым умом, а также врожденной крестьянской смекалкой. Удивительно было, как легко он сошелся с Эрихом Бреммом, истым горожанином, легким на язык проказником и лучшим магильером класса — как два сапога рядом встали.
— Как друга прошу.
— Ладно, — сказал Эрих с деланным снисхождением, — Кто тебе еще, дураку, поможет… Слушай. Истинный германец обязательно магильер, и никак иначе. Это надо понимать с самого начала.
Троске не понимал.
— В нашей семье только я магильер, — сказал он нерешительно, — У предков этого не водилось. Хотя, по слухам, прадед воду заговаривать умел, но тут, сам понимаешь, не разберешь, магильерство это или просто болтали… Или школу нашу взять. Сколько там магильеров в «дексах» ходит? Один из сотни? И то, из многих такие магильеры, как из меня — кавалерист! Фумке из нашего класса хоть взять… Фойрмейстер он, как же! Он всем своим фойрмейстерством и сигареты подкурить не сможет, а все одно в «Дрекслерюгенд» поступил. Или Хансель. Он в безветренную погоду клочок ваты едва поднимает. А именуется люфтмейстером, как и мы.
— Остолоп ты, Троске, — проворчал Эрих, — Ничего-то ты не понял. Помнишь, как господин Визе про германскую расу рассказывал и про кровь?
— Проще кукушку в лесу понять…
— А вот взял бы и понял! Ничего сложного тут нет. Кровь наша, германская, особенная. Магильерство в ней растворено изначально, соображаешь? С давних времен, когда мы, германцы, дали рождение всей Европе. С тех пор кровь наша разошлась по всему миру, где ослабла, где ее водой разбавили, но все же… Если ты германец, значит, в каком-то колене ты обязательно магильер. Это наш особенный национальный дар. Тем мы отличаемся от лягушатников или «томми». Да и от прочих тоже.
— Тогда, получается, все мы магильеры? И тот полицейский на углу? И развозчик угля? И почтальон? И мойщик посуды?
— Все, — терпеливо кивнул Эрих, — Но зависит от крови, ученые давно установили.
Внутри каждого из нас есть магильерский дар, но не каждый может его пробудить. Мы вот с тобой смогли. Поэтому мы с тобой — настоящие германцы, по крови и духу.
Троске польщено улыбнулся, мгновенно сделавшись похожим на пухлощекого пастушка, несмотря на форму «Дрекслерюгенда» и портфель. «Слишком простодушен, — подумал Эрих невольно, — Понимает ли он главное? Или он из тех, для кого магильерский дар сродни ордену на пузе?.. Ведь это очень важно понимать. Магильерство — не просто награда, это и ответственность, и жертвенность, и…»
Забавляясь, Троске заставил затрепетать газету в руках сидящего на веранде кафе пожилого господина. Сперва у газеты задергались края, потом она выгнулась, как парашют, а потом облепила лицо пожилого господина, отчего тот едва не упал со стула.
— Прекрати, — зашипел Эрих, хватая приятеля за рукав, — Не будь ребенком!
Троске любил подобные неказистые забавы и частенько пускал в ход свой не очень-то развитый люфтмейстерский талант. Задрать юбку перепуганной гимназистке или заставить струю табачного дыма виться вокруг головы курильщика — на большее его, как правило, не хватало. Впрочем, Троске был добродушным парнем и трюками не злоупотреблял. Однажды он при полном безветрии добрых полчаса поддерживал в воздухе воздушного змея к радости дворовой ребятни.
Эрих подобных фокусов не одобрял, находя их ребяческими. С тех пор, как он получил форму и нож с надписью «Честь магильера зовется верностью», он избегал демонстрировать на людях свой дар, предпочитая оттачивать его без свидетелей. Он научился с особенным выражением смотреть на всех тех, кто не носил военную магильерскую форму или форму «Дрекслерюгенда», прохладным, вежливым и немного кисловатым — как проникший с севера ветерок, вынужденный соприкоснуться со скучной южной равниной.
Но все-таки люфтмейстерскому таланту находилось применение за пределами классной комнаты. Одним из самых полезных трюков был «перехват». Изящный и простой в исполнении приём Эрих в совершенстве освоил еще в десятилетнем возрасте. Заключался он в установлении акустической линии, но не между собеседниками, чему люфтмейстеры учились в первую очередь, а между источником любого звука и «блуждающим ухом», как именовали специального люфтмейстера-слушателя, готового подключиться к невидимой телефонной линии. Такой люфтмейстер имелся в каждом полицейском участке, и Эрих уже знал — для чего.
В одиннадцать лет он, прячась в кустах на школьном дворе, услышал, как классный истопник сказал в сердцах дворнику: «Возятся с этими недомерками-магильерами, как с принцами, а у них уже вон зубы крокодильи отрастают… В кого эти зубы потом вцепятся, хотел бы я знать?..». Установленный одиннадцатилетним Эрихом «перехват» был не идеален, но его хватило, чтоб донести слова истопника полицейским. На следующий день старый истопник исчез бесследно, а через несколько дней на замену ему пришел новый.
