— Если это Адриенна, то у неё тупейший хозяин, — произнёс я вслух. — Не думаю, что ей хорошо живётся.
У аптеки мы встретили фрау Лихтблау, которая направлялась домой.
— Привет, фрау Лихтблау! — крикнул я.
— Ах, Макс, — сказала она тихо и, не взглянув на Белло, вошла в подъезд и поднялась на свой этаж.
— Если бы придумали конкурс на самое печальное лицо в мире, то папе и фрау Лихтблау пришлось бы поделить между собой первое место, — сказал я. — Ты, Белло, получишь второе! А если будешь и впредь ходить повесив голову, то я стану претендентом на третье место. Это вещь заразная, должен тебе сообщить.
Я надеялся, что папино настроение улучшится. Но на следующее утро стало ещё хуже. За завтраком папа сидел молча, подперев голову руками и уставившись в одну точку, он не съел ни кусочка и не прочитал утреннюю газету.
— Я начинаю всерьёз злиться на фрау Лихтблау! — нарушил я молчание.
— Почему же? — спросил папа.
— Потому что из-за неё ты такой грустный, — заявил я. — Что случилось? Расскажи!
Сначала папа долго смотрел на меня. Я подумал, что он не хочет об этом говорить, но он вдруг произнёс:
— Я рассказал ей, что господин Белло раньше был собакой и опять стал ею.
— Ты ей об этом рассказал?! — воскликнул я. — А мне запретил, говорил, что тогда тебе придётся распрощаться с профессией аптекаря!
— Я не забыл, — ответил папа. — Но мне пришлось всё рассказать, иначе ничего не склеивалось.
— И что же? — не выдержал я.
— Она не поверила ни одному моему слову. И вышла из себя от возмущения. Она думает, что я смеюсь над ней, и перестала со мной общаться, — грустно заключил папа. — Вот что меня угнетает. Теперь ты всё знаешь.
Он встал и спустился в аптеку.
«Нельзя допустить, чтобы так продолжалось и дальше, нужно что-то предпринять», — решил я.
Ближе к вечеру, когда фрау Лихтблау вернулась с работы, я поднялся на третий этаж и позвонил. Она открыла дверь и удивилась, увидев меня:
— Макс? Ты ко мне?
Странный вопрос: ведь я позвонил именно в её дверь. Мне так и хотелось ответить: «К кому же ещё?» Но так как я собирался серьёзно поговорить с ней, то решил не дерзить. Она стояла в дверях, не приглашая меня войти.
— Это из-за папы, — начал я.
— Тебя прислал папа? — Она сильно разволновалась. — Он прислал тебя, потому что хочет извиниться? Как мило! И весьма меня радует. Скажи ему…
Я перебил её:
— Ему не за что извиняться. Он вас не обманывал. Вы не верите, что господин Белло раньше был собакой! Но это правда! Вы же сами видели, он опять стал собакой!
— Твой папа послал тебя, чтобы сообщить мне это? — спросила она. — Можешь ему передать: он меня разочаровал. Причём очень сильно.
Она вынула из кармана платок и сделала вид, что хочет высморкаться. Но я заметил, что она плачет и хочет скрыть это от меня.
— Фрау Лихтблау! Вы должны нам верить! — вырвалось у меня.
Она спрятала платок в карман и сказала:
— И то, что ты участвуешь в дурацкой игре, тоже меня огорчает. Тебе лучше уйти!
С этими словами она закрыла дверь перед моим носом.
Репетиция хора
В субботу вечером Штернхайм пришёл на репетицию пораньше. Он надеялся, что фрау Лихтблау тоже придёт, потому что хотел помириться с ней и убедить, что вовсе не собирался её обидеть. Он уже точно решил, что ей скажет.
Фрау Лихтблау в самом деле появилась вскоре после него. Он робко улыбнулся ей, но она отвернулась и присоединилась к группе сопрано, не обратив на него внимания. Штернхайм склонился над нотами. Он не хотел, чтобы все видели, как он огорчён и как сильно задела его холодность фрау Лихтблау.
Господин Эдгар, который всегда первым приходил на репетиции, на этот раз чуть не опоздал. Под мышкой он принёс большую корзину с крышкой. Когда он поставил её на пол и открыл, изумлённые хористы увидели, что там сидят три курицы.
Господин Эдгар наклонился над корзиной и сказал:
— Вы можете выйти и послушать. Сядьте на тот стул и ведите себя тихо, пожалуйста!
Куры вылезли из корзины и, захлопав крыльями, вскочили на стул, который им указал господин Эдгар. Там они и сидели, уютно прижавшись друг к другу.
Господин Эдгар спиной почувствовал удивлённые взгляды, обернулся и сказал:
— Вы, конечно, не будете возражать, если я позволю участвовать в репетиции трём своим курицам. — Он немного смутился и быстро добавил: — Естественно, лишь пассивно, то есть они, конечно, не будут петь. Дело в том, что они удивительно музыкальны, поэтому я решил не лишать их удовольствия послушать ваше пение. Представьте себе, все трое могут даже отличить Бетховена от Моцарта!
— Как вы смогли это выяснить? — спросил кто-то.
— Когда я играю Бетховена, они кивают в такт головами, — объяснил господин Эдгар.
— А когда играете Моцарта?
— Тогда они хлопают крыльями. Я повторил эксперимент несколько раз, и они ни разу не перепутали композиторов. Даже раннего Бетховена, который иногда весьма схож с Моцартом, они отличили. Все трое чётко кивали головами! — гордо заявил он. — Но хватит об этом. Мы начнём с песенки на верхнем нотном листе — «Форель» Франца Шуберта.
