— Все ясно, — сказал он. — Тебе нужен был знак, что ты не потерпела поражение с Александром. Боги привели его сюда. Поэтому… оно… вернулось к тебе. — Нико помолчал. Даже он не смог дать имя ее тени. — Теперь будет легче ждать?
— Нет, — ответила она. Он не слушал.
— Интересно, что бы сказал Аристотель? Сам я не много учился у него, но Птолемей рассказывал мне обычно о занятиях, и Александр часто вспоминает о них. Разум и логика — для Аристотеля все. Он даже поступки богов рассматривал бы с точки зрения разума.
— Богам не обязательно быть разумными, — сказала Мериамон.
— Но они разумны, — заметил Нико. — Мы просто этого не видим, потому что не может смотреть слишком далеко. Если бы мы могли понять ум Зевса, мы бы сами стали, как Зевс.
— Глупости.
Нико удивленно вытаращил на нее глаза.
— Я понимаю, что это значит, — сказала она. — Твой Аристотель так гордится своим умом, что считает себя способным понять замысел бога?
— Аристотель говорит, что мир — явление разумное, и разум — главный дар мужчины.
— А женщины?
— Женщины, — сказал Нико, — порождение слабого семени. У них нет собственного разума, и они подчиняются управлению и разуму мужчин.
Мериамон громко рассмеялась.
— Аристотель говорит такое?
— Аристотель самый мудрый философ в Греции.
— Ага, — сказала она, — философ, лучший друг мудрости. Я уверена, если бы он пользовался своими глазами вместо своего разума, он бы увидел, как он глуп.
— Слышал бы это Александр! — вспыхнул Нико.
— Александр тоже глупец, — заявила Мериамон. — Все мужчины такие. Мир разумен? Мир логичен? Насколько я вижу, ничего подобного!
— Ты женщина и чужестранка. Откуда ты знаешь, что ты видишь?
— У меня есть глаза, — ответила она.
— Но понимаешь ли ты, что они тебе говорят?
Она взглянула на него. Просто взглянула. Нико быстро отвел и опустил глаза. Но все-таки сказал:
— Ты не философ. Тебе не понять.
— А тебе?
— Ладно, — сказал он, — мне тоже. Но это греческая штука. Мы, македонцы, тоже греки, и она перешла к нам. Вот почему Александр так хорошо разбирается в учении Аристотеля. У него есть для этого и ум, и характер.
— А у меня нет, — сказала Мериамон, — мне она не нужна.
— Конечно, не нужна.
Ей захотелось выплеснуть остатки вина ему в лицо. Упрямый, дерзкий эллин. Вместо этого она поставила чашу и сказала:
— Я хочу принять ванну. И тебе бы тоже не мешало.
Она не стала ждать, что он ответит. Слуги были наготове с водой и ванной, и Филинна ждала, как она делала каждое утро, хотя Таис не вставала раньше полудня, если ей не мешали. Мериамон было приятно смыть грязь, пот и следы долгого дня и долгой ночи, а вместе с ними немного дурного настроения.
Было невыразимо радостно сознавать, что ее тень вернулась, и чувствовать ее присутствие там, где еще недавно была лишь гулкая пустота. Но в итоге ничто не изменилось. Она не оказалась ближе к стране Кемет.
Она совсем не удивилась, когда увидела, кто ждет ее, когда вышла после купания, чистая, причесанная и одетая, и уже начинающая чувствовать сонливость. Она ждала этого, она этого боялась.
Евнух Барсины низко поклонился, покосившись темными глазами на ее тень. Она лежала смирно. О том, где она побывала, разговоров не было. Больше она не покинет Мериамон.
Мериамон наклонила голову и ждала.
— Госпожа, — сказал евнух, — моя госпожа просит…
Мериамон вздохнула.
— Иду, — сказала она.
Шатер был тот же самый. Ничего не изменилось. Воздух был неподвижен, женщины ходили только из спальни в другую комнату и обратно. Нужно было решиться, чтобы выйти наружу и увидеть солнце, нужно было долго собираться с духом, чтобы закутаться в покрывала и сходить на базар. Мериамон подозревала, что они не в силах решиться на такое дважды. Ей было их почти жаль, хотя они и были персы.
Во внешней комнате, где ей пришлось ждать бесконечно долго, не было никого. Во внутренней была только Барсина, а около ее ног сидел евнух.
Но Барсина изменилась. Срок родов приближался, она очень растолстела, но была спокойна. Сидя на резном, обитом ковром кресле, в широком одеянии пурпурного цвета, густо затканном золотом, она казалась изображением божества.
Ее ясные глаза рассматривали Мериамон с пристальным интересом.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она.
— Я хорошо себя чувствую, — ответила Мериамон.
— Так и его величество говорил мне. Ревность?
Мериамон удивилась. Вроде бы нет.
Только интерес, и если не тепло, то что-то вроде сочувствия.
— Надеюсь, — сказала Мериамон, — что мои сиделки не слишком дорого заплатили за то, что позволили мне убежать?
— Царь разобрался с ними, — ответила Барсина.
— Милостиво?
— Очень, — сказала Барсина. — Он отослал их с эскортом обратно к их отцам. Он сказал им, что в его армии нет места для дураков. Может быть, Великий Царь найдет им лучшее применение.
Мериамон медленно вздохнула.