С тех пор Эрих завел привычку внимательно слушать все воздушные колебания в радиусе нескольких сотен метров от себя, а в хорошую походу его слух распространялся и до километра. Он способен был распознать шепот за двести шагов и установить акустический канал менее, чем за пять секунд.
Вожатый в лагере, где «дексы» проводили время летом, осмелился рассказать анекдот про рейхсканцлера и таксу. Спустя полчаса за ним прибыл автомобиль с парой полицейских, увезший его в неизвестном направлении. То же самое произошло со словоохотливым соседом Бреммов, дядюшкой Данкелем, который не прочь был после сытного обеда обсудить политическую ситуацию и даже позволял себе замечать, что рейхсканцлер местами довольно смутно представляет себе политические реалии. К удивлению родителей Эриха, дядюшка Данкель пропал бесследно ночью, не оставив ни записки, ни нового адреса.
Переносить с помощью колебаний воздушных масс звуки оказалось лишь немногим сложнее, чем работать с запахами, а уж это Эрих прекрасно умел с самого детства. Оставалось лишь шлифовать технику, и это тоже давалось ему без труда. Идя по улице или сидя за партой, Эрих мысленно раскидывал во все стороны невидимые акустические дорожки, впитывая все доносимые ими звуки. Обыкновенно звуки эти были скучны и непримечательны, но иногда встречались и ценные находки.
Как и в детстве, Эрих ощущал себя живой радиостанцией, которая жадно нащупывает радиоволны, идущие изо всех точек земного шара. Он ловил ценные передачи, пропуская те, что не представляли для него интереса. Это приносило плоды. Во-первых, его отметки в школе значительно улучшились, а господин Визе, лукаво сверкая очками, даже именовал «господина Бремма» одним из подающих надежды учеников и гордостью нации. Во-вторых, это позволяло чувствовать себя полезным. По-настоящему полезным.
Как и прочие «дрексы», он маршировал в строю, участвовал в «домашних вечерах», готовил поздравительные открытки, штудировал военную историю, собирал металлолом для армейских нужд, был членом школьного «Магильерского листка», но все это не приносило желаемого удовлетворения, не приближало к настоящим люфтмейстерам, а короткие «дрексовские» шорты ни шли ни в какое сравнение с элегантной магильерской униформой нового образца.
«Перехваты» его делались все сложнее и эффективнее. В мгновение ока Эрих доносил до ушей дежурного люфтмейстера из участка подозрительные слова, брошенные кем-то в очереди или посреди улицы. Иногда это касалось его одноклассников или соседей. Как правило, они пропадали. Не было ни скандалов, ни выстрелов, ни слез. Люди попросту исчезали — ученики не являлись на уроки, а соседи внезапно переезжали. Эриха это вполне удовлетворяло — он не любил, когда стреляли или выбивали двери, это заглушало его слух. А так можно было представить, что все происходит само собой. Просто кто-то выключил передающую антенну — и радиоприемник просто отметил, что пропала одна частота… Будничное, обыденное событие, ведь радиоволн в мире бессчетное множество и, если подумать, не так уж они все нужны.
Эрих наловчился делать «перехват» как автомат, едва лишь расслышав некоторую комбинацию слов. Приобретенный рефлекс — так, кажется, это называлось на уроках биологии. Этот рефлекс никогда не спал.
— Так что же с прочими? — напомнил Троске, бросив газету, перепуганный пожилой джентльмен бессмысленно озирался поверх нее, — Им как быть? Что же они, не германцы?
— И да и нет, — ответил Эрих сдержанно, думая над тем, как бы растолковать это приятелю, — Смотри. С одной стороны, они германцы, потому что одной с нами крови, с другой стороны — они все-таки не совсем настоящие германцы. Хуже нас, настоящих. Не полноценные до конца, понимаешь?
Троске задумчиво кивнул и стал жевать полную губу.
— Вроде как.
— Рано или поздно они все станут настоящими, — пояснил Эрих, — фюрер обещал, что это произойдет не позже, чем через два поколения. Нужен научный подход, только и всего. Ученые определят количество нужной крови, а те, в ком кровь от природы жидковата, будут проходить специальное обучение… Так что рано или поздно все станут магильерами. Полноценными германцами. А наша задача — показывать им пример и вести вперед, как и подобает авангарду нации.
Последнюю фразу Эрих взял из радиопередачи, услышанной на прошлой неделе, она понравилась ему своей звучностью, и еще тем особенным чувством, которое рождала в душе. Поневоле представлялось, как он марширует, подтянутый, уверенный в себе, мужественный, с винтовкой в руках. Разумеется, уже не в «дексовских» тряпках, а в настоящем магильерском мундире. И вокруг — прочие мальчишки из класса. Они — авангард. Железная стена рейха. Они указывают путь и они же защищают тех, кто идет следом, безликую, восхищенно гудящую толпу. От этой мысли всегда делалось сладко в горле, почти как от материнского утреннего какао.