— Тогда возьми ее, — сказала она, — и дело сделано.
Она вывела его из равновесия.
— Ты же не даешь мне…
— Ты вполне можешь оставаться здесь. Твои военачальники сами в состоянии вести войну.
— Я должен быть там, — возразил он. — Я им нужен.
— Почему?
— Я царь.
— Ты нужен им живой и здоровый, способный управлять ими.
— Царь управляет с передовой.
— Он может также и умереть на передовой.
Александр неожиданно сел. Не только от слабости. Глаза его были почти черны, а настроение еще чернее.
Мериамон тихонько отошла. Она уже сказала все, что стоило сказать. Он был тем, кем был, — царь и Александр. К тому же, несмотря на всю свою блистательность, он был просто мальчишкой. Об этом многие забывали. Он стремился казаться моложе и меньше, чем был, казаться неуязвимым, но обманывал он только себя, вредил только себе.
Она вспомнила бога из ужасного и прекрасного представления. Было довольно странно потом разговаривать с человеком, который носил его маску, и обнаружить, что он и не молод, и не безумен: стареющий мужчина с тихим голосом и робкой улыбкой. Сначала она подумала тогда, что он похож на нее и что через него говорят боги. Но в нем не было ни крошки божественного.
Александр был больше, чем голос. Бог, владевший Фетталосом, — Дионис, повелитель Азии, — был и в царе, был как бы частью царя. Но даже Дионис имел смертную оболочку, был рожден смертной женщиной. Его безумие было божественным безумием, но он имел оболочку смертной плоти и страдал от недомоганий смертного.
Александру никогда раньше не приходилось думать об этом. Он знал битвы и кровавое лицо смерти. Он пролил достаточно и собственной крови. Но то, что он смертен, то, что может умереть, никогда не приходило ему в голову. Так часто бывает, когда человек — мужчина, молод, когда он царь и любим богами. Боль, которую Александр испытывал теперь, рана, которая гноилась и не хотела заживать, придали всем его поступкам новую глубину.
Он внезапно заговорил, удивив ее:
— Лучше, сказал бы я, быть рабом и копать землю, чем быть смертельно уставшим царем. — И все же, — продолжал он, — когда боги предложили Ахиллу выбирать или долгую жизнь без славы, или славу превыше всех и смерть раньше времени, он выбрал славу. Он умер молодым.
Мериамон вздрогнула.
— Я из рода Ахилла, — продолжал Александр, — и Геракла. Если я захочу прожить всю мою жизнь в один миг, кто ты такая, чтобы разрешать или запрещать мне?
— Никто, — отвечала она. — Ничто. Но мои боги нуждаются в тебе.
— Твои боги, — сказал он, — не мои.
— Они те же самые.
Александр снова погрузился в молчание. Таковы греки: говорят стихами, вспоминают древние имена и ищут себе оправдания. Так делают дети, предаваясь своим детским мечтам. Но этот мужчина-ребенок думал, как бог, как будто весь мир был его игрушкой.
— Аристандр сказал, что я возьму Газу, — молвил Александр.
— Значит, возьмешь, — ответила Мериамон. — С помощью твоих военачальников.
— Я могу сражаться. Доспехи полегче… верхом на коне… Буцефал приучен не задирать голову…
— Буцефал сбросит тебя, если ты настаиваешь на том, чтобы быть идиотом.
— Ты не посмеешь! — вспыхнул Александр.
— Мы с ним договоримся. Ему нравится Феникс. Если ты останешься жив, я хочу их поженить. Нико говорит, что у Буцефала должны быть хорошие жеребята.
— Подкуп.
— Конечно. У твоих людей здесь портится нрав. До воды добираться все труднее. А чтобы добраться до Египта, нужно еще пересечь пустыню.
— А здесь разве не пустыня?
— Сейчас сухой сезон, а вообще здесь страна зеленая и плодородная. Пустыня — Красная Земля. Дорога в Египет идет по пустыне.
— Ты пытаешься отговорить меня.
— Нет, — ответила она. — Пошли за своими военачальниками. Скажи им, что надо сделать. Ты же вполне можешь положиться на них. Или не можешь?
— У меня лучшая в мире армия, — сказал он пылко, — и самые лучшие военачальники.
— Так используй их, — ответила Мериамон.
Александр долго выдерживал ее взгляд, потом резко отвернулся. Он вызвал Никанора, Пилотаса, Кратера, других военачальников и собрал военный совет.
Александр послушался ее, внял ей. Он руководил своей армией с приличного расстояния, сидя на спине Буцефала, и боролся с соблазном принять участие в сражении.
Но соблазн был слишком велик для него. Чем больше работали машины, чем сильнее тряслись стены, тем ближе он подвигался к гуще сражения.
Стены наконец треснули и рухнули, подгрызенные снизу механиками, а сверху ударами таранов и камнями из катапульт. Едва они пали, как Александр был уже внутри. Он оставил коня с прислугой в безопасности, сам же об опасности не думал. Он был на ногах, бежал так же легко, как все остальные, впереди своих войск, как и должно безумцу. Его высокий голос слышался над всеми, подгоняя вперед.
Голос прервался лишь однажды. Александр зашатался и чуть не упал: камень ударил его по ноге, но он устоял. Голос послышался снова. Александр продолжал идти вперед, хромая, опираясь на копье, яростно. Ярость его была цвета крови.
