ния и даже гордости за уровень и мощь государственной власти.
Жил Паляницын с молодой женой: со старой развелся, потому что сыновья уже повзрослели и, направляемые твердой рукой отца, прокладывали свой путь в бизнесе.
Первым, как обычно, приехал прокурор Мотузко. Была у него одна нехорошая привычка. Войдя в дом Паляницына, он оглядывал стены и укоризненно заключал: «Хорошая у тебя хата, Лаврентий. Одно плохо – икон нет». И на это раз Мотузко после необходимых приветствий, объятий с поцелуями, войдя в залу и устроившись на диване, важно оглядел стены и изрек:
– Эх, Славик, что за хата без икон? Тюряга, да и только.
Паляницын хотел было ответить со всем возможным ехидством, но поймал себя на мысли, что в свете разворачивающихся событий иметь иконы в доме будет совсем не лишним. Поэтому сказал:
– Черт его знает, может, и правда одна-другая не помешает.
– Когда есть иконы, чакры не засоряются! – веско заметил Мотузко. – Сделаем тебе пару икон. Мы православные, у нас карма такая, что без икон нам нельзя. Вот и готовь штуку зелени, жаба.
– Не много?
– В самый раз. Не дрова же на стену вешать. Задешево только новодел купишь. А икона должна быть намоленная.
– И что, помогает?
– Помогает, помогает. Бог не фраер, он все видит! – хохотнул Мотузко. – Может, по пивасику? Я пльзеньского привез.
– Неси, закинем в холодильник. Пить будем, когда все сползутся.
– Да что там, – снова рассмеялся Мотузко. – Шкура точно нарытый придет. Он уже два дня не просыхает.
Тут прокурор бросил быстрый взгляд на Паляницына, что, мол, скажешь, но тот предпочел сделать вид, что не понял.
Когда компания была в сборе – кроме Мотузко, приехали Шкурченков с Кирияджи, – наступило время игры. Заседали, как всегда, в особой комнате на третьем этаже. Здесь имелся стол с зеленым сукном, бар с напитками и льдом, окна забраны жалюзи, неяркая люстра создавала необходимый настрой. Напиваться за игрой было не принято, поэтому обычно потребляли малыми дозами. Но сегодня все словно сговорились: Кирияджи упорно налегал на красное вино, Шкурченков глушил водку. Паляницын и Мотузко одну за другой опорожняли банки с пивом.
Григорий Харлампиевич Кирияджи не слишком-то любил эти посиделки. Считая себя человеком образованным, трыньке предпочитал преферанс. Но в преферанс здесь никто не играл. На преферанс ходили к тому же Мотузко, но ходили, за исключением Паляницына, совсем другие люди. В тот круг начальник тюрьмы принят не был. Приходилось играть в трыньку – не ради удовольствия: слушать пьяный треп, пытаясь выудить из него новые городские расклады. Тем более сейчас, когда на голову свалилась нежданная неприятность в образе Чичикова.
Валентин Павлович Шкурченков тоже терпеть не мог эти посиделки, но уже по другой причине. Он все время проигрывал, причем много. И кому – Паляницыну, «этой чекистской морде». Как всякий уважающий себя коммерсант, Шкурченков ненавидел надзирающие и карательные органы. Но после визита Чичикова вдруг ощутил настоятельную потребность в общении именно с представителем закона, хоть и представителем косвенным. Да и Мотузко сюда тоже годился. Хотя его Шкурченков ни в грош не ставил, не то что всезнающего Лаврентия.
Да в общем-то и Мотузко, и Паляницын тоже не любили эти сборища. Но так уж было принято, что трынька – у Паляницына, преферанс – у Мотузко или генерала Трубостроева, а шахматы – это уж у заместителя мэра, господина Чеснокова, потому что господин Чесноков имел первый разряд по шахматам. И порою выходило дешевле и надежнее пару раз ему проиграть, чем применять иные способы для выправления нужной бумаги.
Сделали ставки, раздали. Кирияджи «упал» сразу: Харлампиевич умел бережно относиться к деньгам. Паляницын ставку удвоил, Шкурченков скривился, но удвоил. Мотузко с каменным лицом опять же удвоил. Паляницын поддержал. Валик засопел, занервничал, попытался заглянуть в карты Паляницына.
– Посмотримся? – спросил он Мотузко.
– Давай. – Тот взял карты Шкурченкова. – Падай, Валик, у меня больше.
– Вот непруха, блин, – застонал Валик. – Собаки вы, а не партнеры!
– У картишек нет братишек, – резонно заметил Мотузко.
– Любимая поговорка Хозяина, – добавил довольный Паляницын. – Ты как, удвоишь?
Мотузко подумал и положил четверную ставку:
– Вскрышка.
Паляницын ухмыльнулся и выложил карты. У него были туз, десять, король против двух десяток Мотузко. Шкурченков с завистью сказал:
– Вот везет некоторым.
– Надо было не дешевить в другом месте, – откликнулся Паляницын.
– Это где это? – злобно вскинулся Валик.
– Продешевил ты, Валик.
– В чем это я продешевил? Что ты меня за лоха держишь?
Валентин Павлович никогда не сомневался в своих деловых качествах, и не терпел таковых сомнений от других.
– Ты Чичикову мертвые души, считай, задаром отдал, по четыре какие-то бумажки. А он, может, тебе чемодан зелени готов был сгрузить.
У Шкурченкова расширились глаза, а Кирияджи внезапно поперхнулся своим вином.
– Та ну! Ты грузишь, Лаврентий! – выдохнул Валик.
