Мериамон улыбалась, глядя на обоих, Нико хмурился.
— Я слаб, как ребенок.
— Не совсем, — возразила она и подняла мячик. — Давай еще.
Он стиснул зубы, но повиновался. Мериамон внимательно наблюдала. Кость срослась давно. Рука была искривлена и короче другой — некрасиво, но гораздо лучше, чем могло бы быть. Несмотря на все свои сомнения, Нико снова набирался сил, и рука начинала его слушаться. Конечно, полностью она не восстановится, но и одноруким он не будет.
Пальцы были неподвижны и скрючены. Мериамон надеялась, что они снова обретут гибкость, если он будет делать, как было сказано. Он не может дотронуться большим пальцем до указательного, но она надеется, что со временем и это удастся. Он ни разу ни слова не сказал против занятий с мячиком, хотя любой другой македонец уже громко запротестовал бы и отказался бы иметь с этим дело. Нико скрипел зубами, хмурил брови, но продолжал, пока его лицо не становилось мокрым от пота, а сам он не начинал дрожать от перенапряжения.
Мериамон подхватила мячик, как только он снова упал, и отбросила его в сторону Сехмет. Кошка радостно помчалась с ним под кровать. Нико приподнялся, чтобы достать мяч. Мериамон удержала его.
— Не сейчас, — сказала она. — Передохни немного. Ты тратишь слишком много сил.
— Хочу быть целым, — ответил он.
Мериамон взяла его руки в свои и стала разминать их. Нико дернулся от внезапной боли. Мериамон переждала, потом продолжила снова.
— Ты будешь целым, — сказала она. — Просто на это нужно время.
— Я хочу сейчас.
Он был бесхитростен, как ребенок. Вдруг ей очень захотелось снова поцеловать его, но она не сделала этого. Ему и тогда это не понравилось, во всяком случае он не сказал об этом ни слова.
Похоже, что он вообще воспринимал ее только как источник боли и медленного выздоровления.
— Ты упражнялся с оружием, — сказала она.
Нико остолбенел. Она удержала его руку, прежде чем он успел отдернуть ее.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела тебя. Ты из-за этого не спишь. Почему бы тебе не заниматься днем, как всем остальным?
— Днем я охраняю тебя.
— Дело не в этом.
Он неловко повел плечом.
— Я думал, что ты не одобришь.
— Почему нет? Ты станешь сильнее.
— Достаточно сильным, чтобы вернуться в конницу?
Сердце ее забилось. Мериамон медленно сказала:
— Достаточно. Ведь ты же левша.
Нико испустил долгий вздох. Тяжелый вздох. Он хмуро посмотрел на свою руку, на пальцы Мериамон, сгибавшие и разгибавшие его пальцы.
— Я все еще не могу удержать повод Тифона.
— Ты попробовал.
Это не был вопрос. То, что он сказал, не было ответом:
— Я думал. Ты видела коня, которого вчера привел Певкест? Он говорит, конь скифский. Ты видела его упряжь?
— Нет, — ответила Мериамон. — Я вытаскивала стрелу от катапульты из ноги одного дурака.
— Было на что посмотреть, — продолжал Нико. — У него мундштук — даже не такой, какой ты используешь для Феникс, такой не удержал бы жеребца и секунду. Там нет ничего, чтобы держать язык, ничего, чтобы разжимать челюсти, совсем ничего. Но конюх сидел на нем крепче некуда. Это называется седло. Там есть подушка, а впереди и сзади дуги, они удерживают тебя на месте. Ты ни за что не свалишься, разве уж если ты вовсе плох.
— Ты ездил на коне Певкеста, — сказала Мериамон. Она была бы рада усомниться в этом.
— Там особенно не на что смотреть: шкура, как у облезлой овцы, и голова похожа на овечью. Но на удивление вынослив. А рот совершенно целый — просто шелк! Я пускал его с места в галоп и резко останавливал чуть ли не одним пальцем.
— Ты его купил?
— Певкест не продаст.
Однако, заметила Мериамон, он не кажется слишком огорченным.
— И что?
— Вот я и думаю, — сказал он, — если заказать на пробу такое седло и пользоваться уздечкой, которая у меня есть, не понадобится много силы, чтобы справиться с Тифоном. Даже, — добавил Нико, криво улыбнувшись, — такой рукой.
— Почему бы тебе не обменять Тифона на коня посмирнее? Тогда вообще не понадобятся такие сложности.
— Тифон — мой конь, — ответил Нико. — Я сам объезжал его. Я был первым, кто сел на него верхом. И единственным, если бы не позволил Аминтасу ухаживать за ним.
— Продай его Аминтасу.
— Нет, — сказал Нико.
Мериамон замолчала. Она, конечно, знала, какой будет ответ, но попробовать все равно не мешало.
— Он настоящий нисайский конь, ты же знаешь, — говорил Нико. — Мать его была персидская кобыла, а отец, пока не умер, принадлежал самому царю Филиппу. Характер у Тифона, конечно, не из лучших, но у него есть сердце и мозги… хотя некоторые считают, что слишком много. Ты ведь его как следует и не видела, не так ли?
— Я видела достаточно, — сказала Мериамон.
— Ты не видела, — возразил Нико и нетерпеливо встал, освободившись от ее рук. — До заката есть еще время. Можно даже успеть поговорить с оружейником. Может быть, и царь заинтересуется, если у нас что-нибудь получится.