Он взял Газу. Город, осмелившийся перечить ему, дважды ранивший и чуть не убивший его, пострадал еще более жестоко, чем Тир. Его защитники погибли до последнего человека, сражаясь с мужеством отчаяния. Его женщины и дети стали добычей победителей, которые убивали их, грабили и насиловали, продавали их, делали, что хотели, и не знали пощады.
Александр их не останавливал. К нему привели Батиса, связанного, оборванного, в крови, едва живого. Александр всматривался в человека, которому почти удалось победить его, из-за которого он был дважды ранен и теперь едва мог стоять: на бедре был огромный, болезненно пульсирующий кровоподтек, и только благодаря богам кость не была перебита. Маленький, толстый, лохматый человек с большим животом и блеющим голосом. Александр спросил его:
— Ты не жалеешь, что так поступил?
Батис плюнул ему в лицо.
Александр застыл — плевок стекал по щеке.
Люди Александра схватились за мечи. Он остановил их — глаза широко открыты и неподвижны, цвета воды, которая цвета вообще не имеет. Мериамон содрогнулась, глядя на него: как будто земля покачнулась, как будто сгущался мрак, окутывая его.
— Возьмите его, — сказал Александр негромко. — Он будет Гектором для моего Ахилла. Пусть будет так: сделайте с ним то, что Ахилл сделал с Гектором.
Некоторые из стоявших рядом ахнули. Большинство широко улыбнулись, зловеще блестя белыми зубами.
— Что он собирается сделать? — спросила Мериамон у человека, стоявшего рядом с ней и смотревшего с ужасом. — Что он говорит?
Человек не ответил. Больше спросить было некого: все остальные, кто мог бы ее слышать, приветствовали царя, их крики были похожи на львиный рык, низкий и угрожающий.
Батис начал кричать только тогда, когда к его ногам привязали веревки. Он продолжал кричать, когда веревки привязали к колеснице, хлестнули коней, и они понесли вокруг стен Газы, волоча за колесницей извивающееся, корчащееся тело. Батис продолжал кричать мучительно долго. Даже когда он замолк, звук еще висел в воздухе, как будто его впитала земля и он стал частью ветра.
— Гектор был мертв, — сказал Нико. — Ахилл убил его, прежде чем волочить по земле вслед за колесницей.
Он говорил совершенно спокойно. Без возмущения, без гнева. Но он так говорил, и Мериамон слышала.
У персов она видела вещи и похуже. Они были исключительно жестоки; человеческая жизнь значила для них очень мало, особенно жизнь чужеземца.
— Это должно послужить уроком, — сказал Нико. — Тира было недостаточно. Газа должна положить конец всему этому сопротивлению, обороне. Они должны понять, что Александра не остановить.
Мериамон пошла прочь. Нико последовал за ней. Он чувствовала его, как прикосновение руки к спине, но она игнорировала его. Александр ушел, когда Батис перестал кричать. Возничий еще некоторое время протащил тело, чтобы убедиться, что оно мертвое. Похоже, сомневаться было не в чем. То, что тащилось за колесницей, поднимая облака пыли, больше не походило на человека.
Она не думала о Батисе. Возмущалась — но как-то отстраненно. Удивляться было нечему. Александр был сыном Филиппа, а Филипп был не склонен к жалости. Матерью Александра была Миртала, которой дали имя Олимпия. Дикий баран и змея. Земная глубь и пылающий огонь. Воин и волшебница. Олимпия владела дикой магией, совсем не похожей на величественную силу страны Кемет. Хаос был ее стихией, а кровь — ее таинством.
Александр, который мечтал о подвигах Геракла, который затевал осады, на которые не решился бы ни один здравомыслящий человек, который брал города, до сих пор остававшиеся неприступными, — такой Александр кротостью не отличался. В нем был лев — Сехмет, богиня-разрушительница.
Мериамон медленно шла по взрытой окровавленной земле. Сейчас здесь было тихо. По-настоящему, полностью. Тьма ушла. Александр вобрал всю ее в себя, превратив в пламень.
Она нашла его далеко в городе, сидящим на поваленной колонне. На коленях он держал ребенка. Ребенок был слабенький, исхудавший, но он улыбался человеку со светлыми волосами и играл с чем-то блестящим — с застежкой его плаща.
— Очистите город, — сказал он человеку, ожидавшему рядом, — и соберите пленников. Мы отправим их на кораблях в Тир.
— А что делать с ним? — спросил тот, указав подбородком на ребенка.
— Я оставлю его, — ответил царь. — У царицы Сизигамбис недавно умер от лихорадки маленький слуга. Я прикажу хорошенько отмыть этого и подарю ей. Может быть, еще и девочку. Поищи подходящую ему в пару.
— Но… — начал кто-то.
Александр не слушал. Он похлопал ребенка по щечке, улыбнулся ему и сказал:
— Ты будешь служить царице. Она великая царица, величайшая из цариц. Тебе очень повезло.
«Наверное, так», — подумала Мериамон. Александру безразлично, что мужчина совершенно не может прислуживать персидской даме. Но ребенок по крайней мере останется жив и попадет в хорошие руки; остальные жители Газы не могут рассчитывать на это.