— Вы, например, мечтаете о Мари, — говаривал Бибабо, потешно морща нос. — Зачем? Неужели вы думаете, что она сейчас будет любить вас бескорыстно? Это смешно, мой друг!
Однажды, находясь в особенно хорошем настроении, которое всегда располагало его к болтовне, он предложил устроить Айту тайное свидание с его подругой.
— Но перед этим я хотел бы описать вам предполагаемую встречу, — сказал Бибабо мягким тоном, опуская дряблые веки. — Ведь Мэри не знает об операции? Кажется, вы писали ей, что уезжаете на несколько лет из Бискайи... Ну-с, предположим, она получает от вас письмо, неподписанное, — согласно контракту, вы оберегаете тайну. Рандеву назначено вечером в тихом, заброшенном сквере, где вы встречались когда-то. Итак...
И перед задумчивым Айтом, под вкрадчивый говор Бибабо, стали медленно проступать прямоугольные силуэты домов на зеленом вечернем небе. В заброшенном сквере у реки было очень тихо и чуть прохладно, как всегда. Над головой мерцали огни световых реклам. Вдали позванивал трамвай.
Айт стоял под висячими круглыми часами, пряча лицо в огромный букет цветов и прислушиваясь к ритмичному шороху гравия за спиной. По аллее шли влюбленные, не удостаивая его взглядом. Ласковый шопот, взволнованный смех доносились до него по временам.
Мысли Айта улетели далеко, а когда он поднял голову, Мари прошла мимо него. Зеленый плащ ее прошумел, как весенний ливень. Айт ждал. Дойдя до конца аллеи, она повернула обратно. Она почти бежала, держась рукой за грудь и заглядывая в лица встречных.
Глаза ее безразлично скользнули по неподвижному Айту. Она отвернулась.
Тогда Айт шагнул вперед, молча, со стеснившимся сердцем протягивая ей цветы. Каким смешным и безобразным, должно быть, выглядел он сейчас? Его отвислые, морщинистые щеки, его плоский нос, его оттопыренные уши. Он судорожно глотнул слюну, но не смог выговорить ни слова и нагнул голову.
Послышалось ему, или на самом деле в удивленном возгласе Мари прозвенела радость?
Айт увидел ножки в стоптанных туфлях, приближавшиеся к нему. Потом круглые теплые руки обвились вокруг его шеи, и он почувствовал запах ее волос.
Не веря себе, он пробормотал:
— Ты? Ты узнала меня? Как?!
Светлые удивленные глаза были совсем близко от него. Нарисованные дуги бровей дрогнули.
— Но кто же вас не знает по фотографиям, господин Бибабо? — спросила Мари протяжно.
Круглые кроны деревьев, посеребренные отсветами реклам, длинная темная аллея и бегущий по ней старик, потерявший шляпу и бросивший бесполезный букет под ноги какой-то парочке, постепенно расплылись и исчезли, точно все перед глазами заволокло туманом.
Айт, согнувшись, продолжал неподвижно сидеть против улыбающегося, оживленного Бибабо.
— Вот что будет, мой друг! — сказал Бибабо с видом участия и, прищелкнув пальцами, поднялся. — Именно так. Поверьте моему опыту. Устраивает ли это вас?
И он вышел, насвистывая и не глядя на своего поникшего, молчаливого двойника.
Но Айт, при всей своей доверчивости и слабоволии, не принадлежал к числу тех людей, которых несчастье превращает в студень. Внутри этого человека была заложена упругая пружина, распрямлявшая его после самых сильных ударов судьбы. То был его талант.
Кривя в усмешке безобразные, оттянутые книзу губы, Айт размышлял о том, что совсем недостаточно разработал роль господина Бибабо. В ней было еще много неиспользованных возможностей, очень и очень много.
И это стало не только утонченной местью, но и средством самозащиты. С Бибабо внутри себя, — потому что взгляд Бибабо, его вкусы и суждения против воли Айта укоренялись в нем, — Айт стал бороться самым сильным своим оружием — смехом.
Многие в ту пору были еще отуманены речами господина Бибабо, и требовалось смелое разоблачение, чтобы всем стало ясно, что знаменитый бискайский оратор всего лишь прожженный политический делец, игрушка в руках капиталистов.
В свое время Бибабо до мелочей продумал себя как популярного политического деятеля. Все в его личности было построено только на внешних эффектах, на показном благородстве, простодушии, смелости. Кто лучше Айта знал искусственность господина Бибабо? И ему удалось показать это с тем большей легкостью, что сам он был актером и хорошо разгадывал актерство в других.
Вскоре у Айта нашлись союзники. Карикатуристы левых газет с карандашами атаковали Бибабо. Айт выдавал им своего хозяина с головой. Он чересчур много улыбался, обещал, был приторно-сладок, подозрительно-любезен. Он был преувеличенным Бибабо!
Карикатуристы пошли естественно гораздо дальше Айта, который боялся выдать себя. Главной темой шаржей избирали обычно капитулянтские проповеди господина Бибабо. В одной газете Бибабо был изображен в шутовском халате и колпаке, призывающим рабочих согласиться с новым снижением заработной платы. В другой его нарядили в длиннополый сюртук пастора, сунули в руки зонтик и заботливо подвернули брюки. В таком виде Бибабо с доброй улыбкой шествовал через лужи крови, оберегая от брызг свой костюм.