Хор запел, господин Эдгар дирижировал, а три курицы, сидевшие на стуле, в такт скребли лапками.
После репетиции господин Эдгар посадил кур в корзинку.
Штернхайм дождался, пока хористы разойдутся, и обратился к приятелю с вопросом:
— Господин Эдгар, не пойдёшь ли ты со мной выпить кружечку пива? Я, во всяком случае, готов!
— К сожалению, сегодня не могу, — бросил тот на ходу. — Мои куры обычно ложатся спать с петухами, как говорится.
То есть между половиной седьмого и семью. — Он взглянул на часы. — Они спали бы уже три часа пятнадцать минут. Мне необходимо сейчас же доставить их домой. Всего хорошего, Штернхайм! До следующей встречи!
С этими словами он сел на трактор и поставил корзинку с курами рядом с собой. Он уже завёл было мотор и хотел ехать, но, взглянув на грустное лицо Штернхайма, заглушил мотор и слез с трактора.
— Штернхайм, я чувствую, что нынче вечером тебе не хочется пива, тебе нужен человек, с которым ты мог бы поговорить. У тебя тяжело на душе. Верно?
Штернхайм кивнул.
Господин Эдгар спросил:
— Это как-то связано с женщиной… Как её фамилия? Лихтграу?
— Лихтблау, — поправил его Штернхайм и кивнул.
— Точно, Лихтблау. Номер членского билета — тридцать девять-жен. Может, ты безответно влюблён?
Штернхайм снова кивнул.
Господин Эдгар почесал затылок, потом спросил:
— Хочешь совет?
Штернхайм вопросительно поднял брови.
— Просто возьми и забудь её! Знаешь, в чём заключается самый лучший метод что-нибудь забыть?
Штернхайм отрицательно покачал головой.
— Не думать об этом! Выбросить из головы!
Он вновь залез на трактор.
— Мне и моим курам действительно давно пора домой. Надеюсь, наш разговор тебе помог.
Штернхайм пожал плечами.
— Да, серьёзный разговор между друзьями может сотворить чудо, — удовлетворённо заявил господин Эдгар.
— Спокойной ночи, господин Эдгар, — буркнул Штернхайм и побрёл домой.
Макс придумывает хитроумный план
Через неделю моё терпение лопнуло. Это случилось в среду.
Я постарался как можно красивее накрыть стол к ужину и сказал Белло:
— Сегодня мы устроим особенно прекрасный, тёплый ужин на троих. Прошу тебя — прекрати хмуриться! На один час, будь добр, забудь про свою подружку колли, и папа тоже не будет вспоминать о фрау Лихтблау.
Вернувшись из аптеки, папа, как всегда, сел ужинать. Я-то думал, что он спросит, что за праздник мы отмечаем, или хотя бы заметит, как красиво накрыт стол. Но он, судя по всему, ничего не заметил.
Моё терпение лопнуло. Я вышел из себя:
— Скажи-ка, папа, ты собираешься до конца жизни молчать или время от времени будешь произносить «да» или «нет»?
— Нет, — ответил папа. — Нет-нет.
— Ты хотя бы заметил, как красиво я накрыл стол?
— Да, — ответил папа и окинул взглядом стол.
Я понял, что только теперь он обратил на него внимание.
— И ты в самом деле знаешь ещё какие-то слова, кроме «да» и «нет»? — спросил я.
— Да-да, — пробормотал он.
— Да-да! — передразнил я папу. — Если ты и дальше будешь вести себя так, я самостоятельно отправлюсь в детский дом!
Я, конечно, приврал. На самом деле я никогда и ни за что не пошёл бы добровольно в детский дом. Тем более теперь, когда папе так плохо. Я просто хотел припугнуть его. И угроза подействовала.
— Макс, ты действительно считаешь, что мои дела плохи? — испугался он.
— Да, — кивнул я, потом встал, обошёл вокруг стола и остановился подле папы. — Действительно ли твои дела плохи только из-за того, что фрау Лихтблау не желает с тобой разговаривать?
— Макс, как тебе объяснить? — замялся он. — Ты ещё ребёнок и не понимаешь, что такое любовь.
— А ты объясни, — потребовал я.
— Когда твоя мама захотела со мной развестись, я решил никогда не влюбляться и не жениться. В том числе и ради тебя. Мне не хотелось навязывать тебе новую маму.
— Но фрау Лихтблау ты спокойно можешь мне навязать, — вставил я. — И, значит, спокойно можешь на ней жениться.
— Да, именно в неё я и влюбился. И сам был этим потрясён. Но самое ужасное заключается в том, что я поверил, будто она тоже в меня влюбилась. Что-то в этом роде она сказала, прежде чем уйти из ресторана. И тем не менее мы не общаемся. Что меня огорчает.
— Фрау Лихтблау упряма и строптива, — не сдержался я. — Почему она не верит, что наш Белло раньше был господином Белло?
— Я даже вполне могу её понять, — возразил мне папа. — Если бы месяц назад я рассказал тебе, что существует чудо- эликсир, способный превращать животных в людей, что бы ты подумал?
— Что ты рассказываешь мне сказки, — признался я. — Знаешь, папа, мы должны доказать, что это — правда. Если мы дадим Белло этот сок при фрау Лихтблау, она убедится, что мы её не обманывали. Не можешь ли ты сам приготовить такой сок? Ведь прадедушка смог!