Мериамон не смогла придумать никакой подходящей причины, чтобы удержать Нико. Она сказала себе, что, если будет рядом, он, возможно, не станет пробовать ездить верхом на Тифоне. Греческие кони капризны, многие отличались скверным нравом, и Мериамон была почти способна простить те жестокие удила, которыми пользовались их хозяева, но Тифон отличался особым коварством. Когда она приходила навестить Феникс, ей случалось слышать рассказы конюхов о людях, которых он лягал и кусал, о том, как он сбросил и чуть не затоптал Аминтаса.
Конь был действительно красив. Не такой изящный, как Феникс, большой даже для греческого коня — настоящий нисаец: широкая грудь, гордая шея, точеная голова и яркие умные глаза. Не злобные, надо признать, но и доброты в них тоже не было.
Задрав голову, конь приветствовал хозяина оглушительным ржанием, поднявшись на дыбы на привязи; его не стреноживали, ибо он разорвал бы любые путы. Нико приблизился, взявшись за повод, не обращая внимания на грозные копыта. Жеребец вставал на дыбы и рвался вперед. На мгновение Мериамон показалось, что Нико сейчас вскочит на спину коня. Конечно, он об этом подумал, но немного здравого смысла у него все-таки оставалось. Он успокоил и заставил жеребца опуститься на все четыре ноги, поглаживая вспотевшую шею, шепча что-то в прижатое ухо. Конь дрожал и дергал повод. Нико улыбнулся Мериамон.
— Разве не красавец?
Красавец: цвета сверкающей меди, со звездой на лбу. Какой-то храбрец — конечно, конюх, с шуточками и беззаботным видом, но стараясь держаться подальше, — содержал коня безупречно чистым, грива подстрижена, хвост тщательно расчесан и блестит, как шелк.
— За него можно получить огромные деньги, — сказала Мериамон.
Улыбка исчезла с лица Нико.
— Я его не продам.
— Жаль.
— Ладно, — сказал Нико. Он явно почувствовал, что можно быть снисходительным, когда такой демон ест сладости с твоей ладони — отступая, когда в руке ничего не оставалось, протягивая морду с оскаленными зубами, чтобы получить легкий щелчок по носу. — Он просто проверяет, вот и все. Он хочет убедиться, что тебя можно уважать.
— Я бы предпочла, чтобы меня уважал какой-нибудь более здравомыслящий конь.
— У Тифона достаточно здравого смысла. Он не терпит дураков.
— Откуда тебе знать?
Нико ухмыльнулся.
Мериамон обменялась пристальным взглядом с конем. «В нем есть бог, — подумала она. — И не из добрых».
— Сет, — сказала она. — Тебя зовут Сет.
— Его зовут Тифон.
— Это то же самое.
— Ты называешь свою кошку Сехмет.
— Сехмет принадлежит самой себе. Я не прошу ее охранять мою жизнь во время сражения.
— Разве?
Рот Мериамон открылся. Она закрыла его. Нико не знает, что говорит. Он эллин, все дело в этом: говорит быстро, вроде бы умно, но неважно что.
— Я собираюсь заказать седло, — говорил Нико, обращаясь больше к коню, чем к ней. — Может быть, получится, как знать? Уздечку я тоже попробую. Тебе должно понравиться. Никакого железа во рту, ничего не упирается в язык. Ты узнаешь, что значит хорошее обхождение.
— Этот не поймет, — сказала Мериамон.
Нико сделал вид, что не слышит. Конь скосил на нее глаз, издеваясь над ее страхами.
…Александру надоело бездельничать вне Тира. Бездельем он называл величайшие в мире осадные работы, с рассвета и долго еще после наступления темноты, и снова, до того, как встанет солнце, строительство моста к городу. Мост уже почти достиг ворот, башни были восстановлены, их стало еще больше — целая стена из дерева и вонючих сырых кож, откуда летели стрелы за городские стены и камни падали на корабли, спешившие с моря.
— Здесь делать нечего, — сказал Александр. — Только рубить лес и тащить его к воде. Я поеду в горы. Там нападают на наших людей, мешают им заготавливать лес. Я наведу порядок.
И соберет флот. Царь не говорил об этом при всех, но Нико услышал от Птолемея и повторял до тех пор, пока Мериамон не выучила все наизусть.
— Цари возвращаются в Финикию, покинув службу у Великого Царя, и приводят с собой свои флоты, — рассказал Нико, — Герострат находится на пути к Тиру. Флоты Арада, Библоса, Сидона вернулись, а сами эти города сдались Александру. Теперь у него есть корабли, в любой момент, как только он захочет. Он может взять Тир с моря.
— Интересно, как… — начинала Мериамон, в первый раз услышав это, и так еще пять раз. Потом уже не надо было спрашивать.
— Сначала, — объяснял Нико, — он может отогнать лодки, которые мешают нашим людям работать. Потом придумает, как проломить стены.
— Кораблями?
— Способ есть, — говорил Нико. — Александр найдет его, если уже не нашел. Я простой солдат, не военачальник, но и я вижу то, что у меня перед носом. Корабли — это главное. Раз у него есть корабли, Тир он возьмет.
Мериамон была совсем не уверена в этом. Но Нико уже куда-то помчался, и никакие слова не заставили бы его вернуться.
«Простой солдат», — подумала она. Да, конечно. А Александр — просто мальчишка, которому довелось стать царем. В Нико не было такого огня, как в Александре. Такого огня не было ни в ком. Но в Нико была собственная сила, земная, и ее было очень много. Он добросовестно следовал за Мериамон, как положено стражу, но ум его был с Александром, и взгляд был устремлен на него, когда они были рядом с Александром.