Читая газеты, Бибабо вынужден был перейти с соды на бром. Оскорбительные шаржи попадались все чаще. Он отказался показать Айту шарж с зонтиком и лужей крови, напыщенно заявив, что не хочет «растлевать его молодого воображения».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Господин Бибабо, в течение многих лет трудолюбиво воздвигавший здание своей популярности, вдруг увидел, что оно заколебалось от дуновения ветра.
Ветер усиливался, переходя в ураган. Вскоре от страшного хохота сотрясался уже весь воздух вокруг Бибабо. Тысячи людей, улыбавшиеся раньше его шуткам, хохотали теперь во всю глотку над ним самим.
Впервые за свою жизнь старый пройдоха растерялся. Кто осмеливался его вышучивать? Он беспокойно озирался по сторонам, пытливо вглядывался в ухмылявшиеся лица. Напрасно! Пересмешник был вне поля его зрения, за его спиной, как тень.
Тогда Бибабо заподозрил самого себя. — Может быть, он недостаточно искусен, может быть, он постарел и случайными обмолвками выдает свои секреты?..
Неуверенность в себе вконец развинтила его, и о нем можно было сказать, как говорят о плохих музыкантах, — выпал из ритма.
Но именно сейчас, как никогда, требовалось господину Бибабо его самообладание. В Бискайе становилось день ото дня тревожнее. На глазах у всех происходило саморазоблачение правительства, скатывающегося в лагерь реакции. Все чаще на митингах и в газетах раздавались гневные голоса против правительства.
А господин Бибабо, который в ином настроении, может быть, показал бы чудеса политического лавирования, сидел без движения, оглушенный новой неприятностью. По стопам газетных карикатуристов пошли, чорт бы их побрал, фабриканты игрушек.
Какой-то художник придумал сшить из цветных лоскутьев маленькую куклу в юбочке. Раскрасил круглое тряпичное лицо, исчеркал резкими штрихами, придав сходство с морщинистой физиономией Бибабо. Надел куклу на три растопыренных пальца. Дурацкая фигура завертелась, закланялась.
Руфф, побывав на улице, доложил с приличной случаю скорбью, что сходство вполне удовлетворительно и новую игрушку раскупают нарасхват. Сказав это, он поспешил отшатнуться и закрыть за собой дверь, так как господин Бибабо пустил в него книгой.
Кукольные мастерские отложили в сторону другие заказы, пользуясь выгодной конъюнктурой.
На всех перекрестках выстроились продавцы с корзинами, доверху набитыми улыбающимися головастиками. Шум улицы прорезали выкрики: «Кому бибабо? Кому бибабо? Стоит три гроша. Говорит, кланяется, никогда не расстанется. Купите, купите, купите!»
Эта игра стала модной, как некогда бильбоке. Озабоченные коммерсанты, рабочие в комбинезонах, толстые домохозяйки с Северной стороны — все вертели на пальцах левой руки потешную куклу бибабо. Такой уж народ эти бискайцы — в самое трудное время они не теряют вкуса к шуткам и веселью.
Господин Бибабо, запершись в спальне, с омерзением представлял себе то, что творится на улице. Играют в куклы. Забавляются дурацкой выдумкой такого же, как они, шелопая. Всплескивают руками. Приседают от смеха... Тьфу!
А всего досаднее казалось ему то обстоятельство, что именно таким путем он вошел в историю. Имя его стало нарицательным. Его — Бибабо — потомки вспомнят, только взглянув на уродливую тряпичную куклу.
Здесь его меланхолические размышления были прерваны шорохом бумаги. Руфф с опаской просовывал под запертую дверь телеграмму.
«Приезжайте немедленно. Жду. Ларжан», — стояло там. Ничего больше. Ни любезного обращения, ни слова привета.
В совершенном расстройстве Бибабо бросился одеваться. Халат, феска, туфли полетели в разные стороны. Что одевать: сюртук или фрак? Где галстук, где проклятые запонки?
Он остановился, не попадая в рукав. Какой странный тон телеграммы — подчеркнуто-сухой. Разве финансовый король не называл его недавно своим милым Бибабо?
Десятки разных предположений пронеслись в смятенном уме господина Бибабо, пока он доехал до загородного дома Ларжана, где тот жил в окружении целой свиты врачей и сиделок.
Первый богач Бискайи был смертельно болен. Тело его гнило и разваливалось по кускам, ноги были парализованы. Последние дни стало для него нестерпимо мучительным даже передвижение в коляске или на носилках. Когда четыре дюжих лакея поднимали богача, чтобы переменить под ним простыни, он кричал так, что слышно было на улице, и прислуга внизу, бледнея, затыкала уши.
Огромные средства были потрачены на докторов. К Ларжану приезжали знаменитости из Америки, к нему выписывали тибетцев, гипнотизеров, изобретателей патентованных снадобий. Его поддерживали переливанием крови (в отдельном флигеле жило несколько постоянных доноров). Жизнь, еле тлевшую внутри, пытались разжечь всеми доступными медицине средствами.
И все же Ларжан был обречен. Он медленно умирал. Только мозг его — прекрасно вышколенный и неутомимый — жил.
Проходя мимо пестрых клумб и легких белых строений (все в загородном доме Ларжана напоминало санаторий), господин Бибабо в сотый раз задал себе вопрос: «Почему этот умирающий человек, знающий, что часы его сочтены, продолжает с такой страстью умножать свои богатства?»