— Это не наказание.
— Нет? Их отцы предпочли бы не получать их обратно. Ведь они же были пленницами, а весь мир знает, что варвары делают с женщинами, которых захватили.
— Но не Александр.
— Мир еще не очень хорошо знает его. Они видят в нем только варвара, не больше. К тому же он так молод.
— Гор молод, и эллинский Дионис. Но они все равно боги.
— Если бы их жизнь была коротка, знали бы их как богов?
За этим спокойствием скрывался острый ум. Мериамон признала это, наклонив голову, даже с легкой улыбкой.
— Ты знаешь, кто такой Александр.
— Это может увидеть и слепой, — сказала Барсина.
— Даже перс?
— Я почти эллинка.
— Нет, это не так, — возразила Мериамон. Красивые брови сошлись на переносице.
— Ты ненавидишь нас. Ты по-настоящему ненавидишь нас.
— Не тебя, — возразила Мериамон. — Не тебя как таковую. Но за то, кто вы есть.
— Почему?
— Нужно ли объяснять?
— Я достаточно эллинка, чтобы понять, — ответила Барсина.
Мериамон засмеялась. Достаточно непринужденно, и, казалось, напряжение исчезло.
— Ну конечно. Ладно, любила бы ты нас, если бы мы отняли вашу империю, отняли вашу свободу, разрешив вам почитать ваших богов, но поступая с ними по нашей воле, чтобы вы не забывали, кто хозяин?
— Но так уж заведено в мире, — сказала Барсина. — Победитель становится побежденным, и новый победитель, в свою очередь, тоже. Время Египта прошло. Время Персии тоже, наверное, близится к закату перед лицом нового царя из Македонии.
— Тебе это не больно?
— Мне больно. Но я принимаю это. Такова воля небес.
— В этом разница между нами, — сказала Мериамон. — Египет не принимает такого. Он или царствует, или восстает.
— И все же его боги принимают всех, кто приходит, и делают их своими.
— Кроме ваших.
— У нас нет богов, которых мы могли бы дать. У нас есть только Истина.
— Истина не одна. У нее столько же обличий, сколько богов на небесах.
— Но… — начала Барсина и остановилась. Снова села и поджала губы.
— Понимаешь, — сказала Мериамон, — ваша вера знает противоположности, то есть двух, которые не могут никогда стать одним, не могут иметь ничего общего. Ваш царь, ваша вера, ваша магия — ничего похожего у нас нет.
— Мы не были несправедливы к вашему народу.
— Нет? Артаксеркс разбил нас и сокрушил наших богов, зарезал священного быка Аписа прямо в его храме. Ты называешь это справедливостью?
— Это было давно, — сказала Барсина. — И этому была причина. Вы восстали против него.
— Мы взяли то, что принадлежало нам.
— Вы были побеждены.
— Нас нельзя победить.
Воздух звенел, как от ударов клинка о клинок. Барсина напряглась, почти вскочив на ноги.
Медленно, но она уступила. Мериамон, которая вообще не садилась, опустилась на ожидавшее ее кресло и заставила себя успокоиться. Когда она сочла, что может управлять своим голосом, то сказала:
— Теперь ты поняла?
— Нет, — отвечала Барсина.
— Значит, никогда не поймешь.
— Никогда.
Наступило молчание, на удивление мирное.
— Я понимаю, почему ты ушла от нас, — сказала Барсина. — Мы для тебя невыносимы.
Мериамон предпочла промолчать. Молчание затянулось. Мериамон не собиралась прерывать его. Барсина заговорила снова:
— Ты будешь со мной, когда родится мой ребенок?
Мериамон удивилась.
— Ты хочешь, чтобы я была при этом? Даже зная то, что ты знаешь?
— Твоя ненависть чиста. И ты целитель.
— Среди моего народа не самый лучший.
— Лучше, чем кто-либо здесь.
— Не сейчас. В свите царя есть жрецы Имхотепа. Он прикажет им позаботиться о тебе.
— Жрецы, — сказала Барсина. — Согласятся ли они стать евнухами, чтобы их допустили ко мне?
— Ну, это ни к чему, — возразила Мериамон. Или ей почудился хитрый блеск в темных глазах?
— Я прошу тебя.
И Александр согласится. Мериамон понимала это так же хорошо, как и Барсина. Он в точности повторит слова Барсины и будет далеко не так терпелив.
— Я могу задушить твоего ребенка во время его рождения, — сказала Мериамон.
— Ты не сделаешь этого, — ответила Барсина. Ясные, чистые глаза. И железная воля, как у любой царицы. Она была обходительна, она казалась мягкой, но Мериамон никогда не удастся заставить ее уступить. Она хочет, чтобы Мериамон была здесь, пусть она преисполнена ненависти, пусть ее волшебная сила мала, но она так хочет, и этим все сказано.
14
Мериамон строго смотрела на Нико.
— Сожми кулак, — приказала она.
Он послушался. Это было еще не очень похоже на кулак, но лучше, чем раньше.
— Разожми, — сказала она и положила ему в руку мячик — маленький, каким играют дети, кожаный, набитый шерстью. — Теперь сожми его.
Нико задрожал от напряжения, на скулах выступили желваки, по лицу стекал пот. Пальцы разжались — мячик выпал. Сехмет бросилась к нему, поддавая его лапкой.