– Когда это я кого грузил? Ты настоящую цену мертвой душе знаешь?
Валик задумался.
– Ну а раз не знаешь, какого хрена было продавать?
– Так я ж так и хотел. Мне что души, что металл – глубоко по барабану. Ты ж меня знаешь.
– Так в чем дело? – вошел в беседу Мотузко. – Чего тогда протупил?
– Так ведь это… невозможно… Короче, там тема про мою бабу-дуру пошла… Ну, типа, обещал купить. Так ведь кинул, урод. Я ж тебе говорил, Лаврентий, он кидала.
– Не горячись. Что значит – невозможно?
– Невозможно на потолке спать, одеяло спадает, – ввернул Мотузко.
Шкурченков засопел.
– Он не Чичиков, он, типа, этот… Лукьян. Это очень сильный колдун. Не в обиду, Лаврентий, ты б ему тоже что угодно продал.
– Не знаю как я, но сегодня Чичиков посетил нашего завхоза, Петра Петровича Свистка. Торговал, сами знаете что. Так вот, граждане подследственные, Петрович души ему не продал. Такая вот собака уделалась.
– Как не продал?! – крикнули в один голос Шкурченков и Кирияджи.
– Григорий Харлампиевич, никак Чичиков и тебя осчастливил? – живо повернулся к нему Паляницын.
– Ха! То-то я смотрю, наш Гриша горшком сидит, – обрадовался Мотузко. – Давай, колись, начальник, когда, сколько и почем? Здесь дело серьезное, ты не коммерсант какой, а государственный человек.
– Слушайте, – вдруг осенило Паляницына. – Так он ему зеков продал.
– Если зеков, то зря, – серьезно сказал Мотузко. – За зеков страна в ответе. Нужно было контролеров или «красначей». За этих какой спрос?
Кирияджи, склонный к сильным поступкам, внезапно хватил фужером об пол. И заорал:
– Дайте мне этого Чичикова! Я его своими руками застрелю! Своими руками…
– Эк тебя, Гриша, пробрало, – покачал головой Паляницын. – Ты кого ему продал? Ты давай лучше сейчас не ври. Может, поможем чем?
Кирияджи замолк и мутно уставился на Лаврентия. На миг ему подумалось, что Паляницын в самом деле может чем-то помочь. Он помотал головой, отгоняя эту опасную мысль. Этому только скажи. Завтра же начальство будет знать, что у него бесследно исчезли четверо заключенных, и не просто исчезли, а были проданы заезжему коммерсанту Чичикову. Начальство не станет вникать, сами зеки были проданы или только их души, и какие это были души – живые или мертвые.
Мотузко, похоже, понял и оценил непростую внутреннюю борьбу Кирияджи, поэтому поинтересовался:
– Ну хоть почем, можно узнать?
– Да нипочем! – Кирияджи решил отпираться до последнего.
– Ты на дурака-то не падай, – посуровел Паляницын. – А то сейчас я на дурака упаду, мало не покажется. Начал колоться, так колись.
– Давай уже, сдавай свою шайку, – в тон Паляницыну поддакнул Мотузко.
Но Харлампиевич решил стоять насмерть.
– Не было Чичикова. С таким не знаком.
То, что минутой раньше он собирался застрелить Чичикова своими руками, относилось, видимо, к благородному желанию отомстить за Шкуру, бессовестно обманутого заезжим отморозком.
– Все с тобой понятно, дорогая, – сказал Паляницын. – Следы, само собой, ликвидированы, подчиненные проинструктированы. Я тебя чисто по-человечески, как человек государственный, понимаю. Но все-таки собака ты, Гриша.
– Нет, Кирияджи не собака, – упрямо мотнул головой Кирияджи.
– Братишка, конечно, нет! – расплылся в улыбке Мотузко и попытался хлопнуть Гришу по плечу.
Но тот отстранился и пробормотал:
– И не братишка я…
Валик Шкура, который доселе сидел, переводя взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь уразуметь, о чем базар, вдруг выпалил:
– Ты что же, сука, круче, чем я, стоишь?!
Тут Кирияджи не выдержал и что есть мочи заехал кулаком прямо в лоб Валентину. Тот опрокинулся вместе со стулом и затих.
– Чистый нокаут, – уважительно заметил Мотузко. – Да, еще тот гусь этот Чичиков. А с виду нормальный пацан, и выпить любит, и пожрать. Только от девчонок почему-то отказался. Я ему хороших девчонок предлагал, чистых. И иконами брезгует. Нехорошо. А так – нормальный пацан. Все путем – машина, цепура. Какая у тебя думка, Лаврентий, по этому поводу?
– Так тебе и скажи. Видишь, к чему гнилые базары приводят. – Паляницын кивнул на Шкурченкова.
Тот зашевелился, с трудом сел и спросил, обращаясь куда-то в потолок:
– А чего это со мной тут было?
«Мерседес» Чичикова уже оставил за собой «спальный» район и выезжал на трассу, полукольцом охватывающую старый, изрядно размытый дождями террикон. Сергей Павлович успел несколько остыть и в привычной для себя манере разглядывал окрестные виды. Впрочем, рекламные щиты, придорожные кафешки и типовые строения мало занимали его внимание, за исключением одного интересного в своем роде объявления: «Секонд-хенд из первых рук!» Чичиков даже улыбнулся человеческой глупости. Может, в другое время он лишь взглядом скользнул бы и тут же забыл, но нынче, после неудачного визита, род человеческий представлялся ему скопищем бессмысленных скотов. И плод деятельности пиар-специалистов города Н. словно бы подтверждал это наблюдение.